Сейчас существует огромное количество различных рабочих групп, которые готовят всякие документы, законы, нормативно-правовые акты. В министерстве образования, в министерстве труда и социальной защиты, в министерстве здравоохранения, в МВД (в подразделениях, которые занимаются профилактикой), во всех комитетах Госдумы. Это хорошо, это называется гражданское общество, которое обсуждает любой предлагаемый законопроект или проект нормативно-правового акта. Но не надо забывать, что там везде есть люди, которые заточены на конкретную задачу, в том числе те, которые раньше были грантоедами – и по сути ими остались. Они приходят и начинают пропихивать свою тему.
Принимается закон о социальном патронате – это, оказывается, провозглашается как идея поддержки семьи, восстановления социального благополучия. Все вроде бы ради детей, ради семей! А внутри прячется контроль – чтобы в любой момент можно было забрать детей и разрушить семью. Защита превращается в свой антипод. Все благодаря тем людям, которые раньше нахваливали американцев и пропагандировали иностранное усыновление, а теперь быстренько перекрасились, замаскировались, сидят в своих группах и проталкивают свои интересы.
И не подумайте, пожалуйста, что я вам сейчас какие-то теории заговора излагаю. Это действительность, от которой нельзя откреститься. Мои советники, бывшие сотрудницы Генеральной прокуратуры, мне говорили:
– Павел Алексеевич, вы посмотрите на человека, который сейчас ходит по ток-шоу и говорит о правах детей. Видите? Специалист, не то академик, не то членко чего-то. Вот он в 1991 году точно так же ходил везде и говорил: «Порнография – это хорошо! Это половое воспитание. А детская порнография – в ней тоже ничего плохого нет!» И вот этот человек, посмотрите, ходит сейчас экспертом то к Малахову, то в другие шоу. И федеральные телеканалы ему рекламу делают.
Первая межведомственная комиссия, которую я возглавил в 2010 году, занималась выработкой предложений в сфере совершенствования законодательства и системы защиты детей, в ней было порядка сорока человек. Из них половина – как раз люди из вышеописанной среды. Один был автором нескольких трудов по ювенальной юстиции – он мне их принес и выложил на стол, – после чего, собственно, родительское сообщество и запротестовало. Другой сидел на британских и американских грантах, разрабатывал в том числе тему однополых семей. Третья получала гранты от Германии, Норвегии и Совета Европы – все та же тема: отбирать из семьи, плюс так называемое перинатальное усыновление. Знаете, что такое перинатальное усыновление? Это когда мамочка еще беременна, а к ней уже новых родителей для ее ребенка прикрепили. Своего рода вариант суррогатного материнства, но называется перинатальное усыновление. Совершенно дикая, жестокая вещь.
И вот таких человек двадцать у меня сидело в комиссии. Я смотрю на них и думаю: «Господи, откуда они взялись?» Год я руководил этой комиссией, потом просто ее разогнал, ликвидировал. Но «эксперты» эти не исчезли. Замаскировались.
Вот с чем нам пришлось столкнуться. Не надо про это забывать.
* * *
За первый год работы с нашей подачи выгнали – можно деликатно сказать «уволили», но фактически это значит именно выгнали – двести пятьдесят шесть сотрудников различных учреждений, от воспитателя до двух министров. Одна – министр здравоохранения Карелии, а другая, еще более интересная дама, была министром соцзащиты в Бурятии, долгое время проработала на этой должности.
Дело было так. Мы приехали в детдом-интернат для умственно отсталых детей и в ходе инспекции спросили даму-министра:
– Скажите, пожалуйста, а почему вы не занимаетесь жилищными правами этих детей?
Поясню: надо следить, чтобы закрепленное за воспитанниками жилье не разрушалось, каждые полгода выходить с осмотром, делать ремонт за счет муниципалитета и т. п. – короче говоря, смотреть, чтобы все положенные жилищные права были реализованы и защищены. Она отвечает:
– А зачем, Павел Алексеевич? Это же безнадежные дети.
У меня в глазах потемнело. Я переспрашиваю:
– Как?
Видимо, нехорошим голосом переспросил, потому что она тут же поправилась:
– Ну, в смысле бесперспективные.
Я промолчал, а уже на заседании правительства, где были все министры и глава республики Вячеслав Наговицын, обратился к ней:
– Простите, вот мы сегодня были в детском доме-интернате… можно, я попрошу вас встать? Так вот, какие, вы сказали, там дети? Мне запомнилось ваше выражение…
– Бесперспективные?
– Вот, точно, и еще как вы сказали – какие?
И она тихо так произносит:
– Безнадежные…
И все на нас смотрят. Я говорю:
– Знаете, по моему убеждению, министр соцзащиты, которая считает, что дети, доверенные ей, бесперспективные и безнадежные, сама бесперспективна и безнадежна. Поэтому я прошу просто освободить нас от дальнейшего диалога. Чтобы мне не нужно было никого убеждать в том, что бесперспективных и безнадежных детей не бывает.
Потом развернулась целая история. Министр соцзащиты слегла в больницу чуть ли не с инфарктом, потом долго была на больничном – лечилась. Президент Бурятии просил меня за нее, сомневался – может быть, не стоит увольнять женщину? Но я твердо ответил, что не уступлю. Потому что такое нельзя прощать.
И подобным образом были уволены двести пятьдесят шесть человек. Кроме того, мы стали плотно работать со Следственным комитетом. Сто тридцать три уголовных дела было заведено только за первый год. За второй год – примерно столько же. На третий год я задумался: «Если пойдем такими темпами, эдак мы выкосим все напрочь». Хотя, как по мне, проще все выстроить заново. Правда, и ситуация стала меняться. Грубые нарушения встречаются все реже.
* * *
Очень многое из того, что связано с усыновлением, в том числе иностранным, стало для меня откровением. Мои советники рассказали мне обо всем, что у нас происходило с иностранными усыновлениями. Рассказали, как все эти люди, которые сейчас стали крутыми специалистами и боссами, «пасли» многочисленные агентства по усыновлению, возглавляли их, выдавали им лицензии.
Я пришел к президенту. Решил рискнуть и представил ситуацию как есть:
– Посмотрите, у нас всем иностранным организациям, работающим в России, лицензии выдает министерство юстиции. Единственное исключение – это агентства по усыновлению русских детей. Им лицензии выдает министерство образования. Почему?
Он говорит:
– А я и сам не понимаю, почему.
И правда, такой порядок кто-то утвердил еще в начале 1990-х. Удобно.
А теперь история, факт. Группа, которая в 1988 году впервые попробовала отправлять детей за границу, брала по полторы тысячи долларов за составление анкеты. А потом члены этой группы постепенно материализовались во всяких правительственных и приправительственных структурах, отвечавших за международные усыновления, и там уже стали зарабатывать совсем по-другому. Потому что только в американском усыновлении по самым скромным подсчетам крутилось от 350 до 550 миллионов долларов в год. Шестьдесят семь иностранных агентств сидело на этом направлении, и у каждого была еще куча представительств. В одном только Красноярске действовало двадцать два представительства американских агентств. Скажите мне, почему так? Они что, такие сердобольные? Хотели спасти красноярских детишек? Или все-таки на первом месте для них был собственный интерес? Бизнес!
Защитники иностранного усыновления прекрасно знают, как можно гарантированно произвести впечатление. Достаточно выбрать самого несчастного и больного ребенка – я много таких детишек видел и вижу, – показывать его сутки напролет и твердить: «Вот, его не спасли! Государство его бросило, забыло о нем!» Это же чистой воды спекуляция, провокация, эксплуатация и без того несчастного ребенка.
Но я считаю своей задачей донести до сознания людей ту простую мысль, что у этого ребенка вообще-то есть мама и папа, которые родили его вот таким. А почему так случилось? И почему они от него отказались? Почему им никто не помог? Ведь очень часто родители отказываются от больных детей только из-за того, что неспособны их содержать физически и материально – потому что ребенок требует лечения, требует реабилитации, требует постоянного ухода, а это тяжело. Для меня важнее заставить общество задуматься, а не просто спекулировать на жизни проблемного ребенка и говорить: «Если в Америку не отправите, он умрет». А его, может, и не возьмет в Америке никто. Когда я вплотную начал заниматься темой иностранного усыновления, обнаружил, что настоящее положение дел плохо соответствует той картине, которая существует в общественном представлении. И об этом нужно поговорить отдельно. Откровенно и честно.
Глава 5
Американское детство
Конечно, очень легко рассуждать на тему сиротства и усыновления, если ты не вникаешь в эту систему, а просто живешь своей благополучной жизнью. Даже если раз в год делаешь спонсорский взнос на благотворительность, поддерживаешь детские дома, отсылая туда книжки, деньги, продукты, игрушки, – но считаешь, что этого достаточно, и не интересуешься подробностями. Ах, какое у нас государство плохое! Смотрите, что делает! Не дает детей усыновлять богатым иностранцам – немцам, американцам, французам. Ну и что, что ребенка заберут во французскую гей-семью, – подумаешь! Ему же там будет лучше, чем в детском доме в каком-нибудь, извините, Мухосранске!
Ну да, в принципе, можно и так рассуждать. Но мне кажется, сейчас таких людей становится все меньше. Это рассуждения на уровне одноклеточных. Примитивизм.
Дефицит правовых знаний всегда существовал, это хлеб адвоката. Есть и прямой умысел в том, что информация, находящаяся в открытом доступе, неполна. Ведь если рассказать все до конца, что же будут делать лоббисты? Грантоедам и лоббистам делать будет нечего.
В истории с иностранным усыновлением я столкнулся с огромным количеством всевозможных грантоедов и лоббистов, которые в какой-то момент стали моими оппонентами. Я-то за это денег не получаю – точнее, я, конечно, получаю зарплату. Но не иностранные гранты. А какой-нибудь грант Совета Европы на эту тему – огромные деньги. Так что парадокс в том, что чем хуже ситуация, чем она тяжелее, чем страшнее она преподносится, тем для некоторых людей лучше – больше шансов выбить для себя иностранные гранты. Это правда.
Тема детского несчастья все последние годы у нас очень сильно нагнеталась. Принято было говорить, что в России два миллиона беспризорных, брошенных детей. До того как начать работать в должности уполномоченного, я сам постоянно это слышал и думал, что все так и есть. Потом стал задумываться: откуда эти данные, каков их источник? А источник – съезд Верховного Совета в 1989 году, где Ролан Быков, возглавлявший тогда Международный фонд развития кино и телевидения для детей и юношества, выступил и сказал: в России два миллиона брошенных детей, вот итог перестройки.
Так и пошло – два миллиона да два миллиона. Цифра впечатляющая, а проверить ее не так-то просто. Действительно, какие шансы у Совета Европы посмотреть, как живут русские дети в детских домах, что там делается? Не очень большие, в общем-то. И было на самом деле плохо. Один мой товарищ в конце 1990-х годов стал вице-губернатором Ульяновской области.
Он рассказывал:
– Слушай, это кошмар. У меня в области порядка семидесяти пяти интернатов и детских домов. Все живут одними сутками. На сутки есть еда – и слава Богу.
Начали просить помощи у людей, моя жена собирала для детдомов какие-то игрушки, одежду – там и правда нищета царила запредельная. Все это действительно было. И действительно в тот момент пришли иностранцы, те же американцы, которые сказали: «Ну что, давайте мы будем забирать». И построили на сиротах и усыновлениях очень мощный бизнес. В этот бизнес были втянуты все – от воспитателей и директоров детских домов до юристов, судей, адвокатов и всяческих посредников. Схема была отработана до мелочей. И все зарабатывали. И всех это устраивало.
* * *
Со временем ситуация изменилась, и от спасения эти люди перешли просто к конкретной неприкрытой торговле. Плюс к тому в последнее время начала всплывать очень нехорошая информация – те же педофилы сколько брали детей! Огромное количество таких случаев, особенно в Америке. Мне каждое утро приходят документы из МИДа, из МВД. Вот недавнее письмо из МИДа: педофил осужден на сто тридцать пять лет тюрьмы за сексуальные действия в отношении мальчика из России, усыновленного в 1999 году в Чите. Мужчина дал признательные показания, всплыли еще какие-то эпизоды, американцы выясняют подробности. Сотни таких историй.
Люди неискушенные видят даже не верхнюю часть айсберга, а самую его макушечку, причем ту, которую им показывают намеренно, подсвечивая с нужной стороны: «Смотрите, какая замечательная Таня Кириллова, она же Джессика Лонг! Девочка родилась без ног, ее забрали в Америку и она стала паралимпийской чемпионкой! А что бы ее ждало дома, в Иркутске, где мама даже не захотела ее знать и никогда с ней не встречалась?»
Да. Гениальная история, подписываюсь под каждым словом. Девочке страшно повезло. Она сама большая умница. Но у нас в Сыктывкаре есть Маша Иовлева, точно такая же паралимпийская чемпионка! Маша с рождения живет в детском доме-интернате, она инвалид детства, тоже родилась без ног. И всего добилась, живя в детдоме. Это – русский характер!
И при всем том нам не рассказывают о супругах Шмитц, которые брали детей-инвалидов для того, чтобы издеваться над ними, или о семье Ди Мария, устроившей порнотеатр с участием девочек-инвалидов. В семье Шмитц было одиннадцать усыновленных мальчиков-инвалидов, в семье Ди Мария – двадцать одна девочка-инвалид. То есть мы здесь имеем дело с садистами, которые целенаправленно брали таких детей. И как теперь сопоставить судьбу Тани-Джессики, которой повезло, и судьбы этих тридцати двух детей-инвалидов, которым так страшно, чудовищно не повезло? Которые сейчас лечатся в различных психиатрических клиниках, над которыми издевались, которых живьем закапывали в могилу, прижигали раскаленным железом, топили в бассейне и потом вытаскивали, устраивали порносъемки… И я тут ничего не придумал – об этом говорят сухие американские полицейские документы. Все это дела, которые расследовали американские следователи, – они-то и показали нам материалы. В конце этой книги помещена информация о случаях жестокого обращения с приемными российскими детьми в США, в том числе о тех, которые привели к смерти малышей. Я очень советую не пролистывать эти страницы. Читать то, что там написано, тяжело, но надо. Заставляет задуматься.
Если бы сначала людям рассказали правду, а потом принимали «закон Димы Яковлева», реакция в обществе была бы совершенно другая. Негатива столько, что он с лихвой перевешивает те 5–6 % детей-инвалидов, которых брали американцы. Да-да, я не ошибся – 5–6 %, не больше. При этом 92 % детей были в возрасте от нуля до шести лет – такие малыши всегда самые востребованные. Санкт-Петербург в этом смысле отличился: там был дом ребенка, который 98 % детей отдал в Америку. Спрашивается – как же так? Мы же должны были в первую очередь отдавать детей с болезнями, с диагнозами… Ну а какие проблемы? Рисовали эти диагнозы, и вся недолга. В детдомах все с диагнозами. Вторичное диагностирование через полгода – и всё снимается, все инвалидности, все диагнозы. Для такой практики даже специальное название есть – гипердиагностика.
Об этом можно долго рассказывать. Правды большинство людей не знает.
Действительно, был период, когда иностранное усыновление было хоть как-то оправданно. В 1990-е годы никто не заботился о брошенных детях, никому не было до них никакого дела – ни общественности, ни самим родителям, ни государству, у которого даже денег не было. Но нельзя вечно жить одним днем! И ведь если подумать – за всю нашу полуторатысячелетнюю историю не было такого периода, чтобы мы добровольно отдавали, а тем более продавали своих детей. Детей у нас забирали, угоняли – татаро-монголы, турки, немцы. Брали у них кровь, ставили на них опыты, заставляли работать. Мой отец совсем мальчишкой провел четыре года в «семейном» концлагере под Франкфуртом – фактически в рабстве. Ему было девять лет, когда его угнали, он чудом выжил. Но чтобы мы сами кого-то отдавали? Наоборот – принимали у себя, как бы тяжело сами ни жили. Вспомните испанских детей в 1930-е годы.
* * *
В Америке, с которой я неплохо знаком и которую можно уважать за многие достижения, в детских домах находится примерно 100–120 тысяч детей. Об этом в России мало кто знает и практически никто не говорит. Но три года назад я специально потратил время, договорился о встрече в министерстве здравоохранения и социального обеспечения США (дословно их название переводится как «департамент здоровья и благополучия человека»), поехал туда и четыре часа беседовал с замминистра, буквально допрашивал его с пристрастием. Он очень многое мне тогда рассказал.