— Так-так… — многозначительно сказал Зуенков и почесал нос. — Значит, сам?..
В 19 часов 35 минут Миша Золотавкин, привезенный Бибишевым в линейный отдел милиции, удостоверил, что Люся — это вовсе не та девушка, что предложила ему угнать «Жигули» за триста рублей. Мангосов и Миша друг друга не видели: опознание официантки провели в соседнем кабинете. Люсю отпустили с миром, изысканно извинившись перед ней, чем она была даже польщена. Увидев Бибишева, Игорь Мангосов присмирел. По крайней мере, громких протестов, как раньше, больше не заявлял.
— Игорь Сергеевич, давайте поговорим откровенно… Очень откровенно, — предложил Володя самым доброжелательным тоном. — Правда, позже вы со следователем вдоволь наговоритесь, даже надоест. Но и у меня есть к вам разговор. Да нет, просто вопрос: где сейчас Курок?
В 19 часов 45 минут Миша Золотавкин поднялся вместе с капитаном Зуенковым на второй этаж универмага «Самара». Издалека, почти от самой лестницы, Миша узнал в одной из продавщиц отдела кожгалантереи пресловутую Лялю, которая завербовала его некогда в автоугонщики. Инспектор подивился, с какой ненавистью сообщил ему об этом Миша: он готов был, казалось, броситься к девушке и испепелить ее, затоптать и развеять по ветру. Но поскольку его миссия закончилась на опознании Ляли, Мишу Золотавкина отправили на машине домой.
Теперь-то Зуенкову было ясно, отчего побледнел Гена Дергачев, когда они с ним бродили по отделу портфелей, чемоданов и сумок.
Звонок, известивший, что универмаг скоро закроется, заставил Сашу спуститься вниз и покинуть магазин.
В 20 часов 10 минут Ольга Звенягина, временно, на подмене, работающая в отделе кожгалантереи, вышла через служебный вход из здания универмага. Синяя спортивная сумка болталась у нее на плече. Войдя в троллейбус, который следовал до площади Революции, она купила билет, села к окну и, не отрываясь от окна до самой конечной станции, смотрела на подернутые синеватой дымкой улицы. Когда она вышла на площади и направилась в сторону улицы Фрунзе, шагах в десяти позади нее оказался высокий, атлетического сложения молодой мужчина. Он проводил ее почти до дома, а когда до подъезда старенького кирпичного здания оставалось несколько шагов, плечистый молодой человек окликнул Олю.
— Извините, Ляля, — сказал он, подходя, — но это не ваша сумка.
Она отшатнулась и прижала сумку к груди. От ужаса и без того большие глаза ее стали огромными.
— Я закричу! — с трудом выговорила Оля.
— Не надо, — спокойно возразил Саша.. — Уголовный розыск.
Он протянул Оле раскрытое удостоверение, и тотчас мягко прошуршали шины. Возле тротуара, рядом с ними остановилась светло-серая «Волга».
— Проедемся немножко, Оля?
Сумка шлепнулась на асфальт с сочным, мягким звуком. Олины руки повисли вдоль туловища, она едва устояла на ногах.
— Садитесь, Ляля. Давайте я помогу.
Безропотно, еле переступая, Оля побрела к машине…
В 20 часов 55 минут в присутствии понятых — не тех, обедавших кавказцев, а, разумеется, совсем других — из спортивной сумки Ольги Звенягиной старший инспектор управления уголовного розыска УВД капитан Зуенков достал и выложил на стол в комнате общественного пункта охраны порядка несколько пакетов с деньгами. Общая их сумма, как и следовало ожидать, составила десять тысяч рублей.
— Это не мои! И сумка чужая, — кусая губы, твердила девушка. Но когда Зуенков назвал фамилию Мангосова и распорядился привезти его сюда, Оля разрыдалась.
— Я обо всем расскажу… Но без него, только без него! Дайте мне успокоиться… Я сейчас… сейчас… Я обо всем…
Саша тронул ее за вздрагивающее плечо:
— Обо всем пока не надо, успеется… Скажите только: где вы сегодня встречаетесь с Павлом Кондрашовым?
Она подняла на Сашу глаза, полные слез. В них было непонимание.
— Кондрашов — это Курок! — жестко пояснил Зуенков.
Удивление в глазах угасло, сменившись страхом.
— Курок… — повторила Оля шепотом и опять заплакала.
21
Мучительно тянулся вечер — по-летнему светлый, длинный и многолюдный. Порой Курку казалось, что его «Салют» остановился, но красная секундная ниточка ползла по циферблату, а стрелки показывали почти в точности те же цифры, что и круглые часы на перекрестках. «Не часы, а время для меня остановилось», — подумали бы в подобной ситуации Игорь Мангосов или Вадим Сорокин, но Павлу Кондрашову столь отвлеченные мысли были чужды. Мышление его было предельно конкретным — таким его воспитали годы заключения. Конкретной была его биографическая арифметика: в свои тридцать шесть лет он уже трижды успел побывать по ту сторону забора с вышками, отсидев в общей сложности девять лет вместо четырнадцати согласно приговорам. Конкретность мышления уберегла его от бесцельного, а главное, бесполезного бравирования, каким отличались его соседи по нарам — истовые «законники», она подсказывала ему, что, коли попал, так самое важное — это поскорее выйти. Оттого, находясь в местах не столь отдаленных, Павел работал как черт, делал в колонии служебную карьеру — выбивался в бригадиры, учился в вечерней школе, закончив ее дважды, и всегда числился в активе. Даже заметки в стенгазеты писал. Эта политика сэкономила ему годы: все три раза он освобождался условно-досрочно, с отличными характеристиками, где мелькало слово «перевоспитан». Но стоило Павлу Кондрашову выйти на волю, и он сразу становился самим собою, то есть наглым, дерзким и жестоким преступником, для которого чужие страдания, беды и горести, как, впрочем, и сами чужие жизни, были если не совсем абстрактными, то уж, по меньшей мере, ничего не значащими понятиями. Волчья психология мира рецидивистов давно стала компасом поведения Павла Кондрашова, и когда Игорь намекнул ему недвусмысленно, что студент стал опасен, он без колебаний и содроганий всадил Вадиму нож промеж лопаток — в точности напротив сердца — и потом, для пущей верности, ткнул еще разок. А со студентом они многократно выпивали, целовались, клялись в дружбе вечной, а главное, рисковали на равных, перегоняя машины в Ростов.
Сейчас, сидя в душном кинозале «Молота» и невидяще таращась на экран, Курок остро сожалел о том, что сделал в ту ночь. Нет, конечно же, не потому, что ему вдруг стало жалко Вадима: такую роскошь в чувствах он не позволял, свою голову бы спасти — и ладно. Но «мокрое» дело было у него первым, а это не дубленка, снятая с прохожего зимним вечером, и даже не угнанные «Жигули». Он знал, что милиция поднимет на ноги всех. А разве может он поручиться, что проезжавшие по шоссе шоферы не рассмотрели его, когда он топал в Винтай? Ну а если остался хоть один-единственный отпечаток пальца? Тогда всесоюзный розыск, а в итоге — труба, точнее, высшая мера. Но разве думал об этом Курок тогда, в ту ночь? Пьяный был он, пьяный, а хмель его горячит и озлобляет против всех на свете. Игорь знает об этом, он не раз говорил, что пьянка погубит Павла, вобьет последний гвоздь в гробовую крышку. Так, видно, и получается…
Ненависть полыхнула так сильно, что Курок ощутил в груди тупую боль. Игорь! Игорь-Игорек!.. По-прежнему уверенный, что Паша его ни в жисть не продаст… Напрасно, фраер, напрасно! Это раньше Курок знал, что, выйдя на волю, он уцепится за твою тощую руку, Игорек, найдет у тебя и крышу, и выпивку, и бабу. А теперь попадись — и не выйти уже, хана… На кой же ты теперь сдался Курку, Игорек?!
На экране постовой милиционер отчитывал улыбающуюся девушку. Курок закрыл глаза, его затошнило. Ему захотелось зарычать, ударить ножом в жирный бок хихикающую соседку, разогнать всю эту довольную жизнью толпу, а главное, изрезать на ленты экран с ненавистными мусорами… Его врагами до последнего вздоха. И какими бы они ни были чуткими, умными, добрыми — перевидать пришлось на своем веку всяких, — и все равно они будут врагами, как охотники для волка, обложенного цепью флажков.
Сжав кулаки, он шумно выдохнул из легких весь воздух, встал с кресла и, не особенно заботясь о тех, кто сидел в его ряду, и о тех, кто сзади, двинулся к двери с красным огоньком выхода.
Оказавшись во дворе, он с наслаждением выругался. Взглянул на часы: без двадцати десять, а еще светло. Настолько, чтобы любой легавый мог сличить с фотокарточкой лицо.
А кто сказал, что его, Курка, ищут?!
Не станет он полтора часа болтаться на улицах, чтобы угодить Игорьку. Мангосову важно, чтоб соседи не думали, что Лялька — шлюха, коли по вечерам к ней заскакивают мужики. Но Павлу Кондрашову нет дела до репутации мангосовских девок. Завтра утром он отчалит из родной Самары. Если с десятью тысячами да не выкрутиться, тогда пятак тебе цена в базарный день, Павел Кондрашов!
А если Мангосов обманет и никаких денег у Ляльки нет?
Тогда не Павлик, друг детства, а уголовник Курок, не знающий пощады, будет иметь дело с тобой и твоей кралей. Кранты тебе тогда, Игорек…
Павел не заметил, что ноги сами вынесли его к площади Революции, откуда до Лялькиного дома было от силы пять минут ходьбы. «Сесть на лавочку, — подумал он. — Читать газетку уже поздновато. А сидеть, чтоб тебя в профиль и в фас, — нет уж, так не пойдет…»
Что же делать? Стоять на углу? Бродить по улицам? На секунду он и в самом деле почувствовал себя волком, шарахающимся от красных флажков. А зачем бояться флажков? Оттого и гибнет волк, что их боится.
«Приду не в одиннадцать, а в десять, только и всего», — сказал он себе мысленно и, уже не раздумывая, медленно зашагал туда, где слышались постукивания и перезвоны трамваев…
В 22 часа 10 минут в квартире № 6, расположенной на втором этаже старенького дома по улице Фрунзе, было тихо. Никто не разговаривал, выключен был телевизор, радио, предупреждены соседи — не шуметь, в коридор без надобности не выходить. Поэтому шаги на лестнице, медленные, осторожные, были услышаны не только Алексеевым, дежурившим в квартире возле входной двери, но и Бибишевым, который сидел в комнате вместе с Ольгой и начальником отделения угрозыска Самарского райотдела милиции.
Бибишев встал. Все заняли места, как было заранее расписано. Когда Кондрашов следом за Ольгой пройдет по коридору в глубь квартиры, сзади, справа и слева из комнат выйдут участники засады, а точнее, выскочат и скрутят Курка.
Три коротких звонка. Правильно: на табличке, что на двери, написано:
«Звенягиной — 3 зв.».
Володя кивнул Ольге: иди! Еле двигая ставшими ватными ногами, она подошла к двери. Заглянула в глазок, отодвинула задвижку и щелкнула замком.
На пороге появился плотный, коротко стриженный мужчина в кремовой полотняной кепке и синем костюме. В левой руке он держал школьный портфель. Круглые глаза, светлые до прозрачности, смотрели настороженно и зорко. Когда Оля отступила от двери в коридор, свет упал на ее лицо. Курок взглянул на девушку и мгновенно понял: ловушка. Рванулся, но было поздно. Зуенков сбил его с ног, заломил за спину руки.
Щелкнули наручники: это Бибишев сделал то, что было положено ему по сценарию засады.
— Саня, неужели все? — сказал он несколько растерянно. — Саш?
— Для нас с тобой — все. — Зуенков, тяжело дыша, засмеялся. — И для этого, — он кивнул на Курка, уткнувшегося носом в пол, — тоже все. Наверняка.
Сотрудники Самарского райотдела, поставив Курка на ноги, повели его к машине. На другой машине чуть позже увезут Олю Звенягину — Лялю.
— Теперь-то мы за конспектами сходим? — спросил Саша, обивая с колен пыль. — Иначе, честное слово, до октября не успеем переписать.
— Давай завтра и сходим, — решительно сказал Володя. — Если, конечно…
Он не договорил. Да и не стоило договаривать. И без того ясно, что инспекторам уголовного розыска на завтра загадывать не приходится. Наверняка ведь завтра или послезавтра их обоих или кого-то одного вызовут к начальству, которое даст им задачку, не менее сложную, чем эта история о пересекающихся линиях розыска, о загадочных переводах, краденых «Жигулях», поломанных и спасенных биографиях очень разных молодых людей.
Но то будет уже совсем другая задачка. Эту они решили. Теперь, если потребуется, они будут лишь помогать следователям. А те пусть потрудятся — изучают дело во всех тонкостях, доказывают, проверяют, сопоставляют. Работы у следователей будет ой-ой как много: очень непросто до последнего штриха изобличить преступников.
Ну а Саша с Володей их только ловят.
Ю. В. Саломатин,
полковник внутренней службы
ПРЕДСТАВИТЕЛИ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ
Люди старших поколений помнят, какими были милиционеры двадцатых, тридцатых, сороковых годов. Помнят регулировщиков на перекрестках магистралей больших городов — в белых гимнастерках и остроконечных шлемах. Помнят конную милицию, обеспечивавшую порядок, скажем, у стадионов во время редких тогда международных футбольных матчей. Помнят темно-синие милицейские шинели из грубого сукна и большие кобуры с наганами на боку. Не забыли и громкие «дела» тех лет: вылавливание мешочников, облавы на шпану, жаркие перестрелки с бандитскими шайками, операции по захвату воровских «малин»…
И теперь, когда встретишь на улице сегодняшнего работника милиции, поразишься: как-то вроде незаметно, незаметно, а ведь наша милиция стала даже внешне совсем другой. И дело тут не в новой, впрочем, давно ставшей привычной, форме одежды, не в новом, современном личном оружии милиционеров. И не в том даже, что милиция, идя в ногу с веком, стала моторизованной, радиофицированной, что где-то там, в ее святая святых, невидимые широкой публике, но хорошо известные — опять-таки по телефильмам — лаборатории, и пульты сигнализации, и картотеки с ЭВМ. Хотя, конечно, и это все тоже создает нынешнее представление о милиционерах.
Главное, весь облик современного работника милиции стал другим. Ну, например: никого сейчас не удивляет милиционер в форменной одежде и с портфелем или, того пуще, с модным «дипломатом». Милиционер в глазах населения стал будничнее, что ли. Потерял былой ореол исключительности своей роли в жизни городов и сел, какой-то романтичности. Сегодня работник милиции — это одна из современных профессий. Подчеркиваю: современных. То есть развивающихся, имеющих перспективу и прочно вросших в систему нашей сегодняшней жизни.
Эти перемены, а точнее, перемены в том, как воспринимается милиция, произошли потому, что сегодня у нее иные методы работы, и другая ее организация, и, что немаловажно, качественно другой состав, чем даже в шестидесятые годы, уж, казалось бы, совсем недавние.
Работать в милиции сегодня стало и легче и труднее.
Легче, потому что окончательно искоренена у нас в стране профессиональная преступность. Потому что сегодняшнее техническое оснащение милиции ни в какое сравнение не идет с тем, каким располагала она несколько десятков лет назад.
Труднее, потому что развитие и совершенствование советского образа жизни, процессы его дальнейшей демократизации усилили нетерпимость к любым нарушениям норм и правил социалистического общежития. Потому что резко повысился общий культурный и образовательный уровень наших людей, усилилось их чувство собственного достоинства, стал сложнее и богаче их внутренний мир. А работа милиции — это работа с людьми и среди людей.
Отсюда новые требования ко всей работе милиции, неизмеримо более высокие, чем когда-либо раньше. В ее повседневной практике все большее место занимает не воздействие (в той или иной форме) на тех, кто уже преступил закон, а предупреждение всяких отклонений от норм советского образа жизни. Созданы новые специальные службы: профилактики правонарушений, информационно-аналитическая, надзора за лицами, ранее судимыми, условно осужденными и условно освобожденными, ночная милиция и другие. То есть возникла целая организационная система с общей задачей — исследовать причины правонарушений (социальные, бытовые, психологические) и искоренять условия, способствующие преступлениям и нарушениям законности.
Эту профилактику милиция ведет, естественно, своими, специфическими средствами, но вместе с тем не обособленно, не изолированно от аналогичных усилий других государственных и общественных органов. Мы никогда не забываем, что самая широкая социальная профилактика правонарушений, которой занимается милиция, это лишь составная часть общей системы коммунистического воспитания советского народа. Активно ведя воспитательно-правовую работу среди населения, милиция использует всю силу поддержки партийных организаций, органов Советской власти, широкой общественности.