Горький дым - Самбук Ростислав Феодосьевич 11 стр.

Карплюк смотрел некоторое время, как танцует Мартинец, и сказал осуждающе:

— У вас, пан Иван, ноги как на шарнирах. Могут открутиться...

Мартинец махнул рукой.

— Вам не испортить мне настроение, — только и ответил. — Но учтите, живу на двенадцатом этаже и дверь на балкон открыта...

Карплюк невольно посмотрел на открытую балконную дверь, а Иван злорадно погрозил ему пальцем.

— Я, когда напиваюсь, делаюсь буйным, — предупредил Мартинец.

Карплюк инстинктивно передвинулся в глубь комнаты.

— Не сходите с ума, пан Иван. Нам на сегодня хватит одного...

— Ну, я вам скажу! — Мартинец повалился на кресло. — Комедия, да и только. Давно такого не видел.

— Вот-вот! — поддакнул Карплюк, задвигал ушами. — Типичный сумасшедший. Вы же видели, как сам мистер Мак...

— Что Мак! Игра идет по большому счету. Не удивлюсь, если сам американский президент примет Засядько.

— Ну? — предостерегающе поднял руку Рутковский. — Надеюсь, до этого не дойдет. — Максиму хотелось как-то предупредить Мартинца, чтобы не очень раскрывался перед Карплюком. В принципе Мартинец нравился ему своей искренностью и непосредственностью, на РС никто не осмеливался быть хоть чуть-чуть самим собой, а Иван не держал язык за зубами, и говорили, что его вызывал и предупреждал сам Лодзен.

— Может, президент и побрезгует принять Засядько. — Мартинец танцевал какое-то странное танго. — Кому охота быть оплеванным? В прямом и переносном смысле?

— Так вы думаете? — вытянул до конца шею Карплюк.

— Бедные мы и несчастные, если делаем из Засядько фигуру.

— Ну какая же Засядько фигура! — попробовал еще раз одернуть его Рутковский.

«Да, — подумал, — какое мне дело? В конце концов, этот Мартинец также подонок. Правда, другой на его месте сидел бы и не чирикал, а этот хорохорится, выходит, что-то человеческое сохранилось в нем».

— Какая фигура? — рассердился вдруг Мартинец. — Неужели ты не видишь? На этой неделе на нескольких языках передадут интервью с Засядько. Может быть, кто-нибудь услышит, поверит... А мы говорим: станция «Свобода», правдивая и честная информация, слушайте нас...

— Вот-вот, — похвалил Карплюк. — У пана Ивана есть свое мнение, и к нему нужно прислушаться.

— И, исходя из этих соображений, вы перескажете его завтра Кочмару? — уставился на него Мартинец.

Да, он не такой простой, Иван Мартинец, знает, с кем имеет дело, но должен также знать, что Кочмара ему не побороть, — на что же рассчитывает? Возможно, просто не может держать язык за зубами? Есть такой тип людей: ничего не пожалеет для красного словца.

Шея у Карплюка сама собой спряталась в воротник и голова виновато склонилась набок.

— Пан Иван, я не такой!

— Такой или не такой — посмотрим.

— Клянусь вам, может быть, кто-нибудь... — недвусмысленно покосился на Рутковского.

— Максима не трогайте! — сразу понял его Мартинец. — Он еще не испорченный.

— И сам пан Лодзен ему доверяет.

— Все вам известно... Но... — Мартинец увидел, что девушки несут блюда с закусками. — Но сегодня у нас ветчина и красная рыба. Вам известно, сколько стоит красная рыба, пан Карплюк? Ладно, я не буду портить вам аппетит, но должны знать, что семгой нужно закусывать только водку, желательно «Столичную», и как раз такую мы и будем пить.

— Надоело виски, — согласился Карплюк и потер руки.

— Да-да! — выкрикнул Мартинец. — Но «Столичная» — это еще не все. Сегодня я вас угощаю, господа... Угадайте чем?

— Армянским коньяком? — вытянулась шея из воротника у Карплюка.

— Нет, господа, есть горилка с перцем!

— Для женщин! Только для женщин, — предложила Стефа.

— Хотя бы по маленькой рюмочке... — попросил Максим жалобно.

— Только по маленькой.

Семга и в самом деле оказалась вкусной, Рутковский отдал ей должное. Карплюк выпил две полные рюмки водки, немного опьянел, налил до краев третью, поднял и начал торжественно:

— Предлагаю тост... Выпьем за нас, за наши идеи.

— И у вас есть свои идеи? — не без ехидства спросил Мартинец. — Интересно...

— Да, есть, — качнул головой Карплюк, — и горжусь этим.

— Кажется, во время войны вы работали на киевской бирже труда?

— Да.

— И сколько парней и девушек отправил пан в Германию?

Карплюк втянул шею в воротник.

— Каждый делал свое дело...

— Конечно, один просто стрелял из автомата в Бабьем Яру, другой отправлял эшелоны с рабочей силой!

— Бросьте эти упреки. Сейчас многие американцы считают ошибкой, что поддерживали Советский Союз во время войны. Поговорите с паном Лодзеном...

— Я знаю его точку зрения.

— А если знаете, то чего цепляетесь ко мне? Вон Панченко: оберштурмфюрер СС — и никто его не упрекает.

— Э-э, господа, — остудила их Луцкая, — зачем вы спорите. Немцы были огромной силой, и этим грех было бы не воспользоваться.

— Так же, как сейчас американцы, — подтвердил Карплюк.

— А мы можем только болтать...

— Подгавкивать... — уколол Мартинец.

— Разве важна терминология? — Стефания допила водку. Смотрела холодно. — Пора понять, что без американцев не будет ни нас, ни радио, ни черта. Единственный наш шанс вернуться на Украину...

— С помощью американских штыков? — Злость вдруг закипела в Максиме.

Луцкая удивленно посмотрела на Рутковского: что с ним? Но Максим уже взял себя в руки: зачем выскочил? Тут все, кроме Гизелы, которой до лампочки эти проблемы — было бы вино и музыка, поют одно, возможно, на разные голоса, но хор, в конце концов, единый.

И его дело — молчать, слушать и запоминать. Вот так, Максим Рутковский, молчи и слушай, действительно уникальную водку с перцем закусывай баварской ветчиной, русской семгой и запоминай, ибо память сейчас — единственное твое оружие.

Весной Рутковский наконец купил автомобиль. Выбрал «фиат» красного цвета, хорошую мощную машину, способную делать сто пятьдесят километров в час.

Это событие обмыли после работы в буфете, и Максим на практике убедился, что «фиат» дает ему еще одно преимущество: теперь мог спокойно воздерживаться от спиртного, все пили виски и шнапс, а он минеральную, и это ни у кого не вызывало возражений: зеленый водитель, и действительно, не годится с первых же дней развращать его.

На протяжении зимы Рутковский изучал систему охраны и прохождения документов на станции.

Работа начиналась в половине десятого, в десять был пятнадцатиминутный перерыв на второй завтрак. Между двенадцатью и четырнадцатью часами в буфет привозили обед. Работа заканчивалась в полшестого. Оставаться после работы на станции могли дежурные редакторы, дикторы, а также работники, имеющие на это специальное разрешение начальства. Приблизительно до половины восьмого вечера в комнатах убирали, в девять вахтер закрывал их. Комнаты запирались только из коридора, и уединиться в них не было никакой возможности, что, конечно, не очень нравилось Рутковскому. Вынос каких-либо бумаг из помещения станции строго запрещался. Правда, вахтеры редко когда контролировали портфели и сумки сотрудников, однако такие случаи бывали, и виноватых в нарушении этого правила немедленно увольняли с работы.

Еще готовясь к выезду за границу, Рутковский детально ознакомился со структурой и направлением деятельности РС, деятельности, которая является наглядным примером того, как империалистические разведчики последнее время уделяют все больше внимания организации и проведению идеологических диверсий, подготовке провокаций, поддержке антигосударственных элементов и другим формам вмешательства во внутренние дела Советского Союза, а результаты этой идеологической диверсионной деятельности в свою очередь проверяются шпионажем.

Рутковский детально изучил процесс прохождения секретной почты на РС, в том числе и сообщений корреспондентов. Сначала такие материалы отрабатывались офицерами разведки, в руках которых находилась секретная картотека информаторов РС. В нее заносились фамилии тех, кто когда-нибудь давал сообщения для РС.

Потом донесения шли к Джеку Лодзену. Отдел, который возглавлял полковник, был фактически мозговым центром разведывательной службы РС. Из украинской редакции за донесениями ходила Катя Кубиевич. Каждое из них регистрировалось в журнале. Копию донесения секретарь прятала в сейфе, оригинал вместе с конвертом, где находились данные об информаторе, получал Роман Кочмар — он передавал его аналитику для обработки.

Аналитик заглядывал в конверт, где были данные об информаторе. Если это имя уже фигурировало в картотеке отдела Кочмара, в нее вносились новые данные, собранные корреспондентом. Если информатор не имел личной карточки, она заводилась. Таким образом, каждый информатор регистрировался дважды — в специальной картотеке информаторов и в картотеке отдела Кочмара, где работал Рутковский.

Эта картотека хранилась в сейфах, ключи от которых лежали в главном сейфе, а ключ от него уже неделю тому назад Максим получил от Олега.

Сегодня в обеденный перерыв, увидев, что Кочмар немного «под газом» и в благодушном настроении, Рутковский подошел к нему.

— Помните, пан Роман, — знал, что Кочмар любит, когда работники обращаются к нему полуофициально, — вы обещали отпускать меня на уроки немецкого языка.

Кочмар хитро прищурился.

— Помню, я все помню, мой друг, даже наш договор о том, что вы будете отрабатывать пропущенные часы.

— Конечно, — ответил Рутковский без энтузиазма. Именно ради этого и заварил всю эту кашу, однако Кочмар должен думать, что работать в вечерние часы Максиму неприятно. — Я согласен отрабатывать вечером, и надеюсь, вы будете довольны мной.

— Когда начнете?

— С завтрашнего дня. Три или четыре раза в неделю я буду приходить на два часа позднее.

— И работать до половины восьмого вечера?

— Да.

— Завтра я дам распоряжение Кате.

— Может, выпьете коньяку, пан Роман?

— С удовольствием.

Рутковский глотнул минеральной воды и потихоньку вышел из буфета. Еще издали увидел свой красный «фиат» на стоянке напротив РС. Машина нравилась ему — честно говоря, специально выбрал красного цвета, решил, что хоть это может себе позволить: ездить в красной машине.

Запустил двигатель, включил радио и долго сидел, свободно откинувшись на спинку сиденья, и с наслаждением ощущал горьковато-терпкий запах автомобиля. Днем звонила Стефа, предложила покататься — нашел какой-то пристойный повод для отказа. Хотелось побыть одному. «Фиат» принес ему совсем новое, неведомое до сих пор чувство уединенности, как будто автомобиль отделял от внешнего мира, отгораживал, обособлял. Максим поймал в радиоприемнике грустную мелодию, сидел, слушал и курил, и его не покидало удивительное ощущение, будто сейчас он далеко.

Наконец поехал, выскочил за город и мчался, не очень разбирая куда. Лишь бы ехать, наслаждаться музыкой, скоростью новой машины и размышлять о завтрашнем вечере. Завтра начинается настоящая работа, ради которой он вот уже год здесь, в Мюнхене.

Максим ощупал карман: аппаратуру дали новейшую, почти не занимает места и работает безотказно. Мысли о технике и о завтрашнем дне отрезвили Рутковского: остановился возле бензозаправочной станции, рядом с которой светились окна кафе, выпил две чашки крепкого кофе и повернул домой.

Максим вышел на работу в половине одиннадцатого. Заглянул к Кате Кубиевич — секретарша заполняла регистрационные журналы, делала это старательно, высунув кончик языка. Рутковский подкрался незаметно сзади, пощекотал шею девушки. Отмахнулась, как от надоедливой мухи, и тогда Рутковский положил рядом с регистрационным журналом плитку шоколада. Знал Катину любовь к сладкому и время от времени дарил ей шоколад или конфеты. На фоне общей скупости эти подарки выглядели чуть ли не королевскими подношениями. Катя, должно быть, расценивала их как проявление симпатии, даже больше, но боялась потерять благосклонность Кочмара — ей и нравилось обольщать Рутковского, и было страшно, потихоньку кокетничала с ним, все время озираясь, не замечает ли чего-нибудь грозный шеф.

— Какой вы милый, пан Максим! — Катя на всякий случай положила шоколад под бумаги. — Шеф уже интересовался вами, и я сказала, что опаздываете на два часа.

— Вы умница, Кетхен, что бы мы все делали без вас!

— Вы всегда угождаете мне.

— Угождать вам — долг каждого мужчины.

— У нас так мало настоящих мужчин.

— Просто они постарели и утратили боевую форму. Кроме нашего шефа: почему-то он только молодеет.

— Почему же?

— У него особая причина.

— Какая же?

— Этого я не могу сказать вам, Кетхен.

— Мне так интересно... Скажите!

— Зависть съедает меня, Кетхен, черная зависть.

— А я слышала, что панна Стефа...

— Все, Кетхен, познается в сравнении. Панна Стефа — чудо, но есть еще женщины...

Катя незаметно оглянулась на двери кабинета Кочмара. Поднялась из-за стола, придвинулась к Рутковскому.

— Если вы захотите... — прошептала многозначительно. Однако излишняя Катина привязанность не входила в планы Максима.

— Я всегда хочу очень много, и требовать этого от вас, Кетхен, трудно... Мы поговорим еще на эту тему... — Так же осторожно оглянулся на двери Кочмара, и Катя скисла.

Рутковский подумал, что можно будет когда-нибудь покатать Катю в «фиате», хотел даже предложить небольшую субботнюю прогулку, но двери кабинета открылись, и в приемную выглянул шеф. Катя изобразила на лице недовольство.

«Дура дурой, — подумал Максим, — а какая-то женская интуиция подсказывает ей правильную линию поведения». Катя сказала громко, чтобы услышал Кочмар:

— Каждый факт вашего опоздания я зафиксирую в ведомость с последующей отметкой — отрабатываете ли.

— Деловая постановка вопроса, — похвалил Кочмар. — Сегодня прошу задержаться после работы. Проанализируете два свежих сообщения корреспондентов.

— Слушаюсь, пан Роман.

— А сейчас идите и работайте! — Кочмар не любил, когда кто-то из сотрудников, особенно молодых, крутился возле Кубиевич.

Рутковский пошел не оглядываясь. Примитивный флирт с Кетхен оставил неприятный осадок, и слава богу, что случился пристойный повод для отступления.

Максим работал достаточно продуктивно и до конца дня фактически выполнил работу, назначенную Кочмаром на вечерние часы. Хотел, чтобы ничто не мешало вечером заняться картотекой информаторов. В половине шестого, когда все, как по команде, поднялись и стали закрываться ящики, Максим поймал несколько сочувственных взглядов. Заглянул в комнату Мартинец.

— Ты чего, старик, не заканчиваешь? — спросил.

Рутковский рассказал, в чем дело. Иван искренне расстроился.

— А я рассчитывал на твой лимузин, — признался. — Свою развалюху отдал в ремонт.

— Ты с Гизелой?

— Нет, старик, такой экземпляр объявился...

— Ну и мотай со своим экземпляром! — рассердился Максим. — Не знаю, что и говорить Стефе.

— На фоне моей неверности острее почувствует твое постоянство. Кроме того, такой экземпляр, что и Стефа удивится.

— Где откопал?

— Захожу вчера вечером в «Краб». Знаешь, кабак напротив моего дома... Сидит — и одна. Такой экземпляр, и одна, просто неимоверно. Я ее на абордаж, покапризничала немного, но тебе известно, я пустых номеров не тяну...

Хвастовство Ивана иногда забавляло, иногда раздражало Максима. Хотя отдавал должное Мартинцу: тот умел знакомиться с девушками и кружить им головы. Бывало, только зайдут в какой-нибудь ресторанчик или кинотеатр, Рутковский еще не успел оглядеться, а Иван уже тащит какую-то красавицу.

— Может, мы тебя подождем? — предложил Мартинец.

Максиму только этого не хватало: чтобы Иван зафиксировал, что оставался на работе еще на один час. Отказался категорически: