— Гоголев, а кто наверняка здесь по утрам проезжает?
— Шоферы с птицефабрики, — не задумываясь, ответил инспектор. — А когда с утра? Какой час интересует?
— Это мы у него спросим. — Саша показал подбородком на подходившего к ним лобастого и очень густобрового мужчину лет сорока — судмедэксперта. — Александр Федорович, когда его?
— Не позже трех и не раньше полуночи, — окая, ответил эксперт. — Но что это тебе дает? Ведь преступник мог уйти…
— Ох, Александр Федорович, спасибо за науку… — с досадой перебил Зуенков. — Гоголев, давайте-ка на птицефабрику махнем, а?
— Как скажете, — пробормотал тот.
Зуенков с участковым на мотоцикле отправились на птицефабрику. Засев в комнате на первом этаже конторы, Саша начал расспросы. Людей ему поставлял Гоголев. Оказалось, что очень многие видели стоящее у обочины такси, несколько человек даже обратили внимание, что шофера в нем не было. Называли разное время — и семь, и восемь, и девять утра. Но заинтересовало Сашу по-настоящему лишь одно свидетельство. Шофер птицефабрики Бобков сообщил, что, выехав в рейс до Курумоча в шесть утра, он не видел такси, но зато приметил Ваську Феофанова, который голосовал на дороге, ловя попутку, идущую в город. На обратном пути Бобков Ваську уже не видел — должно, поймал попутную, но зато стояло такси. Было это около семи.
— Васька, может, и заметил что, — закончил Бобков свой рассказ. — А живет Васька у нас, в Курумоче, к дядьке, видно, собрался. Отца у него нет, дядька заместо отца. В Южном живет.
Больше ничего существенного они на птицефабрике не узнали. Прямо оттуда, лишь на несколько секунд остановившись у такси, где продолжали работать криминалисты, и высадив Гоголева, Зуенков поехал в поселок Южный. Это было совсем недалеко — сразу за мостом через Сок — и путаться не пришлось: Бобков дал ему ориентир что надо. «Возле большой школы дом обшарпанный. Так в первом этаже спросить дворника Семена. Он дядька и есть, а Васька ему помогает. Убираться».
Инспектору повезло: еще четверть часа, и Васька Феофанов отправился бы в город. Зуенков застал его в дворницкой квартирке, когда тот укладывал колбасу, огурцы и хлеб в холщовую сумку с оттиснутой на ней физиономией бородатого певца. Саша предъявил удостоверение. Темные глазки паренька сверкнули от удовольствия, а скуластое лицо покраснело.
— Видел, товарищ капитан! — заговорил он возбужденно. — Я машину ловил, чтоб сюда довезла, а тут, гляжу, такси пустое. Я замахал, прям под колеса сунулся. А таксист как тормознет, аж занесло его — и дальше как крутанет к обочине… И метров через пятьдесят стал. Я подумал, что он из-за меня, чтоб подвезти. А потом думаю: сейчас холку намылит, он-то в Тольятти, в обратную сторону едет, а я подлез… Гляжу, он из машины выбрался, капот открыл, смотрит, вроде сломалось что-то… А потом захлопнул и пошел пехом в сторону Винтая. За подмогой, наверное. Я еще удивился, что не запер машину. И потом к птицефабрике ему было ближе. Или попутку мог остановить, попросить у шофера, какую нужно, помощь. Удивился я, значит, а тут как раз — самосвал. Я голоснул — он взял. Ну и уехал к дяде. Рассказываю ему про таксиста, а дядька Семен говорит: «Это, видно, вор был».
— А как он выглядел?
Вася задумался, глаза стали щелками.
— Да так, обыкновенно… — неуверенно пробормотал он. — Он только разик оглянулся, когда уходил. Плотный такой мужик, высокий, в белой рубахе с незакатанными рукавами…
— Волосы какие?
— Вроде стриженый. Светлые, но не очень. Сероватые волосы.
Большего из Васьки Феофанова Зуенков выжать не смог. Взяв у него курумочский адрес и еще раз уточнив время — между шестью и семью часами утра, — Саша вернулся к оперативной группе на шоссе. Там уже работу, по существу, заканчивали. Эксперт из ОТО обнаружил на крышке багажника довольно четкие отпечатки пальцев. Зато на баранке, переключателе скоростей и на капоте они были старательно стерты тряпкой. Выяснилось, что такси остановилось из-за повреждения в системе зажигания. Проводник с собакой работал пока безуспешно — овчарка никак не могла взять след. Но после сообщения Зуенкова, что поиск следует направить в сторону Винтая, кинологу удалось подвести своего Арса к следу. Пес, опустив нос к земле, уверенно рванулся вперед, и вскоре вместе с хозяином скрылся за поворотом.
Обговорив с начальником райотдела и участковым план розыскных мероприятий в селе Курумоч, поселке Винтай и на птицефабрике, Зуенков хотел было вместе с экспертами ехать в управление, когда со стороны города показался мотоциклист. Это был инспектор ГАИ.
— Мне капитана Зуенкова, — сказал он, лихо развернув мотоцикл перед носом «рафика». Козырнул, представился.
— Установили личность таксиста? — спросил следователь. Это он посылал инспектора с поручением во время отсутствия Саши.
— Так точно. Просили передать капитану Зуенкову, что водитель такси номер УКР 19—24 Хрищенков находится в больнице Управленческого городка. Состояние удовлетворительное, может говорить.
Зуенков и следователь переглянулись.
— По коням, — сказал следователь, захлопывая папку.
Удовлетворительным состояние Степана Игнатьевича Хрищенкова назвать можно было только с большой натяжкой. Бледный от потери крови, забинтованный — только нос да глаза видны, — он с трудом боролся с навалившейся на него сонливостью: сказывались уколы. К тому же его подташнивало: хотя кости черепа не были повреждены, таксист, очевидно, получил легкое сотрясение мозга. Но говорить он и в самом деле мог.
Вот что рассказал Хрищенков. Минувшей ночью, что-то около полуночи, он возвращался из санатория имени Чкалова, куда отвозил загулявшего отдыхающего. Он только выехал на просеку, как его знаком остановил парень в светлом летнем костюмчике. Поскольку порожние рейсы Хрищенков, как и любой таксист, не любит, он остановился. Уже потом он заметил, что парень сильно пьян. Лицо его Хрищенков рассмотрел хорошо — культурный с виду, длинные волосы, загорелый. При встрече сразу узнал бы. «На Безымянку!» — крикнул парень, открывая переднюю дверцу, и, когда Степан Игнатьевич кивнул, плюхнулся рядом с ним. «Подожди, — сказал он, видя, что таксист взялся за рычаг, — приятеля возьмем». Тут он открыл дверцу и сзади сел приятель, шагнувший из темноты. Хрищенков рассмотрел его плохо — тот сразу сел в глубине салона за его спиной, дыхнув в затылок перегаром. Шоферу это не понравилось — двух мужиков, да еще пьяных, он бы не взял, но спорить было поздно — попробуй теперь высади! Степан Игнатьевич повел машину в гору, а когда до трамвайного кольца оставалось метров сто, парня рядом с ним начало тошнить. «Стой! Не могу…» — выдавил он. Выругавшись, Хрищенков остановил машину у деревянного тротуарчика и хотел было высадить пьянчугу, но тут вдруг ощутил страшный удар по затылку, в глазах молния полыхнула — и все… Очнулся он глубокой ночью, во рту — кляп, ноги-руки связаны. Стонал, терял сознание, думал, что умрет, — кругом лес, никого… А оказалось, что это Сорокины Хутора, совсем близко. Выручили его супруги Башкатовы, они ночевали в палатке неподалеку.
Оставив следователя записывать показания, Зуенков поспешил в управление: ему не терпелось узнать результаты дактилоскопической экспертизы. Получил он их только через два часа. Среди неопознанных отпечатков пальцев, оставленных на крышке багажника, два, причем самых свежих, принадлежали Павлу Кондрашову, трижды судимому и вышедшему нынешней весной из заключения жителю города Чапаевска. Саша связался с Чапаевском, и через час ему сообщили, что Кондрашов работал на местной автобазе около месяца, но в мае уволился. В Чапаевске, где у него живет мать, он появлялся последний раз в конце мая, так, по крайней мере, утверждают мать и соседи. От матери узнали, что у Павла в Куйбышеве есть женщина, но кто она и где живет, ей было неизвестно, как неизвестно, работает ли сын и в каких местах сейчас пребывает. Короче, с Кондрашовым — сплошной туман. Но отпечатки пальцев на багажнике и описание внешности, пусть и поверхностное, которое дали Вася Феофанов и таксист, делали весьма вероятной версию, что нападение на Хрищенкова и убийство «приятеля» совершил он.
До конца дня предстояло сделать многое. Нужно было составить ориентировку с приметами Кондрашова, чтоб разослать по райотделам, размножить фотокарточки, показать их Феофанову и таксисту для опознания, как следует изучить материалы опросов, проведенных работниками Волжского райотдела в Курумоче, в Винтае, составить план дальнейших розыскных мероприятий. В общем, Зуенков закрутился основательно. А около пяти вечера ему позвонил начальник Волжского райотдела: он тоже занимался этим убийством на шоссе весь день.
— В Смышляевке, возле железнодорожного полотна, нашли порванные любительские права, — с явным удовлетворением сообщил он. — К счастью, фотокарточка повреждена чуть-чуть. Так вот… — Он сделал значительную паузу. — На этой карточке тот самый парень, что в багажнике. А из этого вывод: убийца сел в Винтае на товарняк — там ведь грузовая ветка, знаете? — и вернулся в город. Ну как?
— Здорово, — признался Саша. — Просто чудо, как здорово. А как фамилия того, что в багажнике?
— Сорокин… Вадим Петрович. Вам что-нибудь она говорит?
Нет, фамилия Сорокин ничегошеньки не говорила капитану Зуенкову. Но искать преступника теперь будет легче, это уж точно. Надо только подключить ГАИ.
— Какой номер шоферских прав? — спросил он в трубку. Записал, поблагодарил, повесил трубку. И тотчас набрал номер дежурного госавтоинспекции.
На выяснение адреса, по которому был прописан Сорокин В. П., у него ушло минут двадцать. Это было на удивление рядом — в двух кварталах от управления, на улице Степана Разина, так что машину можно было не брать. Саша позвонил начальнику управления угрозыска, сообщил, что сегодня непременно появится у себя, и спустился вниз. На асфальте блестели свежие лужи, с деревьев еще капало. А он-то и не заметил, что прошел дождик: все внимание съели телефоны. Зуенков свернул к Волге, дошел до клуба имени Дзержинского, повернул налево. Где-то в конце квартала должен быть дом, в котором до сегодняшней ночи жил модно одетый парень с красивым невыразительным лицом. А близкие, если они у него есть, наверняка не знают, что теперь о Вадиме они станут говорить «был»… Саша издалека увидел нужный номер, выписанный черной краской на фасаде, и еще раз подивился: в этом пятиэтажном, построенном в пятидесятые годы, а потому достаточно комфортабельном доме жили двое или, кажется, трое его знакомых. Правда, у них он никогда не бывал. Желто-красные клеточки кафеля на площадках, всего три квартиры на каждой — не как в новых муравейниках с их шестиквартирными «карманами». Третий этаж, четвертый — вот она, номер 24. Звонок. Пока молчание. Еще звонок… Еще звонок… Значит, дома никого, значит…
Додумать он не успел: распахнулась дверь соседней квартиры, и чернявый очкастый парень в голубой рубашке спросил:
— Вы к кому, извините?
— Вадим Сорокин… здесь… — Саша чуть не сказал «проживал», это было бы некстати, не надо информировать всех и каждого, что Вадима Сорокина нет в живых.
— Здесь, здесь… — обрадовался очкарик. — Вы к нему, наверное?
— Да не совсем, — суховато ответил Зуенков. — И родителей его нет дома? Никто не отвечает — звоню, звоню…
— Так вы его знакомый все-таки? — настырно спросил очкастый.
— А вам-то что? — не слишком вежливо ответил Зуенков.
Чернявый закрыл дверь и вышел наконец на площадку. Внимательно оглядел Сашу.
— А я любопытный, — сказал он веско. Вынув из кармана книжечку с гербом, раскрыл и протянул ее Саше. В руки, однако, не дал.
«Алексеев Рэм Алексеевич… инспектором отдела уголовного розыска… Самарский РОВД», — прочитал Саша.
— Вон как, — сказал он негромко и в свою очередь показал удостоверение очкарику. Странно, он не помнил такого инспектора в Самарском райотделе.
— Извините, товарищ капитан… — Розовые пятна расплывались на щеках инспектора Алексеева. — Значит, мы по одному делу с вами.
— Давайте выйдем, на лавочке поговорим, — предложил Саша. — Или прогуляемся.
Незанятая лавочка, и к тому же укромная, нашлась в большом, очень чистом дворе сразу. Они сели. Алексеев сжато и толково рассказал, почему он здесь. Вчера вечером в старом доме на Некрасовской студентке политехнического института Валентине Назаровой неизвестный парень нанес тяжкие телесные повреждения. Сейчас она в больнице с сильным сотрясением мозга, в сознание приходит редко, контакт с ней пока невозможен. Соседи Валентины дали приметы парня, который изредка приходил к девушке, но с которым, судя по всему, она не слишком дружила. Вчера вечером был, кажется, он, соседи слышали какой-то шум в комнате девушки. Обнаружили ее лежащей на полу без сознания. Следов насилия и ограбления квартиры нет. В течение сегодняшнего дня он, инспектор Алексеев, вел розыск неизвестного парня и в конце концов под вечер вышел на Вадима Сорокина, студента пединститута. Однако он был вечером у Назаровой или не он, наверняка сказать пока не может, поскольку Сорокина не нашел. Соседи по площадке, к которым он сейчас заходил, сообщили, что родители Сорокина в отпуске уже второй месяц, живет Вадим один, а видеть его им не приходилось давно: соседи с ним не очень-то общаются, незачем.
— Я сказал им, что если он появится… — продолжал Алексеев, но Зуенков жестом остановил его.
— Не появится, — сказал он, хмурясь. — Вадим Сорокин, кажется, в морге.
Не вдаваясь в подробности, он рассказал о найденном в багажнике такси трупе и звонке начальника Волжского райотдела.
— Может, и не он еще, — пробормотал несколько разочарованный поворотом дела Рэм Алексеев. — Опознание не проводили?
— Вот вы и проведете, — буркнул Зуенков.
Поднявшись на третий этаж, они зашли к соседям Сорокиных. Через четверть часа дежурная машина увезла их в морг. На всякий случай Саша оставил свой телефон: вдруг будут спрашивать Вадима… Перед тем как уехать в морг Алексеев протянул ему надорванный почтовый конверт.
— Подружка ей, Валентине то есть, пишет. Вадима упоминает. Через письмо-то я в основном и вышел на него… Бумажка еще валялась — из Ростовского Ювелирторга. Только верните потом, ладно? Завтра увидимся?
— Увидимся, — сказал Саша, пряча письмо в карман. — Спасибо. Позвоните мне из морга. — И он назвал телефон.
Придя в управление, Зуенков напился прямо из графина, хотя вода была теплой до отвращения. В кабинете все было так, как и тогда, когда он уходил: видно, больше ни один из четверки инспекторов, работающих в этой не слишком уютной комнате на четвертом этаже, сюда не приходил.
Он стал читать письмо. Оно пришло из Сергиевского района, из Суходола. Марина, подружка Валентины, писала о всяком, большей частью о том, как ей работается здесь после института. Сашу заинтересовали строки:
«…Теперь насчет твоих отношений с этим злополучным Вадимом. Не нравятся мне они! Ты ведь сама пишешь, что его подарки, пусть и дорогие, тебе не нужны, как и его чувства к тебе. И откуда у него, у студента, деньги, подумай? Зачем ты лезешь в какое-то подозрительное болото? Ты ведь любишь Олега, ему всего год служить, потерпи. Не верю, что ты не можешь отшить этого Вадима, скорее — не хочешь…»
Телефонный звонок… Саша быстро пробежал глазами еще несколько строк — дальше, кажется, неинтересно — и снял трубку.
— Алло, Зуенков, — сказал он рассеянно, все еще думая о письме.
— Это вы, товарищ капитан? — раздался в трубке юношеский басок. — Я хочу с вами поговорить… Это Леша… Тот, у которого вы краденые колечки взяли… Поговорить надо.
— Привет, Леша, — обрадовался Зуенков, сам себе удивляясь. — Ты где? Случилось что?
— Да я рядом, на площади Революции… В кино хотел, а потом вот… Вам позвонить решил. Письмо показать.
— Жди возле памятника. Я выхожу!
Камнем лежал у него на сердце этот Лешка. И надо же — сам позвонил! Нет, Зуенков, в людях ты разбираешься, так и отметим.
17
Беседа с кочегаром, а по совместительству — сторожем загородного детсада Карасевым вымотала у Володи Бибишева душу. Мало того, что Карасев отпирался — ни на какие, мол, «Жигули» ночью он не смотрел, никуда из детсада не звонил, — он к тому же, что называется, «качал права». Низкорослый пятидесятилетний мужичок со вздернутым носом и толстыми губами, с первого взгляда он показался Бибишеву тихоней. Но стоило ему достать милицейское удостоверение, как сторож-кочегар полез в пузырь.