— Где и когда тебя завербовали? — Другой эсбист наклонился к нему, добавил сочувственно: — Если ты не ответишь на этот вопрос, тебя ждет медленная и страшная смерть. — Он вытащил из кармана веревку, поболтал перед носом у Максима: — Пан, может, не знает, что это такое? Так я объясню. Этот шнурок обвязываем вокруг шеи пана, берем палку, просовываем на затылке и медленно закручиваем. И пану капут.
«Именно так вы душили людей на Ровенщине, — чуть не вырвалось у Рутковского, — женщин и детей, выродки проклятые». — Максим закрыл глаза и ничего не ответил.
— Так прошу пана Стефана, — вмешался Богдан, — наверное, нечего ожидать искренности от этого советского выродка, и я предлагаю начать...
Максим рванулся вперед, но Богдан навалился на него, прижал лицом к земле, а Стефан быстро обвязал горло веревкой. Палка была у них заготовлена — повернули раз, и веревка больно сдавила горло. Стало тяжело дышать, Максим закашлялся, Стефан тут же отпустил петлю.
— Видите, не шутим! — сказал угрожающе. — Так что пан может рассказать?
— Напрасно мучаете меня, — хрипло выдохнул Максим. — Ничей я не агент, и мой брат Юрий Сенишин может подтвердить это. Он подбил меня переехать сюда — теперь я понимаю, что сделал ошибку. Искал свободного мира, а нашел смерть. Кончайте, и быстрее, не мучайте, прошу, я невиновен.
— Ха! — выкрикнул Богдан. — Все говорят: не виноваты, и лучше прикончить десятерых невиновных, лишь бы в наши ряды не попал шпион. Последний раз спрашиваю: кто и когда тебя завербовал?
— Меня проверяла служба охраны радиостанции! — пытался защищаться Рутковский.
Богдан повернул палку, Максим задохнулся, рванулся из последних сил, пытаясь освободить руки: яркая молния ударила в мозг — и все!..
Рутковский лежал, уткнувшись щекой во влажную траву. Вдруг пошевелился и перевернулся вверх лицом. С трудом открыл глаза и увидел звезды. Обычные звезды и луну.
Живой!..
Потянулся и высвободил руки, удивительно — развязанные. Живой, только шея болит от удавки...
Вспомнив, что случилось, осторожно оглянулся вокруг. Ни «мерседеса», ни эсбистов... Только он на поляне, и какая-то ночная птица сонно вздыхает.
Максим поднялся: голова закружилась, сделал несколько шагов и в изнеможении опустился на траву. Еле отдышался. Думал: нужно поскорее бежать отсюда, ведь могут вернуться...
Собрал все силы и пошел — не по следам «мерседеса», а пробираясь сквозь кусты, окружающие поляну.
Заросли кончились быстро, впереди высился редкий лес. Максим набрел на тропку, которая и вывела его на шоссе. Только здесь осмелился осветить зажигалкой циферблат часов — минуло немного больше часа с того времени, когда Сопеляки привезли его домой. Он думал — значительно больше, наверно, лежал без сознания всего несколько минут. Пощупал карманы, обнаружил и кошелек с деньгами, и документы — интересно, не ограбили, правда, денег было при себе не так уж и много, сто двадцать или сто тридцать марок.
Машины шли редко. Рутковскому уже надоело голосовать, когда увидел такси. Привычный ко всему водитель не обратил внимания на помятый костюм Максима, обшарил только внимательным взглядом — не пьяный ли — и спросил адрес. Район был фешенебельный, это совсем успокоило таксиста, и он открыл Максиму дверцу. Ехали быстро. Сначала Рутковский хотел расспросить, где они находятся, однако решил, что это только насторожит таксиста. На всякий случай он заметил, на каком километре была злосчастная поляна, и теперь запоминал дорогу.
Наконец увидел свой дом. Лифт поднял Максима на пятый этаж, он быстро открыл двери и вздохнул облегченно, когда замок щелкнул за спиной.
Луцкая сидела, закинув ногу на ногу, покачивая ею, и легкие светлые брюки то открывали, то закрывали кончики белых модных туфель. Она смотрела на Максима то ли испуганно, то ли настороженно, каким-то блуждающим взглядом.
Рутковский сел рядом со Стефанией, свободно вытянулся в кресле, искоса взглянув на девушку. Даже в позе Луцкой, манере держаться чувствовалась напряженность, будто Стефания ожидала вопроса, на который ей трудно ответить. Внезапно она повернулась в кресле, заглянула Максиму в глаза, положила ладонь на его колено и спросила буднично, так, как спрашивают малознакомые люди при случайной встрече:
— Как вы живете? И почему так долго не появлялись?
Рутковский вздохнул и ответил:
— Работа... Сначала всегда тяжело, пока не втянешься.
— Могли бы и позвонить когда-нибудь вечером.
— Не знаю телефона.
— А Иванна?
— Как-то неудобно.
— Иванна не осудит. Правда, Ваня? — она называла Иванну на мужской манер, так ее называть было привилегией только Луцкой, и это еще раз подчеркивало их близость.
— Ты о чем, дорогая? — переспросила Иванна.
— Могла бы дать Максиму мой телефон.
— А-а, — махнула рукой Иванна, — он совсем нелюдимый. Только один раз соизволил зайти к нам.
— Я хороший, — попытался отшутиться Рутковский, — я хороший, но очень занят. И я обещаю исправиться.
Луцкая сняла руку с колена Максима и погладила его по щеке длинными пальцами: это означало и прощение, и обещание на будущее. Наверное, Максиму нужно было как-то ответить на этот жест, более опытный мужчина непременно воспользовался бы этим, а Рутковский только улыбнулся смущенно и даже немного отодвинулся. Однако Луцкая отреагировала на это по-своему: наверное, именно стыдливость и неопытность Максима импонировали ей, ибо, перегнувшись через ручку кресла, вызывающе коснулась Рутковского плечом и предложила:
— Давайте поужинаем завтра вместе. Можете пригласить меня?
Она нисколько не стеснялась Иванны, Максима немного удивило это, но не очень — тут свои привычки, манеры, поведение, раскованность в отношениях между мужчинами и женщинами. И Рутковский ответил не раздумывая:
— С радостью. У панны есть любимый ресторан?
— Лучше, чем «Корона», нет, — вмешалась Иванна.
— Никогда! — решительно возразила Луцкая. — Чтобы Юрий подсел к нам и проговорил полвечера?.. А мы с Максимом хотим уединения. — Стефания заглянула ему в глаза лукаво и прошептала на ухо: — А сегодня отвезу домой.
Она сказала это так, будто они уже обо всем договорились и все решили. Поднялась и пошла к бару, не ожидая ответа Максима, — красивая, привлекательная, самоуверенная: знала себе цену и даже не допускала мысли, что ее предложение может не понравиться Рутковскому. Она налила что-то в бокал всем троим — оказалось, какой-то тягучий ликер. Максиму ликер не нравился, и все же он отпил, хотел глотнуть еще раз, но послышался звонок, и в дверях появился Лодзен. Он подошел к Иванне, долго держал ее руку и заглядывал в глаза, и вдруг Рутковский понял, что полковник влюблен в жену Юрия, может быть, безнадежно, но все же влюблен: наверное, потому его, Максима, так быстро и без особых осложнений взяли на РС.
Наконец полковник оторвался от руки Иванны, по-отцовски погладил Стефанию по щеке и кивнул Максиму.
— И вы пьете такую бурду? — покачал головой, идя к бару. — В то время, когда тут есть... — Лодзен открыл бар: засветились лампочки, и Рутковский увидел бутылки с разноцветными этикетками. — Если тут есть! — Полковник торжественно достал наполовину пустую бутылку. — «Белая лошадь»... Вот что тут есть, а разве может сравниться что-либо с шотландским виски? Идите сюда, — позвал Максима, — не пожалеете.
Рутковского не нужно было просить — хотел рассказать про вчерашний инцидент с бандеровцами или теми, кто хотел выдать себя за них.
Полковник внимательно выслушал Рутковского и покачал головой. Вынес приговор безапелляционно:
— Бандеровцы! И это же надо: суют паршивый нос не в свои дела. Придется прищемить.
— Я лишь чудом остался жив, — пожаловался Максим.
— Никакого чуда нет. Хотели вас попугать. Они знают свое дело, если бы собирались в самом деле ликвидировать... — красноречиво махнул рукой.
— И это в свободном мире, под носом у полиции! — продолжал играть Рутковский.
Лодзен остановил его коротким жестом.
— Я понимаю их, — ответил сухо. — Коммунисты залили им сала под шкуру, и бандеровцы каждого подозревают... Кстати, — повернулся к Луцкой, — панна Стефа, не знаете ли вы эсбистов Стефана и Богдана?
— Откуда панна может знать громил? — искренне удивился Рутковский.
Лодзен посмотрел на него внимательно.
— Не слышали, что панна работает у Стецька? — спросил его.
Рутковский покрутил в пальцах бокал. Оказывается, Стефания сидит на Цеппелинштрассе, 67, рядом с кабинетом того, кто называет себя «премьером Украинского самостийного государства».
Максим перевел взгляд на Стефанию, увидел, как девушка напряглась — всего на мгновение; глянула остро исподлобья, но сразу же прищурилась и махнула рукой.
— Не знаю таких, — ответила. — Может, псевдо?
— Вчера двое из ваших, — пояснил Лодзен, — чуть не отправили на тот свет пана Рутковского. В прошлом эсбисты и назвались Богданом и Стефаном.
Луцкая покачала головой.
— Пану полковнику должно быть известно, что ОУН отказалась от террора, — ответила.
— Я знаю вашу компанию лучше, чем этого бы вам хотелось, — захохотал Лодзен, — и не нужно кормить меня баснями. Передайте вашему шефу, — вдруг сказал резко, — если будет своевольничать, прибегнем к санкциям!
Тон полковника был недвусмысленным, и Луцкая поняла, что допустила ошибку. Пообещала:
— Завтра я узнаю, кто учинил это безобразие. Если наши люди, будут наказаны. — Она сказала это без уверенности: пообещала и забыла. Наверное, и Лодзен в принципе считал инцидент исчерпанным.
Из магнитофонных колонок лилась тихая протяжная музыка, пахло спиртным и духами, Лодзен вполголоса рассказывал о поездке на Гавайские острова и обычаях аборигенов, Луцкая сидела рядом с Максимом, и чувствовалось тепло ее плеча — все было спокойно, дух умиротворения витал в гостиной, и Рутковскому вдруг показалось вчерашнее происшествие тяжелым и злым сном. Он крепко прижался к плечу Стефании и предложил совсем тихо, чтобы не услышал полковник:
— Поедем?
Стефа опустила веки, дождалась паузы в рассказе Лодзена и поднялась.
— Завтра у меня трудный день, — пожаловалась, — должна ехать. Нам с паном Рутковский по пути — могу подвезти.
Она поставила «фольксваген» напротив дома Максима уверенно, как будто уже была здесь. Рутковский предложил зайти на минутку посмотреть, как устроился. Луцкая лишь смерила его насмешливым взглядом, в лифте отстранилась от него, смотрела отчужденно и даже как-то неприветливо.
Бросив сумочку на стол, прошлась по комнате, заглянула в ванную и похвалила:
— Хорошая квартира... Только казенная.
— Малообжитая.
— Неуютно. Приготовь кофе.
Максим пошел на кухню, не удивившись внезапному переходу на «ты». Выйдя через несколько минут с кофейником в руках, увидел Стефу полуобнаженной перед зеркалом. Оглянулась через плечо, спросила просто:
— Я тебе нравлюсь?..
* * *
Рутковский просматривал свежие киевские газеты, выбирал данные о разных людях и, ссылаясь на источник, заносил эти данные в картотеку. Некоторые сообщения состояли лишь из нескольких строк, были и на многих страницах — задание состояло в том, чтобы собрать о человеке как можно больше фактов, вплоть до опровергнутых слухов. Карточка рассказывала, когда и на какой пост назначен человек, где и с какими докладами выступал, в какие командировки ездил, где живет, в каких кругах имеет поддержку... Когда речь шла о писателях или ученых, приводились оценки их работ в прессе и частные точки зрения.
Отдел, где работал Рутковский, был подчинен разведке. Из картотеки, которую составлял Максим с коллегами, работники разведки отбирали только то, что их интересовало. Иногда приходило указание: такого-то человека «осветить» детальнее. Тогда фамилия этого человека выискивалась в газетах с особенным вниманием, специальные задания получали агенты и информаторы.
Картотекой широко пользовались работники редакции для провокационных передач.
Рутковский уже знал, что картотека — незначительная часть работы его отдела. Главное заключалось в сборе разведывательных данных. На каждую информацию, исходившую от агентуры, заведующий отделом Роман Кочмар или его заместители писали короткую аннотацию и делали вывод о ее ценности, достоверности, степени секретности, а также намечали круг людей, которых нужно было с нею ознакомить.
Доступ к этой картотеке интересовал Рутковского больше всего. Занятый работой (а ее всегда было много, и заместители шефа отдела следили, чтобы никто не бездельничал), Максим не заметил, как в комнату вошел пан Кочмар. Небольшого роста, лысый, краснолицый, он держался уверенно и был категоричен в своих выводах и высказываниях. Отличался упрямством и, как все упрямые люди, редко менял убеждения и мнение о людях. К Максиму с самого начала относился без симпатии, сухо и сдержанно, и можно было представить себе удивление Рутковского, когда Кочмар остановился возле его стола и поинтересовался, как идут дела.
Максим подал шефу стул. Кочмар отказался, присел просто на угол заваленного бумагами стола, взял несколько газет, но сразу отбросил их. Сказал не так, как всегда — сухо и официально, а доброжелательно:
— Мы довольны вами, пан Максим...
Рутковский поднялся из-за стола. Знал, что Кочмар был унтерштурмфюрером СС и боготворил дисциплину. Прижав локти, Максим коротко сказал:
— Очень рад, что вы хорошего мнения о моей скромной работе.
Догадывался, почему так быстро изменилось отношение Кочмара к нему: через Мартинца или Карплюка пан Роман узнал об отказе Максима подписать письмо, — наверное, такого письма не существовало вообще и предложение Карплюка было обыкновенной провокацией.
— Скромная или не скромная, — пробормотал Кочмар, — там разберемся. — И, понизив голос, чтобы не слышали другие сотрудники, добавил: — Будьте вечером дома, я вам позвоню. — Легко соскочил со стола, несмотря на излишний вес, и пошел к Карплюку.
Переговариваясь с Карплюком, они громко хохотали, а Рутковский так и продолжал стоять за столом, думая: вот и второй шаг — теперь он, наверное, получит прямой доступ к строго секретным картотекам станции.
Сел и сделал вид, что углубился в работу, однако работать не мог: перекладывал что-то с места на место, листал газеты...
Но для чего ему быть дома и что означает обещание Кочмара позвонить вечером?
Вдруг догадался. Их шеф — игрок и кутила, за вечер может просадить в рулетку или карты все свои деньги. Просто так взять взятку Кочмару неудобно, может, он попросит в долг или придумает другой повод...
А Кочмар, взяв Карплюка за локоть, что-то доказывает ему и ведет в коридор...
Рутковский незаметно глянул на стол Карплюка. Левый ящик чуть-чуть выдвинут. Максим уронил на пол шариковую ручку, подтолкнул ногой под соседний стол. Полез, чтобы достать, а сам незаметно потянул ящик. Заглянул: из-под бумаг виднелись провода, увидел даже кнопку выключателя, значит, где-то внизу, в тумбе, — магнитофон, и улыбающийся и вежливый пан Степан Карплюк фиксирует на пленке все самые пикантные разговоры коллег по отделу. Конечно, фиксирует не из простого интереса, а чтобы пан Кочмар имел возможность прослушать, что ответил Максим Карплюку.
Приехав домой, Рутковский побрился, надел темный вечерний костюм, завязал скромный, в тон костюму, галстук и стал ждать. Никто не звонил, а в такие минуты время, как назло, тянется слишком медленно. Максим только успел подумать об изменениях человеческой психики, как раздался звонок.
Рутковский переждал три или четыре звонка, хотя подмывало сразу схватить трубку, наконец отозвался и услышал вкрадчивый голос Кочмара:
— Пан Максим? — Даже это полуинтимное обращение «пан Максим» свидетельствовало если не о полном повороте в отношении Кочмара к Рутковскому, то, по крайней мере, о хорошем настроении или обещании каких-то благ в будущем.
— Конечно, шеф, — ответил Рутковский. — Давно жду вашего звонка, и с нетерпением.