Глоточек счастья - Владимир Жуков 2 стр.


Старший техник самолёта решил наказать шутника. Он взял с пожарного щита ведёрко, почерпнул им из бочки воды и свистнул шоферу проезжавшей мимо ТРЖК. Машина остановилась. Охалков в одно мгновение оказался возле неё и крикнул солдату:

– Срочно ангину сделай!

Солдат долил в ведро с водой жидкого кислорода. Стрелой метнулся с ним Охалков назад к нише, откуда всё ещё раздавался сочный разухабистый смех Круглова. Влетев туда, капитан выплеснул содержимое ведра прямо на дрожащее пузо кочегара зарвавшегося. Какую температуру имела жидкость, я судить не берусь, но точно знаю, что она была даже очень-преочень холодная. Как-никак из воды не успел ещё полностью улетучиться кислород, а какую температуру он в жидком состоянии имеет, известно. Так или иначе, но смех перешёл на визг, и из ниши, как ужаленный, выскочил Круглов. Лихорадочно стаскивая комбинезон с себя и дрожа от холода, подставил он живот под тёплые спасительные лучи солнца. Через несколько же минут гвардии капитан был уже вполне боеготовым.

Теперь ржали техники, а вышедший вслед за Кругловым капитан Охалков, удовлетворённый отмщением, улыбался мило.

На лице Круглова хотя и можно было прочитать недовольство, однако он всем своим поведением хотел показать, что к шуткам относится понимающе, зла не держит ни на кого:

– Молодцы вы вообще-то! Весело в вашем экипаже! А я шутки и веселье люблю – меры нет!

– Шути, Саша, побольше, – ответил гвардии капитан Охалков, – глядишь, так и мы научимся.

После этой сцены ярость техников прошла как-то сама по себе, будто не было её вовсе, ведь Круглов – гость почётный на корабле. Здорово обижать его нельзя было. На завтрашнюю печёнку капитан приглашался как самое ответственное лицо. Именно ему предстояло резать кабана прапорщика Абрикосова. Круглов, понимая это, погрев на солнце пузо и почесав, начавшую лысеть, голову, заворчал:

– То, что вы шутники, мужики, – это прекрасно. Чувствуется, что мы понимаем друг друга. Только вот мои шутки вашим шуточкам – рознь. Мои-то направлены на укрепление воинской дисциплины и повышение боеготовности части, а ваши – совсем в другую сторону. Поясняю для бестолковых. Гвардии капитан Охалков окатил «ангиной» здорового бойца РККА, то есть меня. Что же могло произойти? А произойти могло то, что воин РККА, гвардии капитан Круглов, мог простудиться, заболеть и из строя выйти, а самолёт его – стратегический ракетоносец – без сердца, то бишь без меня мог остаться, что серьёзно повлияло бы на боеспособность нашей доблестной армии, и ответственность за это, товарищ Охалков, полностью бы на вас легла. А теперь посмотрим, к чему ведут мои шутки. Как вы понимаете, моржи, будучи людьми понимающими, разрешили не работать на самолёте, пока не спадёт жара, потому что прикоснуться невозможно к обшивке: раскалённый дюраль не шутка. Но это совсем не значит, что, если они разрешили отдыхать, то на самолёте не должно быть дежурного по кораблю. Так вот, мало того, что вы ошарашили доблестного советского офицера, достойного воина РККА, чистейшим жидким кислородом, лишь самую малость перемешанным с водой, что одно преступление только, вы самолёт свой безответственно оставили без присмотра, чем подвергли его опасности. То есть совершили сразу два опаснейших и непростительных деяния. Командирский корабль, можно сказать, погиб совсем недавно по той же самой причине, что дежурного по кораблю не было: спал вместе с остальными в нише капонира.

Круглов сделал паузу, чтобы полюбоваться действием сказанного и, увидев, что экипажу не терпится узнать, что же там случилось в первой эскадрильи, продолжал:

– А в первой эскадрилье, когда все также отдыхали, на свой самолёт, откуда ни возьмись, подрулил на «Газике» наш комполка гвардии полковник Садистов. Отпустил он машину и по стоянке взад-вперёд начал ходить. Ходил он себе, бродил, да так и не нашёл никого. Ни единой души кругом. А самое интересное заключалось в том, что полковник Садистов пьян был до такой степени, что никак додуматься не мог до ясной, как божий день, истины: техники в нише капонира спят. Так пойди к ним, выдери их как сидоровых коз, чтоб служба мёдом не казалась. И работа с личным составом была бы проведена, и самолёт бы, конечно же, уцелел. Так нет. Гвардии полковник Садистов, никого не найдя, не нашёл ничего лучшего, чем подойти к стойке передней и безжалостно обоссать её…

Эффект, произведённый на публику, был ошеломляющий. Все, кроме молодого, переписывающего карлу-марлу, прекрасно понимали, что значит на самолёте описать стойку шасси! Такой самолёт обречён, и ни один уважающий себя лётчик ни за что на нём летать не будет.

– Так вот, товарищи офицеры! И в особенности вы, товарищ лейтенант, – продолжал Круглов, переводя взгляд на лейтенанта-инженера Петрова, – вы должны понимать, что произошла в первой эскадрилье не просто предпосылка к лётному происшествию, а возникло ЧП международного, планетарного масштаба. Почему? А потому, что самолёт наш стратегический. Носитель ядерного оружия. Каждый такой аэроплан индивидуально на учёте в ЦК КПСС стоит. Падает, к примеру, истребитель или транспортный какой, так и бог с ним. Самолёты эти для ЦК – простые инфузории. А падает наш самолёт – так даже дорогого и любимого Леонида Ильича будят в любое время: хоть пьяного, хоть трезвого. И сами Кутахов и Устинов навытяжку становятся перед ним и от страха дрожат как самые последние негодяи. Боятся, что звёзды с них посрывают и от кремлёвской кормушки отвадят сладкой.

Круглов, которого все внимательно слушали, вновь сделал паузу, вынул из кармана пачку «Примы», достал сигарету и, медленно размяв её, закурил. Окутав пространство перед носом облачком густого вонючего дыма, он продолжил:

– Так вот, товарищи! Поднимая вас своей командой, я желал одного: хотел показать, что самолёт ваш никем не охраняется, а клоуны, подобные нашему полковнику, только именно такого момента и ждут, чтоб над техникой покуражиться да детей без отцов оставить. А теперь скажите, товарищи, за что же я потерпел холодный душ? За то, что хотел спасти ваш самолёт от позорной и неминуемой в дальнейшем гибели или другими словами за то, что боролся за мощь нашей доблестной РККА? Думаю, после того, как я более-менее подробно просветил ситуацию, вам всем и, в частности, капитану Охалкову, должно стать мучительно стыдно за содеянное.

Монолог капитана Круглова возымел определённое действие на техников и, наиболее, на лейтенанта Петрова.

– Товарищ капитан, – обратился он к старшему технику Охалкову, – а давайте навес под фюзеляжем смастерим. Я б и писал, и за самолётом приглядывал.

На лицах стали медленно вырисовываться улыбки.

– А кто ссыкуна застукал, коли спали все? – подозрительно поглядев, Круглова спросил Охалков.

– Так он, когда своё грязное дело совершил, запел. Ну и повыскакивали товарищи техники из ниши и застали негодяя на месте преступления как раз в тот самый момент, когда он аппарат свой бестолковый чехлил.

– Да! – влез в разговор Фомин. – Сколько теперь гробиков наскирдуем, девять?

– Может, кто выскочить успеет, тогда меньше получится, – уточнил Охалков.

– А может быть, в тот полёт помеху не возьмут, так ещё меньше будет, – добавил лейтенант Петров, как вполне состоявшийся авиационный специалист.

– Так вот, – не унимался Круглов, – всем теперь должно стать ясно: кто есть кто. Кто – вы, и кто – я!

Охалков, недолго думая, уточнил, кто такой гвардии капитан Круглов:

– Конечно, Саша, ты большой человек: ты грозный воин РККА, а не пиздюлина какА!

Хохот экипажа прокатился над полем.

– А как вы думаете, товарищи, – спросил у окружающих лейтенант Петров, – что за это будет полковнику?

– А ничего не будет, – пояснил капитан Круглов, – он самолёт на прошлой неделе обоссал, а ровно через три дня его повысили, и наш доблестный полковник на днях гарнизон покинет. Должность ему дали инструктора по пилотированию. В Москву пошёл пьяница.

– Так за что повысили-то?! – возбужденно и с удивлением воскликнул Петров. – Его же сажать надо или уж по крайней мере турнуть.

– Э-э! Товарищ лейтенант, – вновь взялся за разъяснения Круглов, – мало вы ещё конспектов пописали, чтобы понять РККА. Здесь всё наоборот делается: чем больше работаешь, тем меньше получаешь, и, соответственно, наоборот. Вы ещё не ощутили на собственной шкуре, что такое награждение не участвующих и наказание невиновных. Скоро, уверяю, усвоите эту истину и вопросов задавать таких вряд ли станете. Поэтому разжую я вам этот случай по полочкам как молодому ещё, необстрелянному, но очень перспективному воину.

Наш полковник – конченый пьяница, и давно бы его вытурили из армии, но в Министерстве обороны у него толстая волосатая рука. Родной дядя – генерал-лейтенант. Так вот, когда ровно через день после совершения преступления наш комполка присутствовал на собрании дивизионного руководства, которое проводил комдив, он так же здорово отличился: заснул и упал со стула. Разбудить его так и не смогли. Говорят ещё, что обоссался во сне. Так домой тёпленького и отволокли. Ну дядя думал-думал, что делать-таки с племянничком, да и придумал вот. Раз, мол, пьяница, так летать ему всё равно долго не придётся, а в Москве как раз должность инструктора освободилась. Он туда и всунул его, чтоб жильё захапать. Теперь же, пока не напакостил, уволит дядя с почестями полковника нашего и с квартирой московскою. Вот такие дела творятся, – завершил монолог Круглов.

– А куда замполит полковой смотрит? – не унимался Петров. – Он обязан добиться наказания полковнику и официально доложить руководству и подчинённым о том, что произошло в первой эскадрилье. Люди должны знать, что с командирским-то самолётом вышло.

Довольный Круглов снисходительно слушал лейтенанта. Смотрел на его наивную непосредственность и чувствовал, что диалог закончится нескоро, что ещё немало времени сегодня отведёт судьба для столь, по его разумению, изысканного красноречия. А уж поговорить Круглов любил, наверное, больше, чем самый болтливый замполит во всей ДА. Потому, как только Петров умолк, Круглов, не давая передышки слушающим, продолжил:

– Э-э! Да вы совсем тёмная личность, товарищ лейтенант. Вы, оказывается, не знаете, что это только при Сталине замполиты такими были воинами РККА, которых любили и за которыми шли на смерть. Про них даже простые бойцы песни слагали. Вот про замполита нашего полка фронтовики сложили песню, в которой были такие строчки:

…нёс на крылАх комиссара Резонова —

Сердце и душу полка!

Это написали боевые соратники, простые лётчики, вовсе не поэты какие-нибудь. Смысл сего заключается в том, что самолёт несёт на своих крыльях не простого пилота, а очень уважаемого человека, боевого комиссара – сердце и душу полка. Видите, товарищ Петров, как любили воины своего замполита. Сейчас дело совсем иначе обстоит. Нынче про комиссаров тоже песни складывают, только содержание и смысл в них совсем другие. Пожалуйста, вот вам пример:

Солнце жарит и палит,

В отпуск едет замполит,

В поле дохнут глухари,

В отпуск едут технари…

Или вот ещё:

Нам лекции читает

Наш толстый замполит,

У нас от этих лекций

В башке вопрос стоит.

И кое-что ещё,

И кое-что иное,

О чём не говорят,

Чему не учат в школе.

Такие песни, товарищ Петров, сейчас пишут про замполитов потому, что превратились они в настоящее время из сталинских соколов, уважаемых и дорогих людей, в самых настоящих хапуг и негодяев. Через кого идёт распределение материальных благ? Через замполитов. Всё через их руки проходит: квартиры, машины, мотоциклы, ковры. Привыкли они щипать отовсюду, так и опустились до сегодняшнего состояния своего. Главной задачей замполита стало: как можно поплотнее карман набить да погоны добыть покруче. Для того же, чтоб думали, будто они для людей бьются, обучают замполитов подчинённым на уши лапшу вешать. Тут уж им равных нет. Вот знаете, товарищ лейтенант, что вам скажет наш полковой замполит, если вы поделитесь с ним своими мыслями по поводу уничтоженной стратегической единицы. Он, недолго думая, посоветует вам записаться в полковой хор, чтобы там вы могли освобождаться от лишней, мучающей вас энергии…

Неизвестно, сколько бы ещё разговоры шли, если б прапорщик Абрикосов не прервал их обращением к Круглову, в прозу жизни сермяжную опуская:

– Вы, товарищ капитан, не забывайте, что завтра печёнка, и не опаздывайте, а то люди нажрутся до закуси. Праздник испортится.

То, что, кроме умения заливать красиво, Круглов имел привычку опаздывать, знали все.

Высказанная Абрикосовым фраза окатила капитана почти так же, как только что с кислородом ледяная вода. Вдохновение упорхнуло как подбитая птица раненая. Высокая материя столкнулась с действительностью примитивного земного существования. Кочегар смолк.

Наступила тишина, какая-то особенная, приторно-жаркая, которая может располагать только к физической и умственной лени. Мысли в головках технарей хотя и еле шевелились, но ещё способны были вытащить из подсознания довольно неприятную информацию: «Коль завтра зачёты по карле-марле, то экипажу в полном составе присутствовать на мероприятии не удастся, а это уже не печёнка, а так. Непонятно что».

В души людей стала заползать тревога.

На самолёте № 85 начальником технического экипажа был бортовой инженер гвардии старший лейтенант Шухов. По вопросительным взглядам своих подчинённых он понял всё без слов: «Завтра, мол, и печёнка, и марксистско-ленинская дивизионная проверка. Ты начальник, ты и решай, что делать».

Абрикосов и Круглов не в счёт были. Они заранее подстраховались. Прапорщик заручился разрешением инженера эскадрильи. Механик он был неплохой, и потому не отпустить его два-три раза в год зарезать свинью инженер не мог. Понимал, что если хорошего прапорщика зажать, не отпустить на такое дело, которое его семью кормит, то человек просто уйдет с эскадрильи, а взамен его, либо никого не дадут, либо дадут такого, что лучше бы вообще не давали. Так что с Абрикосовым ясно всё прямо как божий день.

Круглов, зная, что предстоит мероприятие, и понимая, что в армии в любой момент всё поменяться может, глухо застолбил дату. В левом кармане его рубашки мирно покоилось направление в госпиталь. Так что Круглов на мероприятие попадёт. Его практически в части уже нет. А вот с остальными – дрянь дело.

Шухов наморщил лоб, судорожно перебирая все возможные варианты игнорирования марксухи. Он посмотрел на ждущих его решения техников и увидел в их глазах неуёмную жажду маленького счастья, почувствовал, что ребятам, как зекам коротенького долгожданного свидания, печёнки хочется. Разрядки. Отдушины от обрыдлого надоевшего бытия.

Шухов хотел подарить людям счастье, только в случае данном ничего придумать не мог. Не выйти на сдачу зачётов всем экипажем во главе со старшим бортовым инженером означало ЧП как минимум в масштабах корпуса, а то и всей Дальней авиации. Игнорировать карлу-марлу в Советской армии не положено никому, так же, как в монастыре библию. Заболеть всем – это тоже не выход. В момент разберутся. Особый отдел долго возиться не будет. Пришьют такое, что и в сне страшном не увидать.

Вспомнят 1967 год, когда заводские бригады приезжали звёзды смывать и арабские буквы малевать на крыльях перед настоящим боевым вылетом на помощь Египту. А начальство всё в одночасье заболело тогда. Испугалось. Полки из-за отсутствия руководства высокого комэски вели.

Так вот, вспомнит особист 67-й год, проведёт соответствующую параллель и пришьёт там какую-нибудь измену или даже похуже что. В самом лучшем случае тогда будет просто остановка в продвижении по службе, в получении квартиры и вышвыривание из РККА по недисциплинированности, без пенсии и права ношения формы одежды. Никому и в голову не придёт, что попроще дело, что причина печёнка тут.

Шухов напряженно мыслил и наконец пришёл к такому выводу, что единственным выходом в данной ситуации будет являться инсценировка неисправности самолёта. «Если к концу дня найти какую-нибудь поломку, которую нужно будет устранять ночью, то всё получится, – думал Шухов, – если неисправность эту устранять до рассвета, то утром никто не спавших, помятых техников на марксуху не осмелится гнать. Их домой отправят мыться, бриться да переодеваться, а за время это дьявольщина-то и пройдёт».

Назад Дальше