Надпись на плакате: «Внимание! Внимание! Сегодня! Впервые в истории науки! Грандиозный эксперимент профессора Выбегалло! Демонстрация совершенной модели идеального человека! Доклад профессора Выбегалло А. А. Начало в 18.00. Просьба места для прессы не занимать».
Саша входит в ангар – огромное помещение на дырчатых железных фермах. Здесь уже светят юпитеры, вспыхивают блицы фотокорреспондентов. В глубине ангара на дощатом помосте возвышается знакомый диван-транслятор. От него в разные стороны бегут пучки проводов и кабелей. На диване лежит гигантское яйцо, испещренное темными пятнами. По сторонам помоста стоят генераторные башни с металлическими шарами наверху, между шарами время от времени проскакивают молнии, и тогда звучат раскаты грома.
Почти сразу же Саша натыкается на группу ожесточенно спорящих людей. Здесь Федор Симеонович Киврин, Кристобаль Хунта, Модест Матвеевич с неизменной папкой и профессор Выбегалло – в валенках, подшитых кожей, в извозчицком тулупе и в роскошной пыжиковой шапке.
– Достаточно того, – говорит Хунта, обращаясь к Выбегалле, – что ваш, простите, родильный дом находится рядом с моими лабораториями. Вы уже устроили один взрыв, и в результате я в течение двадцати минут был вынужден ждать, пока у меня в кабинете вставят вылетевшие стекла…
– Это, дорогой, мое дело, чем я у себя занимаюсь, – огрызается Выбегалло фальцетом. – Я до ваших лабораторий не касаюсь, хотя у вас там в последнее время бесперечь текет живая вода, я себе в ей все валенки промочил…
– Г-голубчик, – рокочет Федор Симеонович. – Амвросий Амбруазович! Н-надо же принимать во внимание возможные осложнения… Ведь никто же не работает на территории института, скажем, с огнедышащим драконом…
– У меня не дракон! У меня идеальный счастливый человек! Исполин духа! Как-то странно вы рассуждаете, товарищ Киврин! Странные у вас аналогии! Чужие! Модель идеального человека и какой-то внеклассовый огнедышащий дракон!
– Г-голубчик, да дело же не в том, что он внеклассовый, а в том, что он пожар может устроить!
– Вот опять! Идеальный человек может устроить пожар! Не подумали вы, товарищ Федор Симеонович!
– Я г-говорю о драконе…
– А я говорю о вашей неправильной установке! Вы стираете, Федор Симеонович, вы всячески замазываете! Мы, конечно, стираем противоречия… между умственным и физическим… между мужчиной и женщиной… Но замазывать пропасть мы вам не позволим!
– К-какую пропасть? Что за чертовщина? Кристобаль, в конце концов, вы же ему только что объяснили! Я говорю, профессор, что ваш эксперимент опасен! Понимаете? Институт можно повредить, понимаете?
– Я-то все понимаю, – визжит Выбегалло. – Я-то не позволю идеальному человеку вылупляться среди чистого поля на ветру! И Модест Матвеевич вот тоже понимает! Там мы имеем что? – Он указывает в пространство. – Природу! Стихии! Снег вон идет. Значит, считайте: обшивка сгниет, пружины лопнут. А кому отвечать? Модесту Матвеевичу!
– Это убедительно, – говорит Модест Матвеевич раздумчиво.
– Да он весь ангар вам разворотит, – говорит Федор Симеонович. – Этот эксперимент надо проводить не ближе пяти километров от города! А лучше дальше…
– Ах, вам лучше, чтобы дальше? – зловеще вопрошает Выбегалло. – Понятно. Тогда уж, может быть, не на пять километров, Федор Симеонович, а прямо уж на пять тысяч километров? Подальше где-нибудь, на Аляске, например! Так прямо и скажите! А мы запишем!
Воцаряется молчание, и слышно, как грозно сопит Федор Симеонович, потерявший дар слова.
– За такие слова, – цедит сквозь зубы Хунта, – лет триста назад я отряхнул бы вам пыль с ушей и провертел бы в вас дыру для вентиляции…
– Ничего, ничего, – отвечает Выбегалло, – это вам не Португалия. Критики не любите…
– А ведь вы пошляк, Выбегалло, – неожиданно спокойным голосом объявляет Федор Симеонович. – Вас, оказывается, гнать надо.
– Критики, критики не любите, – отдуваясь, твердит Выбегалло. – Самокритики не любите…
– Значит, так, – вмешивается Модест Матвеевич. – Как представитель администрации и хозяйственных отделов, я в науке разбираться не обязан. Поскольку товарищ директор находится в отъезде, я могу сказать только одно: обшивка должна остаться целой, и пружины в порядке. В таком вот аксепте. Доступно, товарищи ученые?
С этими словами, переложив папку под другую мышку, он торопливо удаляется.
– Критики не любите! – в последний раз торжествующе восклицает Выбегалло и тоже удаляется.
Хунта и Киврин безнадежно глядят друг на друга.
– А что, если я превращу его в мокрицу? – кровожадно говорит Хунта.
– Лучше уж в стул, – говорит Федор Симеонович.
– Можно и в стул, – говорит Хунта. – Я охотно буду на нем сидеть.
Федор Симеонович спохватывается.
– Г-голубчик, о чем это мы с тобой говорим? Это же негуманно… – Взгляд его падает на Хому. – Минуточку, дружок! Подите-ка сюда, подите!
Хома, сдернув кепочку, неуверенно приближается, искательно улыбаясь.
– Скажите-ка, дружок, – спрашивает Федор Симеонович. – Какие там у вас с Выбегаллой задействованы мощности?
Хома пытается уменьшиться в размерах, но Хунта ловко хватает его за ухо и распрямляет.
– Отвечайте, Брут! – гремит он.
– Да я-то что? – ноющим голосом говорит Хома. – Как мне приказали, так я и сделал. Мне говорят на десять тысяч сил, я и дал десять тысяч!
– Каких сил?! – восклицает Федор Симеонович, раздувая бороду.
– Ма… магических, – мямлит Хома.
– Десять тысяч магических сил?! – Ошеломленный Хунта отпускает Хому, и тот мгновенно улетучивается. – Теодор, я принимаю решительные меры.
Он взмахивает умклайдетом, длинным и блестящим, как шпага.
И сейчас же в отверстые ворота ангара с ревом вкатываются гигантские «МАЗы», груженные мешками с песком, козлами с колючей проволокой, пирамидальными надолбами, бетонными цилиндрами дотов. Целая армия мохнатых домовых облепляет грузовики, со страшной быстротой разгружает их и начинает возводить вокруг помоста с яйцом кольцо долговременных укреплений.
– Десять тысяч магосил! – бормочет Федор Симеонович, ошеломленно качая головой. – Однако ж, друзья мои! Это же нельзя просто так… Это ж рассчитать надо было!.. Это же в уме не сосчитаешь!
Оба они поворачиваются и смотрят на Сашу. У Саши несчастное лицо, но он еще ничего не понимает и пытается хорохориться.
– А в чем, собственно, дело? – бормочет он, озираясь в поисках поддержки. – Ну, рассчитал я ему… заявка была… модель идеального человека… Почему я должен был отказывать?
– А потому, голубчик, – внушительно говорит ему Федор Симеонович, – что вы спрограммировали суперэгоцентриста. Если нам не удастся остановить его, этот ваш идеальный человек сожрет и загребет все материальные ценности, до которых сможет дотянуться, а потом свернет пространство и остановит время. Это же гений-потребитель, понимаете? По-тре-би-тель!
– Выбегалло – демагог, – добавляет Хунта. – Бездарь. Сам он ничего не умеет. И выезжает он на таких безответных дурачках, как вы и этот алкоголик – золотые руки.
Под сводами ангара вспыхивают яркие лампы. Хома Брут с переносной кафедрой на спине поднимается на помост и устанавливает ее рядом с диваном. На кафедру взгромождается профессор Выбегалло.
Корреспонденты бешено строчат в записных книжках, щелкают фотоаппаратами, жужжат кинокамерами. Ассистенты Выбегаллы в белых халатах устанавливают вокруг дивана мешки с хлебом и ведра с молоком. Один из них приносит магнитофон.
Выбегалло залпом выпивает стакан воды и начинает:
– Главное – что? Главное, чтобы человек был счастлив. А что есть человек, философски говоря? Человек, товарищи, есть хомо сапиенс, который может и хочет. Может, ета, все, что хочет, а хочет, соответственно, все, что может. В моих трудах так и написано. (Корреспондентам.) Вы, товарищи, все пока пишите, а потом я сам посмотрю, какие надо цитаты вставлю, кавычки, то-сё… Продолжаю. Ежели он, то есть человек, может все, что хочет, и хочет все, что может, то он и есть, как говорится, счастлив. Так мы его и определим. Что мы здесь, товарищи, перед собой имеем?..
Пока Выбегалло говорит, с гигантским яйцом происходят изменения. Оно покрывается трещинами, сквозь которые пробиваются струйки пара.
– Мы имеем модель. То есть мы пока имеем яйцо, а модель у ей внутре. Имеется метафизический переход от несчастья к счастью, и это нас не может удивлять, потому что счастливыми не рождаются, а счастливыми, ета, становятся в дальнейшем. Вот сейчас оно рождается или, говоря по-научному, вылупляется…
Яйцо разваливается. Среди обломков скорлупы на диване садится удивительно похожий на Выбегаллу человек в полосатой пижаме. Поперек груди белая надпись: «Выбегалло-второй Счастливый». Человек, ни на кого не глядя, хватает ближайшую буханку хлеба и принимается с урчанием пожирать ее.
– Видали? Видали? – радостно кричит Выбегалло. – Оно хочет, и потому оно пока несчастно. Но оно у нас может, и через это «может» совершается диалектический скачок. Во! Во! Смотрите! Видали, как оно может?.. Ух ты мой милый, ух ты мой радостный… Во! Во как оно может!.. Вы там, товарищи в прессе, свои фотоаппаратики отложите, а возьмите вы киноаппаратики, потому как мы здесь имеем процесс… здесь у нас все в движении! Покой у нас, как и полагается быть, относителен, движение у нас абсолютно. Но это еще не все. Потребности у нас пойдут как вширь, так, соответственно, и вглубь. Тут говорят, что товарищ профессор Выбегалло, мол, против духовного мира. Это, товарищи, клеветнический ярлык! Нам, товарищи, давно пора забыть такие манеры в научной дискуссии! Все мы знаем, что материальное идеть впереди, а духовное идеть позади, или, как говорится, голодной куме все хлеб на уме…
Модель жрет. Мешки с хлебом пустеют один за другим. В широкую пасть опрокидываются ведра молока. Модель заметно раздуло, полосатая пижама ей уже тесна.
– Но не будем отвлекаться от главного, от практики. Пока оно удовлетворяет свои матпотребности, переходим к следующей ступени эксперимента. Поясню для прессы. Когда временное удовлетворение матпотребностей произошло, можно переходить к удовлетворению духпотребностей. То есть: посмотреть кино, телевизор, послушать народную музыку или попеть самому, и даже почитать какую-нибудь книгу, скажем, «Крокодил» или там газету, не говоря уж об том, чтобы решить кроссворд. Мы, товарищи, не забываем, что удовлетворение матпотребностей особенных талантов не требует, они всегда есть. А вот духовные способности надобно воспитать, и мы их сейчас у него воспитаем.
Профессор Выбегалло дает сигнал ассистентам.
Угрюмые ассистенты разворачивают на помосте магнитофон, радиоприемник, кинопроектор и небольшую переносную библиотеку.
– Принудительное внушение культурных навыков! – провозглашает Выбегалло.
Магнитофон сладко поет: «Мы с милым расставалися, клялись в любви своей…» Радиоприемник свистит и улюлюкает. Кинопроектор показывает на стене ангара мультфильм «Волк и семеро козлят».
Два ассистента с журналами в руках становятся перед моделью и наперебой читают вслух, а Хома Брут, примостившись тут же, бьет по струнам гитары и с чувством исполняет что-то залихватское.
Модель никак не реагирует. Проглотив последнюю буханку и опорожнив последнее ведро, она сидит на диване и шарит в неопрятной бороде. Извлекает из бороды длинную щепку, запускает ее между зубов, отрыгивается.
Затем выплевывает щепку и оценивающим взглядом обводит толпу.
Толпа пятится.
Саша мужественно заслоняет собой Стеллочку.
Пятятся чтецы с журналами, Хома Брут соскакивает с помоста и приседает на корточки.
Шум стихает. В наступившей тишине Выбегалло заканчивает свою речь:
– И вот он, товарищи, перед нами! Образец потребления материальных и духовных ценностей, счастливый рыцарь без страха и упрека.
Упырь внимательно смотрит на него. Он уже огромен, пижамная пара свисает с него клочьями.
Встретив внимательный взгляд, Выбегалло нервно поправляет пенсне и произносит:
– Собственно, я закончил. Может быть, есть какие-нибудь вопросы?
Ему отвечает спокойный голос Хунты:
– Спасайтесь, старый дурак.
Но Выбегалло еще не понимает.
– Есть предложение, – начинает он, – эту реплику из зала решительно отмести…
Упырь не дает ему закончить. Он вытягивает неимоверно длинную руку и хватает Выбегаллу за тулуп. Выбегалло замолкает и покорно вылезает из тулупа. Упырь хозяйски встряхивает тулуп, оглядывает его и кладет рядом с собой у дивана.
Выбегалло, ссыпавшись с помоста, ныряет в толпу. Толпа продолжает пятиться, а упырь тем временем неторопливо подтягивает к себе поближе радиоприемник, магнитофон, кинопроектор.
– Это, значить, все будет мое, – рокочущим голосом объявляет он. Он снова оглядывает толпу. Взгляд у него нехороший, оценивающий какой-то. При этом он непрерывно облизывается.
С головы Саши вдруг срывается финская шапочка и улетает на помост. Упырь напяливает ее себе на плешь.
Стеллочка взвизгивает: с ее руки срываются часики. Упырь ловит их на лету.
– Всем в укрытие! – гремит усиленный мегафоном голос Хунты.
Все бросаются в проходы между проволочными заграждениями, а по очистившемуся пространству ангара ползут, скачут по-лягушачьи, летят птичками полушубки, манто, дубленки, часы, портсигары, кошельки, брюки, валенки, ботинки – и все на помост, все на помост.
Упырь мечется по помосту, подхватывает, жадно оглядывает, примеряет, запихивает в мешки из-под хлеба, злобно озирается, скалит клыки и взрыкивает.
– Мне! – хрипит он. – И ето мне! И ето! Мое!
За валом из мешков паника. Мечутся полуодетые, возмущенные и испуганные люди.
Толпа ограбленных терзает Выбегаллу. Особенно неистовствует Хома Брут в одной длинной рубахе до колен. Выбегалло отдувается и кричит фальцетом:
– Критики! Критики не любите!
Начальник группы телевизионщиков в подтяжках и трусах надрывается в телефонную трубку:
– Милиция! Милиция? Немедленно выезжайте! Массовое ограбление! Банда гангстеров! Главарь шайки – некий Выбегалло из НИИЧАВО!
Тем временем упырь на помосте подтащил к себе телевизионную камеру, груду фото- и киноаппаратов и жадно озирается, ища, чем бы еще завладеть. Его со всех сторон окружает кольцо проволочных заграждений и глухой вал из мешков. Мрачно смотрят амбразуры дотов.
– Машину! – капризно басит упырь. – Машину желаю!
И стена из мешков напротив вдруг разваливается, в пролом задом вкатывает огромный «МАЗ», подкатывает к помосту и останавливается.
Упырь прыгает в ковш, жадно ощупывает кабину, ревет:
– Еще!
В пролом один за другим катят: автобус, на котором приехали корреспонденты, какой-то «газик» – из него на ходу выскакивает испуганный шофер, запутывается в проволоке, орет ужасным голосом; два «Москвича»; «Жигули»; старая «Волга», новая «Волга», «Кадиллак»…
– По-моему, пора, – говорит Федор Симеонович Хунте, который не отрываясь наблюдает за упырем в стереотрубу.
– Начнем со снотворного, – говорит Хунта. – Давайте! – командует он кому-то через плечо.
Из-за вала высовываются несколько сотрудников и направляют на упыря брандспойт, присоединенный к серебристой цистерне с надписью «Пиво». Пенная струя ударяет прямо в распахнутую клыкастую пасть.
Упырь приходит в дикий восторг. Сначала он жадно глотает, посыпая струю сверху солью из солонки, потом прыгает под струей как под душем Шарко, гогоча и шлепая себя под мышками, потом принимается торопливо наполнять ведра из-под молока – терпения у него не хватает: он протягивает руку на все двадцать метров, хватает брандспойт (сотрудники – врассыпную), тянет к себе, за брандспойтом тянется кишка, а за кишкой, разворотив мешочную стену, во владения упыря втягивается цистерна.
– Ну, с меня хватит! – объявляет Федор Симеонович.
Он засучивает рукава и порывается в пролом, но тут на нем повисают все, кто находится поблизости. Федор Симеонович в небывалом гневе. Из глаз его скачут шаровые молнии, он кричит:
– Дайте его мне! Сколько же можно терпеть!
– Пускайте Голема! – громовым голосом командует Хунта.