Ни с кем не здороваясь, господин прошел к хирургическому столу, бесцеремонно убрал простыню, окинул взглядом мирный труп, развернулся и громогласно заявил, не вынимая изо рта сигарильи:
– Синельников, до белой горячки допился наконец? Какого рожна меня вызывать на сердечный приступ? Совсем сдурел?
– Это не я, господин коллежский советник, – явно робея, отвечал доктор. – Это вот юноша потребовал.
Ванзарова пронзил взгляд карих глаз, усиленный нахмуренными бровями и презрительно скривленными губами.
– А вы что еще за птица с пером в заднице?
– Позвольте представиться, Ванзаров, коллежский секретарь, – недрогнувшим голосом сообщил Родион, пряча подло вспотевшие ладони за спину. – Действительно, это не доктор, а я приказал, то есть попросил вызвать вас… То есть не именно вас, господин Лебедев, а эксперта-криминалиста. Потому что это не сердечный приступ. Вовсе нет. А мне нужно в протокол внести… И вообще…
Угрожающее выражение лица исчезло, открыв умные до чрезвычайности и добродушные до детской наивности черты благородного во многих смыслах мужчины в полном расцвете тридцати с небольшим лет. Изъяв сигарку изо рта, Лебедев задумчиво проговорил:
– Ванзаров… Ванзаров… Не то ли это юное дарование сыска, о котором жужжат сплетники в департаменте?
Родион только потупился.
– Ну так это другое дело! – радостно фыркнул гигант, затушив окурок о грязный пол коридора. – Что ж вы сразу не сказали! А я – Лебедев. Да вы знаете… А откуда вы меня знаете?
О, как много можно было бы поведать о заслугах Лебедева! Не было в России иного криминалиста, который так честно носил бы титул «гениальный». Заслуги Аполлона Григорьевича перед криминалистической наукой и разнообразными научными полицейскими дисциплинами были неисчислимы. Но главным его достижением стало основание в 1890 году антропометрического кабинета по системе Альфонса Бертильони, в котором преступника тщательно замеряли, фотографировали и систематизировали. За пять лет было обмерено более двадцати тысяч человек. Благодаря чему опознавали беглых и разыскиваемых не абы как, а по научной системе, хоть и сложной. И это только отдельный штрих великолепного портрета! Все же, постеснявшись Синельникова, Ванзаров ограничился кратким перечнем дел, в раскрытии которых принял непосредственное участие талант Лебедева.
Это произвело впечатление. Великий криминалист сожмурился, как заласканный кот, протянул ладонь и одарил крепким рукопожатием. Родион смутился, что такой достойный человек найдет кожу его рук недостаточно сухой. Но Лебедев добродушно хлопнул по плечу и обдал запахом дорогого коньяка:
– Ну, юное дарование сыска, выкладывайте, что у вас стряслось…
– Я полагаю, что совершено дерзкое преступление…
Заскучавший было доктор не вовремя хмыкнул, за что немедленно поплатился:
– Синельников! Еще один звук – и вылетишь в форточку… Продолжайте, Ванзаров. Отчего решили, что убийство?
Родион попросил подойти к телу и откинул край сюртука:
– Как думаете, что это такое?
Криминалист сощурился и признался, что ничего не замечает.
– Ну вот же! – указал палец в область, где у трупа полагалось сердце.
Лебедев нагнулся, разгадывая деталь, скрывавшуюся в рисунке яркой материи, и тихонько присвистнул:
– Ай да Ванзаров, ай да глазастый. Как вас величать?
– Родион… – сказал коллежский секретарь и уже не так уверенно добавил: – Георгиевич.
Синельников, заинтересованный находкой, сунулся к столу. И сразу пожалел. Развернув щуплого эскулапа к выходу, Лебедев ласково предложил:
– Ступай-ка ты, брат, отсюда, чайку выпей или водки. Нечего тебе тут делать.
Обиженный доктор в расстроенных чувствах хлопнул дверью.
– А вы совсем другой, – сказал Аполлон Григорьевич, все же понизив голос. – Мхом не поросли, делом горите, не то что эти, сразу видно. Вы уж простите мое вторжение, больно не люблю местного пристава: подлец в погонах – худшая из бед в полиции, да. Ну попробуем разобраться с его благородием дохлятиной.
– Это необычное преступление, может быть, уникальное в своем роде… – заторопился Ванзаров, но был остановлен властным жестом.
– А вот с этим спешить не будем. Как говорится, вскрытие покажет… Внутренностей не боитесь?
– Н‑н-нет, – кое-как выдавил Родион.
– Ничего, к пятому трупу привыкнете… Да не падайте в обморок, не стану при вас его потрошить… Так, маленько покромсаем… Отрежем руку-ногу, другую…
Крыса, про которую все забыли, сидела на поддоне коробки, показывая несравненное воспитание. Она с любопытством следила за очень большим человеком, от которого пахло вкусным обедом. Только животное не могло уразуметь, отчего это он с таким вниманием разглядывает мертвое тело.
– Вот зараза, не могу понять, что это может быть, – сказал Лебедев, разглядывая предмет, выпиравший из жилетки.
Затруднение великого криминалиста было простительно. На фоне ярких разводов ткани, напоминавшей безумные индийские вышивки, скромно жался металлический шарик, отливавший бронзовым блеском. Размером – с крупную виноградину или мелкую сливу, как угодно, сидел на жилетке слишком прочно, а на верхушке имел аккуратные насечки:
| | |
Вещицу нетрудно было принять за часть одежды или модное украшение вроде броши, не заметить совсем или не обратить внимания. Так и сделало бы большинство чиновников полиции, а уж сотрудники Казанского участка – непременно.
– Почему решили, что шарик имеет отношение к смерти бедолаги? – спросил Лебедев.
– Если мужчина навешивает на пузо цепи с брелоками – это одно. А этот одет бедно, без украшений. Нелогично, – еще немного тушуясь, ответил Ванзаров.
Ему все больше нравилось общаться со звездой русской криминалистики. Само собой получалось легко и непринужденно, как между старыми приятелями. Два разных по возрасту и положению человека необъяснимым образом испытали друг к другу прилив искренней симпатии. Отчего такое бывает?
– Ладно, возьмемся за тело, – сказал Аполлон Григорьевич.
Гигантский саквояж раскрылся и оказался походной лабораторией. Из недр были извлечены щипцы устрашающего вида с хищно загнутыми концами. Приладив их под шарик, Лебедев прочно ухватил рукоятки, напрягся и дернул с устрашающе легкой силой.
Мертвец отшатнулся по инерции. С мягким чмоком вынырнуло тонкое полированное лезвие, на котором остались бордовые сгустки.
– Что это? – спросил Ванзаров, не боясь показаться невежей.
Быстрого ответа не случилось.
– На стилет воровской не похоже, слишком изящная штучка, – сказал эксперт, вертя на свету предмет. – Не медицинский инструмент – однозначно. Возможно, шило. Хотя не сапожное. Лезвие немного длинновато – с полвершка… Да, ловко господина сложили.
– Прошу прощения?
– На воровском жаргоне «сложить» значит «убить». Учите, Ванзаров, арго пригодится, – сказал Лебедев, крутя в щипцах странный предмет. – Что за ерунда такая?
Какой музыкой прозвучали для Родиона эти слова! Вот она – загадка. Интуиция не подвела, наконец ему попалось настоящее таинственное дело для настоящего сыщика!
Шило отправилось в стальной судок, жалобно звякнув. Лебедев сообщил, что такую неприятность следует перекурить, вынул свежую сигарку, подхватил трость, изящным, несколько показным образом нажал скрытую пружинку набалдашника, на котором вспыхнул язычок пламени. Тщательно прикуривая, криминалист наблюдал за произведенным впечатлением.
– Замечательное изобретение: трость с вечной зажигалкой, – хвастливо заявил он. – Никогда не подводит, ни в дождь, ни в снег. Патентованная вещь, отвалил бешеные деньги. Кстати, не желаете сигарку? Исключительные – никарагуанские. Специально для меня в одной лавке держат.
Ванзаров вежливо отказался, стараясь прокашляться не очень вызывающе. То, что во всей столице такие сигарки курил один человек, не удивляло. Источаемый ими запах требовал особого мужества или полного отсутствия обоняния.
– Вижу-вижу, что не терпится, рассказывайте, что накопали, – подбодрил Лебедев широким жестом. – Не стесняйтесь, все свои. А если что – труп не проболтается.
Родион выдохнул и заторопился:
– Молодой человек ни с того ни с сего падает посреди улицы. Городовой волочет его в участок, даже не удосужившись захватить свидетелей. Все думают, что это сердечный приступ. Но обнаруживается масса странностей. Первая: у него в карманах нет решительно ничего – ни денег, ни документов. Кроме вот этого листка…
Ванзаров протянул полоску сероватой бумаги, на которой типографским способом была напечатана черная роза, а рядом с ней криво нарисованы чернилами полукруглые стрелки, замыкающие себя кольцом.
Лебедев покрутил обрывок и равнодушно отложил:
– Ну и далее?
– Вторая странность: у этого господина нет никаких украшений, кроме колечка на безымянном пальце левой руки. Ничего не напоминает?
– Змейка хвост кусает.
– Это не змейка. Это – уроборос! – несколько взволнованно сказал Родион. – Древний гностический символ! Образ вечного круговорота, цикличности, гибели мира и его воскрешения, смерти как рождения и рождения как смерти. Символ бессмертия и самооплодотворения. Истина и познание в одном…
– Хотите сказать, тайный сектант? – спросил Лебедев, выпуская облако дыма.
– За этим скрывается нечто большее, чем просто убийство.
– Поспешный вывод. Все может иметь примитивное объяснение, да хоть убийство из ревности. Или, например, его с кем-нибудь спутали.
– А то, что одежда с чужого плеча?
– Свою отдал в чистку.
– Что скажете на это? – Родион уставил указательный палец в животное, которое благодарно принюхалось. – При нем была шляпная коробка, в которой находилась дрессированная крыса.
– Вот как! – Лебедев улыбнулся. – Я-то подумал, Синельников совсем ума лишился от пьянства, крысу себе завел. Какое милое животное! И по виду умница.
Крыса уловила, что говорят о ней, и решила предъявить себя добрым людям во всей красе: встала на задние лапки и покачалась, словно в танце.
– Занятно как, – сказал Аполлон Григорьевич, кидая актрисе кусочек сахара. – Хотите убедить меня и себя, что в скучной полицейской рутине мы наткнулись на необычное дело?
Ванзаров мог лишь согласно кивнуть.
– Так вот что скажу вам, Родион Георгиевич: дело самое пустяковое. И не подсовывайте мне всяких змей с крысами да розами. Все это – ерунда. Я еще стерплю, а пристав и слушать не станет. Тут нужны серьезные улики. А их нет.
– Неужели? – с упавшим сердцем спросил Родион.
– Ну, почти… Возможно, за маленьким исключением… – Лебедев умело держал паузу, как великий актер перед залом, затаившим дыхание. – Оно перед вами.
6
– Должна вам сказать, что в дамской моде этого сезона никаких открытий. По-прежнему остались популярными очень пышные рукава-ballon, причем у летних платьев рукав всегда полукороткий, отделанный шу из лент или кружевами, но наиболее пышная часть его… – дама показала на себе, – у локтя так, что рукав напоминает форму эполета. Белый цвет особенно в моде. С платьями нежных цветов принято носить черные кушаки, но тогда необходима и высокая черная шляпа. Весьма модным сочетанием цветов надо считать синий с желтыми цветами, например в отделке шляп. Кстати, о шляпах: в большой моде вуали из белого тюля с рисунками в виде горошин или разводов с кружевом, причем последние идут более всего к большим шляпам. Например, как вон та… Вуали из tulle-illusion цвета «мов» или розоватые придают свежий оттенок лицу… Позвольте угостить вас свежими моделями шляпок. Мне присылают образцы прямо из Парижа…
Матильда не давала и слова вставить молоденькой барышне, по которой сразу скажешь: вкус не развит, из грязи в князи.
Действительно, мадам Оноприна только теперь смогла осуществить заветную мечту: не боясь расходов, зайти в самый роскошный и дорогой салон дамских мод в столице, который держала Матильда Живанши. С тех пор как муж Оленьки получил скромное место чиновника в городской Думе, позволявшее распределять подряды на электрическое освещение, благополучие семьи резко выросло. Чему мадам Оноприна была искренно рада.
Сидя с чашечкой кофе, которую еще не научилась держать на весу, Оленька с тихим восторгом и ужасом поглядывала на невероятные туалеты, о которых и мечтать не смела, а теперь – пожалуйста, на элегантных дам, тихо беседующих со своими модистками, на цветные картинки журналов мод, выставленные в рамках, и готова была хватать без разбора первое, что предложат, так ей все нравилось. Голова кружилась от счастья и детского восторга.
– Взгляните, что за прелесть эта шляпка: модель называется «Мария Терезия»! А это – разве не чудо: модель «Мерседес». Или вот какая милая шляпка: модель «Мисс Эрвин». Но особо мне нравится модель «Дофин». Она изумительна, не правда ли?
Жена удачного чиновника соглашалась со всем, потому что сравнивать ей было не с чем. Еще недавно сама перешивала шляпки, по три года носила одни башмачки и была рада-радешенька серенькому платьицу. Вовремя вспомнив, что теперь она солидная дама, Оленька сделала серьезную мордочку и спросила:
– А это действительно самые последние парижские моды?
Мадам Живанши позволила себе чуть печальную и чуть покровительственную улыбку. Как хорошо знала она всех этих дочек мелких чиновников и купцов, недослужившихся офицеров и разорившихся помещиков. Как хорошо понимала, чего им хочется, когда вдруг открылись возможности, когда можно не экономить копейку и получать наслаждение от новых тряпок. Насквозь видела их Матильда.
– Дорогая моя, только в этом салоне найдете самые свежие модели. У меня осталось много друзей во Франции, где я училась искусству моды и провела семь самых счастливых лет.
– А разве моде надо учиться? – спросила Оленька. – В журналах картинки печатают.
– По картинкам шьют в дешевых салонах, могу подсказать хорошие…
– Нет, не надо, я у вас хочу…
Матильда пожалела барышню: и так растерялась от переживаний.
– Не изволите взглянуть на мои награды? – уже ласково спросила она.
Мадам Оноприна с облегчение избавилась от кофейной чашечки и отправилась за хозяйкой салона. С улыбкой торжества Матильда отворила стеклянную дверцу изящного шкафчика в стиле Людовика XV:
– Это мои скромные победы на пути к вершинам искусства моды, которых не достичь никому.
Оленька честно смотрела на зеркальный уголок и не могла понять, чем следует восторгаться. Не дождавшись обязательных возгласов, Матильда неприятно удивилась, но на всякий случай глянула внутрь шкафчика. И не справилась с чувствами:
– О, мой бог! Какое варварство! Какое коварство! Их украли!
7
Ванзаров лихорадочно пытался сообразить, на что намекает криминалист. Неужели упустил какую-то важнейшую и очевидную улику? Недосмотрел – и вот опозорился перед великим знатоком? Ай, как стыдно!
– Да не ищите всякую мелочь. – Лебедев легонько подоткнул юношу в спину. – Вот главная улика во весь рост: сам покойник.
– То есть прием убийства?
– А что же еще!
Забыв про угрызения совести и застенчивость, Ванзаров вдруг сказал:
– Позвольте, я буду рассуждать вслух, ну, как сделал бы Сократ… Извините…
Лебедев только развел руками от восхищения.
– Ну уж порадуйте. Чтобы в полиции Сократа использовали – это трюк почище, чем кошелек у губернатора притырить.
– Я немного знаком, то есть изучал систему логики Сократа… И вот… Ну, то есть… Если, положим…
– Да не тяните, Родион Георгиевич! Я не пристав, безумно любопытно.
– Значит, так, – Ванзаров выдохнул. – Молодой человек явно не собирался умирать. Чисто выбрит, помылся, еще пахнет свежим мылом, руки холеные, ухоженные. К какому сословию принадлежал? Обеспеченному. Но одежда дешевая, не его. Для чего маскарад? Не хотел, чтобы узнали. Далее. В самую жарищу отправляется куда-то с коробкой, в которой сидит послушная крыса. Зачем? Ответа нет. А предположения делать не будем. На Невском проспекте, в самом центре столицы, он получает смертельный удар в грудь. Почему в таком месте, зачем рисковать? Допустим, это показательная расправа. Но кого это устрашило? Да никого. Что остается? Для убийцы не оставалось другого шанса с ним расправиться. Времени не оставалось. А значит, это как-то связано с посылкой, которую нес погибший. Далее. Убийца настолько дерзок и хитер, что никто из прохожих не видит, что человеку всадили в сердце острый предмет. Что это значит? Это профессионал с твердой рукой. Но за последнее время таких происшествий по нашему департаменту не проходило. Почему? Потому что он воспользовался каким-то своим навыком…