Людмила Петрушевская
Комедия в двух частях
Действующие лица
Ира, молодая женщина, 30–32 года
Светлана, молодая женщина, 30–35 лет
Татьяна, молодая женщина, 27–29 лет
Леокадия, свекровь Светланы, 70 лет
Мария Филипповна, мать Иры, 56 лет
Фёдоровна, хозяйка дачи, 72 года
Павлик, сын Иры, 5 лет
Максим, сын Светланы, 8 лет
Антон, сын Татьяны, 7 лет
Николай Иванович, знакомый Иры, 44 года
Валера, муж Татьяны, 30 лет
Молодой человек, 24 года
Кошка Элька
Котенок Маленькая Элька
Действие происходит на даче под Москвой, в Москве и в Коктебеле.
Часть первая
Картина первая
Детский голосок. Мама, сколько будет – у двух отнять один? Мама, хочешь расскажу сказочку? Жили-были два братья. Один средний, другой старший и один молоденький. Он был такой маленький-маленький. И пошел ловить рыбу. Потом взял он совочек и поймал рыбу. Она по дороге у него захрипела. Он ее разрезал и сделал рыбную котлету.
Сцена представляет собой дачную веранду. Ира готовит воду с лимоном. Дверь в комнату, дверь во двор.
Ира. Павлик, как ты себя чувствуешь?
Голос ребенка. Немножко хорошо.
Входит Фёдоровна. Она в довольно-таки старом халате, на ногах желтые резиновые сапоги. Под мышкой у нее кошка.
Фёдоровна. Ты не видела котенка-то? Котенок пропал. Не вы прикормили?
Ира. Нет, нет, Фёдоровна. Я уже говорила.
Фёдоровна. Котенка нет третий день. Мальчики ваши, что ли, убили? Заступом, что ли, зарубили? (Заглянув в комнату.) Что он у тебя лежит белым днем, вставай, вставай, что он как кислый пряник.
Ира. У Павлика тридцать девять и три.
Фёдоровна. Простыл, что ли? А им говори не говори, они в речке сидят до победного конца. Вот мать потом и страдает. Они мальчики, им надо. Вчерашний день пошли в малину. А там завязь сыпется. Гвоздодер у меня на дверях лежал, теперь не знаю, на кого и подумать. Котенка убили. С четверга нет. Третий день. Я думала, она его на чердаке держит, полезла на чердак, она мяукает, сама ищет. Ну что, Элька, где твой питомец? А? Мяу! Тут не мяу, тут злые ребята. Я знаю. Я за ними наблюдаю.
Ира. Нас не было в четверг, мы ездили в Москву мыться.
Фёдоровна. Вот накупала, вот он у тебя и заболел. Ты его выкупала, а он того же дня пошел на речку грехи свои отмывать. Ему надо! Я правильно не хотела тебя к себе пускать, теперь на участке трое мальчиков, это даром не пройдет. Дом сожгут или еще тому подобное. Котенка сманили. Я давно заметила, мальчики им интересуются. То молочком его вызывали с чердака, то бумажкой орудовали перед ним.
Ира. Фёдоровна, я же говорю, нас в четверг не было.
Фёдоровна. Наверно, опять соседский Джек его разорвал. Собака разорвала. Это же не собака, это громила! Котенок тут испугался, мальчики за ним погнались, вот он и прыгнул к соседям. Это же надо знать!
Ира. Это Максим с Антоном, наверно.
Фёдоровна. Наверно, а что толку! Котенка не вернешь! Это они, точно они! Собрались с силами. А еще Ручкины, напротив их участок, они купили от большого разума ружье ихнему Игорю Ручкину. Игорь Ручкин купил, короче говоря. И стрелял бродячих собак. И моего Юзика убил. Юзик, кому он помешал на лугу? Я ничего не сказала, Юзика подобрала, схоронила, а что им говорить? Их дом на всю Романовку славен. И что же, неделя проходит, другая проходит, ихний Ленька Ручкин с пьяных глаз утонул. Разбежался в речку с бугра головой, а там глубина тридцать сантиметров. Ну? Какой спрос.
Ира. У Павлика тридцать девять, а они под окном как кони бегают, Антон с Максимом.
Фёдоровна. Там же бальзам посажен, под окнами! Я им скажу! Чистотел посажен!
Ира. Я говорю: ребята, бегайте на своей половине! Они говорят: это не ваш дом, и все.
Фёдоровна. И! Нахальство – второе счастье. Там на горе дом, где Блюмы живут. Барак двухэтажный. Все Блюмы. Сколько раз нижние Блюмы судились, чтобы выселили Вальку Блюма, он комнату занял и дверь на ту половину забил, где Блюм Изабелла Мироновна умерла. Блюм Изабелла Мироновна была у меня в детском садике музработником. Слабый была музработник, еле ползала. Придет, отдышится, над супом плачет, обтереться нечем. Я, говорит, концерты играла, теперь «Над Родиной солнце» сбиваюсь, поверьте, Алевтина Фёдоровна. Что уж верить, сама не глухая. А был голод, сорок седьмой год. А одна воспитательница у меня начала воровать, не вынесла. Я строго всех держала. Она ворует, у нее дочь была взрослый инвалид детства. Яблочки у детей, хлеб, у нас садик был санаторного типа для ослабленных. Вот она все в чулок засунет, чулок в свой шкафчик. Мне техничка сказала: у Егоровой в чулке яблоки, куски. Мы все это изъяли, Егоровой в чулок кубиков деревянных натолкали. Она ушла так с этим чулком домой. Поели они кубиков, вот. На второй день она уволилась. А тут и Блюм умирает в больнице. Я ее навещала, хоронила. Валька Блюм тут же ее комнату взломал и въехал с семьей, у него еще тогда семья была, детей трое. И никто ничего не мог в милиции доказать. Он же Блюм, они все там Блюмы. До сих пор врач Блюм Нина Осиповна на него зло держит. Недавно пенсию получали, Нина Осиповна ему в коридоре кричит, он первый расписался: да, такими методами ты всего в жизни добьешься. А он говорит: «А чего мне добиваться, мне семьдесят лет!» (Кошке.) Ну, куда девала свою питомку? А? Как окотится, все котята на счету, выведет с чердака, раз один, раз другой, и ни одного! Всех котят потеряет. Джек, вот он. Туда-сюда, туда-сюда! Как прибой. Зимой у меня кормились три кошки, к лету одна Элька осталась.
Ира. Почему это: не ваш дом? А чей же? Ихний, что ли, дом? Заняли и живут бесплатно, я же должна снимать! А я такой же наследник, как они, буду. Тоже имею право на ту половину.
Фёдоровна. Да, Вера еще жива, еще мается. А я тебя предупреждала, у меня тут дорого, ты ведь сама согласилась.
Ира. У меня было безвыходное положение, я горела синим пламенем.
Фёдоровна. Ты всегда горишь синим пламенем. А у меня свои вон наследники. Надо Сереженьке ботинки купить. Она ему разве купит? Я с пенсии, бабка, купи. Полсотни пенсия, да страховка, да газ, да электричество. Полупальто ему купила драповое черное, лыжный костюмчик желтый, перчатки трикотажные, кеды вьетнамские, портфель купила, на учебники дала. И на все про все пенсия полста рублей. Теперь Вадиму ботинки туристические, шапку зимнюю из кролика. Она разве подумает? Ей «Жигули» подавай, какие дела! А у меня лежали две тысячи от мамы еще, мама завещала. Дачник Сережка прошлый год украл. Я смотрю, что он все на чердак стремится. А потом они с дачи выезжают, я за трубой посмотрела, пятнадцать лет лежали деньги – нет две тысячи рублей!
Ира ходит, отнесла питье, вернулась, достала градусник, пошла поставила, вернулась, завела будильник.
Вернее, шесть тысяч, нам мама оставила: мне, сестре и брату. Шесть тысяч вору Сережке перепало. Я к ним в Москву поехала, тут же гляжу: они «Жигули» купили. На мои шесть тысяч. Я ничего говорить не стала, что с ними толковать, только сказала: «Ну, как вам мои „Жигули“ подошли?» Отец его, Сережкин, покраснел, весь как рак красный, и бормочет: «Ничего не понимаю, ничего не понимаю». Сам Сережка пришел, руки вытирает, глаза не поднимает, улыбается. На старухины купили машину. Как мне теперь перед братом отчитываться, перед сестрой? Брат хотел приехать с Дорогомиловки, уборную поставить. Он обещался моему Вадиму помочь с «Жигулями»: он дает семь тысяч, исключая те, что у меня лежат, а у меня свистнули! Сестра приезжала, мяса привезла два кило, костей Юзику, а Юзика убили. Привезла мне на сарафанчик, привезла банку помидор пять литров баллон, привезла десять пакетов супу. И по сей день лежат. А Юзика нет! Юзика мать была настоящая овчарка, отец неизвестен. Мать овчарка, она тут бегала-бегала, видно отвязалась, прошлой весной ее застрелил этот же Игорь Ручкин. Она бегала, а в марте в пионерлагере, я пришла за дверью, снимаю дверь с петель, смотрю, лежит эта овчарка, а около нее пять барсуков толстых таких. Я ей потом хлеба давала, куски сухие размочила, у меня зубов нет. А Игорь Ручкин ее застрелил. Я пошла на третий день и взяла одного себе. Они уже расползаться начали, от голода и поползли слепые. Вот этот самый Юзик и был.
Звенит будильник. Фёдоровна вздрагивает, кошка вырывается, убегает. Ира бежит в комнату.
Ира, ты сколько же денег получаешь?
Ира. Сто двадцать рублей.
Фёдоровна. И куда же ты собралась мне за дачу такие деньги платить? Двести сорок?
Ира (выходит с градусником). А что?
Фёдоровна. Что?
Ира. А сколько мне платить?
Фёдоровна (быстро). Сколь договаривались. Я говорю, как ты такие деньги наберешь?
Ира. Сама удивляюсь.
Фёдоровна. Может, давай я тебе одну отдыхающую с дом отдыха пущу? Женщина приходила, просилась. Она весь день в дом отдыхе на горе, будет только ночевать. У нее там в дом отдыхе муж не муж.
Ира. Пока обойдусь.
Фёдоровна. А то бы пустила. Одну койку, она с мужем на веранде переночует, двадцать четыре дня двадцать четыре рубля. Или он ей не муж, не знаю.
Ира. Не надо, не надо. Я от матушки своей еле отбилась, не надо.
Фёдоровна. И я ей тоже сказала: спрошу, но не ручаюсь. Что есть двадцать четыре рубля в наше время? Она бы больше дала.
Ира. Что есть сто двадцать четыре рубля в наше время!
Фёдоровна. Я тоже сказала – не надо ваших тридцати шести рублей, тахта у ней не полуторная. Никто ручаться не может, а вдруг вы захотите отдохнуть мертвый час, а на участке дети, тут у нее ребенок, тут у этих двух по ребенку. Трое мальчишек, это же рота! И все. Она тогда стала спрашивать: не поставите ли вы мои улья на участок? У нее три улья.
Ира. Новости!
Фёдоровна. Какие такие улья! Сначала ей койка, потом муж, потом улья! Слушай, а у тебя муж есть?
Ира. Да был. Разошлись.
Фёдоровна. Алименты платит?
Ира. Платит. Двадцать пять рублей.
Фёдоровна. Случается. Блюм Валя меня недавно сватал, тоже пенсию получает семьдесят два рубля. У него трое детей возросли, а комнаты две, а у меня полдома. Ему же семьдесят лет, а мне семьдесят второй пошел. Я в день тридцать ведер под яблоньки выливаю. Нас Марья Васильевна Блюм сводила. Я надела туфли желтые, зубы, плащ синий, полушалок с розами синий, невестка подарила раз в жизни. Висит в шифоньере, я тебе покажу. Это здесь я так… обретаюсь, а у меня шуба каракулевая с какой поры у невестки в шкафу висит, сапоги на цигейке стоят. Я к тебе как-нибудь в Москву приеду как принцесса цирка. Сберегаю для лучших времен. Моя кума, невесткина мать, все хвастает: а у вас сколь на книжке? А я: а у вас? Небось цифра пять? Она говорит, да, хитрить не буду, около того и выше. Она одевает на работу бриллиантовые серьги, она кассиршей в «Суперсаме» работает. А к ней тут двое грузин подходят: «Слушай, моей матери срочно нужны точно такие же серьги». Она послушала, на следующий день уже в серьгах не вышла. Вырвут с корнем! А зачем мне Валька, я мужчин не люблю. Ухаживать за престарелым пенсионером свыше моих сил. Я и мужа своего не любила.
Входят Светлана, Татьяна и Валера.
Валера. Баба Аля тут как тут! Здравствуй, баушка!
Фёдоровна (не слушая). Ну? Не любила, как только Вадима родила, сразу ушла к маме. И где похоронен, не знаю.
Валера. Баба Аля!
Фёдоровна (тоненько). Ай.
Валера. Как здоровье, баушка? (Выставляет на стол бутылку.)
Фёдоровна (вытирает уголки рта двумя пальцами). Ну, у вас гости, я пошла, я пошла.
Светлана (это очень худая, как жердь, женщина, говорит басом). Ну, Фёдоровна, за компанию!
Татьяна. Бабуль, куда, куда! (Хихикает.)
Валера (важно). Присядьте.
Фёдоровна. Ну, за компанию и монах женился. Мне только ложку, десертную ложечку. Я принесу. (Уходит.)
Валера. Гм!
Все садятся, он стоит. Ира стоит, закрыла дверь в комнату.
Мы особенно не знакомы, но родственники. Так сказать, одного помета.
Татьяна (хихикает). Скажешь тоже.
Светлана. Почему это помета?
Валера. Помет! (Поднимает кулак.) Это когда одна свинья зараз опоросится. Это сразу называется помет. Помет поросят. В местной газетке во время командировки своими глазами прочел. Лозунг: «За тысячу тонн помета от одной свиньи!» Думал, они там свиней на удобрения ростят. Но! Растолковали. По-мет. Мечи на стол кирпичи!
Татьяна. Люди сидят, а ты про удобрения. (Хихикает.)
Ира наконец сдвигается с места, ставит чашки, режет хлеб.
Светлана. Татьян! Мы забыли. У нас же есть сыр. Мой в целлофане, твой в бумаге.
Татьяна (хихикает). Неси!
Светлана выбегает. Ира уходит в комнату, притворяет плотно дверь.
Татьяна. Зачем опять мой кошелек взял?
Валера. За бутылкой же, ну!
Татьяна. Учти, я тебя кормить не собираюсь.
Валера. Дура и есть дура.
Татьяна. Наоборот, я очень даже не дура.
Валера. Такие дела решаются только с бутылкой.
Татьяна. Да она не согласится.
Валера. Молчи! С бутылкой делались и не такие вещи. Вообще, ты попросила – я приехал. Сбегал за бутылкой. Из-за вас же, дуры!
Татьяна. Зачем ты мой кошелек-то взял? Дуралей.
Валера. Ты знаешь, что такое у мужчин долги?
Татьяна. Восемь лет у тебя все долги да алименты. Все дела да случаи.
Валера. Может мужчина получать сто тридцать на руки минус алименты тридцать пять ежемесячно?
Татьяна. Кто же тебе виноват, попал в аварию с пьяных глаз.
Валера (озлобленно, свистит). Попомни!
Татьяна. Нарожал детей.
Валера (оживившись). Кто нарожал? Я, что ли?
Татьяна. Ты. Ты. В Библии сказано. Исаак родил Иакова.
Валера. Учти! Когда рождается ребенок, мужчина умирает заново. И так каждый раз. Ни один мужчина не хочет этого. Есть даже такой роман: «Живем только дважды». Поняла? («Поняла» он говорит с ударением на «о».)