Вот и порадуйся тут благозвучию, когда просто смысл туманит оно. Очень это плохо, считаю. Как наклейка на пачке сигарет красивая замазывает вредное воздействие табака, так и слово «минет» мысли людские от искорёженных ген да хромосом исковерканных вредительски отвлекает. Завертятся коды наследственные, порченные в потомстве невинном, и задегенерирует оно, вырождаться станет. И в том, ясно, ничего хорошего нет.
Так, ознакомившись с трудами Климова, поменял я мнение своё о словах иностранных – помощничках этих хитрых да досужих. И даже если чувствую, что по-русски очень неудобоваримо звучит, слов чужих избегать стараюсь. Пусть похабно, пусть нехорошо. Зато по-русски и ясно, как божий день. Хуесоство – оно и в Африке хуесоство, а не какой-нибудь там минет.
И вот однажды загрустил я как-то вечером, закатом южным из окна любуясь: «Ёлки зелёные! Везёт же людям таким, как Климов! – подумалось. – Довелось им, счастливчикам, по ЦРУ да по массадам разным, словно дома у себя, погулять, информации правильной поднабраться, чтобы потом её до людей добрых нести. Рассказать, чтобы им, слепым котятам, как в мире этом Свет да Тьма уживаются. Бог, как и Сатана сражаются между собой, и кто и почему из них побеждает!»
Вздохнул я, понимая, что не пустят меня рыцари в закрома свои, туда, где за семью печатями правда спрятана, и решился: «Бог с ними, с товарищами шпионами! Пусть сидят на тайнах своих, как чайные бабы на самоварах, пока не посинеют, а я вот возьму да такое поведаю, чего не отыскать им в архивах замусоленных своих, и вдобавок как раз про минет, между прочим!»
I
Жили-были в столице родины нашей два очень больших генерала: генерал-полковник авиации Иванов и генерал-полковник авиации Гаврилов. С самой войны как близнецы сиамские не расставались они и служили бок о бок. Всю свою жизнь не разлей вода друзьями прошли. Видно, дружба фронтовая, она прочна особо и любой другой на порядок выше. И всё бы хорошо, да только вот старость бабкой-ёжкою вплотную присеменила, и ожидали генералы отставки с горечью.
В свободное время очень любили друзья у генерала Иванова собираться на даче и попить по традиции фронтовой. Дело это практиковали они часто довольно и не как-нибудь, а с толком и расстановкой, по-особенному, только им двоим известному ритуалу.
Всегда после того, как первый раз стаканы наполняли, генерал Иванов ритуальный диалог начинал:
– Знаете, товарищ генерал, что в деле нашем главное?
– Так точно, товарищ генерал, знаю! – отвечал генерал Гаврилов.
– А расскажите-ка, товарищ генерал, что знаете вы?
– Я знаю то, что в деле нашем осмотрительность главное!
– А чем, товарищ генерал, осмотрительность обеспечивается?
– Осмотрительность обеспечивается чистой шеей да белым воротничком, чтобы, когда головой по сторонам крутишь, кожу не натирать!
– А для чего нужна та осмотрительность, товарищ генерал?
– Осмотрительность нужна для обеспечения безопасности полётов!
– Ответ неполный. Оценку «отлично» поставить не могу. Не знаете вы, товарищ генерал, что осмотрительность не только для обеспечения безопасности полётов нужна, но и для того, чтобы стакан с водкою рта мимо не пронести.
После этого выпивали генералы, закусывали и хохотали затем.
Генерала Гаврилова Владимиром Петровичем величали, а генерала Иванова – Иваном Даниловичем. И были внуки у них одногодки, в честь дедов Иваном и Владимиром наречённые. Оба красавцы-здоровяки, один другому под стать. Оба училище одно военное кончали и во всех отношениях ни по какой статье не уступали один другому.
Внуков своих любили старики и потому, до того, как в отставку уйти, чад хотели потеплее пристроить. Боялись, что на пенсии влияние на порядок уменьшится, и поминай как звали должности для отпрысков подходящие.
Знали прекрасно старики, что в армии Советской волосатая рука всё решает. Истина эта, как божий день, была им ясна. Но понимали они и то, что мохнатость их ручонок дряблых лишь тогда влияние да силу имеет, когда при должности – не в отставке то есть. Вот и переживали товарищи. Кто внуку генерала отставного должность помощника атташе, к примеру, пожалует, когда за лакомыми кусками такими маршалы да партийные боссы великие, словно псы охотничьи, следят. Каждый повкусней да поболее деточкам оторвать стремится.
И вот летом как-то, накануне выпуска внуков из училища, сидели генералы на даче и ритуал оригинальный справляли свой. После того, как закончился диалог и огненная вода, булькая по пищеводу, прошелестела, затронул генерал Иванов тему самую злободневную:
– Выпуск, Володя, скоро. А должностей внучатам так мы и не подобрали. Не просматриваются что-то на горизонте вакансии крутые, как повылазило им. Не забывай, дружище, что править балом нам недолго с тобой осталось.
– Да-а… – многозначительно протянул генерал Гаврилов и озабоченно головой покачал.
Наступила тишина, и чтобы отогнать её, тоску ненужную навевающую, хотел было генерал Иванов ритуал по новой закрутить, да телефон зазвонил и естественный ход событий нарушил. Взял трубку Иван Данилович и:
– Иванов! – сказал в неё недовольно, но, услышав знакомый голос начальника управления кадров Министерства обороны в улыбке расплылся.
– Должность, товарищ генерал, хорошая подошла – помощник военного атташе в спокойную африканскую страну. Да только вот одна. Так что, с другом своим сами решайте – кому. Через два месяца освободится вакансия.
– Спасибо, Николай Матвеевич! Мы решим сегодня же и сообщим вам, – ответил генерал Иванов и трубку положил на место.
– Что там? – спросил генерал Гаврилов.
– Да должность подходящая появилась для чад наших – помощник военного атташе в хорошую тёплую страну, но вот беда – одна только. Что будем делать-то?
Владимир Петрович коротко и ясно ответил:
– В орлянку я не буду с тобой играть и потому вакансию эту фартовую уступаю великодушно. И всё на этом.
– Мне не нужны подарки такие, – заартачился Иван Данилович, – я тебе должность также с удовольствием уступаю и не собираюсь делать хорошо себе, когда тебе плохо!
Так вот как быки упёрлись товарищи. Стали каждый на своём и ни с места. Препирались, препирались они, да и плюнули, пустили дело на самотёк. Мол, кому дадут, пусть и дают тому, только без их вмешательства.
Снял трубку телефонную генерал Иванов, набрал номер начальника управления кадров и так конкретно сказал:
– Извини, Николай Матвеич, но не пристало нам, друзьям боевым, делёжкою заниматься на старости лет. Тому отдайте, кто заслуживает больше, и всё на этом.
Повеселели генералы да вновь действо ритуальное повторили и после ещё раз несколько, потому что так уж заведено у них было: перед каждым приёмом воды огненной литургию крутить по новой.
II
И всё бы нормально получилось. И эта бы должностёнка не ушла, а там, глядишь, и другая бы подоспела. Сама бы жизнь, как положено, все точки расставила над «i». Только сбыться этому не суждено было.
А всё командующий – маршал этот досужий. Вздумалось ему по кабинетам замов своих поблудить да к генералу Иванову заглянуть, когда там генерал Гаврилов просто так околачивался. Зашёл маршал и чего-то так на стариков поглядел, как на генералов боевых не смотрят – очень жалобно и снисходительно как-то. Вроде не могущественные военачальники есть они, а обитатели богадельни тщедушные, готовые вот-вот преставиться.
Неладное почувствовали генералы и нутром своим ощутили всем, что меч Дамоклов отставки перед самыми носиками замаячил и вот-вот просвистит соловейчиком да умолкнет, про службы окончание известив, а внучата бедные, неприкаянными, так без места правильного и останутся!
Генерал Иванов не переживал здорово и к вечеру даже про посещение маршала позабыл.
А вот с генералом Гавриловым совершенно иначе обстояло дело. Приехав домой со службы, ощутил он беспокойство большое в душе, волнение. Усиливалось оно и в отвратительное состояние дискомфорта тянуло. Чтоб выйти из него, хотел было коньячку шлёпнуть генерал, да не желая старухе досаждать и лишний раз ворчание выслушивать её, передумал и вместо горячительного сильное снотворное принял.
Заснул Владимир Петрович мгновенно после того и часов до двух ночи как убитый проспал. Но потом сон нарушился ламинарный, резко превратившись в турбулентный кошмар. В полусонном сознании, как растревоженные пчёлы, зароились мысли, клубясь, и до самого утра совершенно покоя не дали. И вот, когда на рассвете почти вроде перестали беситься они и заснул генерал, так такой сон идиотский приснился да страшный, каких не видывал он за всю прежнюю жизнь свою…
Цирк. Зрителей полно. Визжат, как резаные, они. Посередине арены командующий при полном параде стоит. В одной руке бич у него, а в другой – верёвка. Держит маршал за один конец её, а к другому за шею сам генерал привязан, словно лошадка цирковая. Щёлкает бичом маршал да за верёвочку подёргивает, а генерал скачет по периметру манежа да «И-го-го!» кричит. Поддаёт гари командующий, ну и генерал старается в грязь лицом не упасть. Но вот, темп высокий не выдержав, валится на арену он, а командующий подходит спокойно. Верёвку и бич бросает да тепло, по-дружески, генерала по холке треплет. Смотрит на него, как на кандидата в дом престарелых, а потом зубы словно вампир оскалив, маузер вынимает здоровенный из галифе и орёт истерически, одновременно на курок нажимая: «Загнанных лошадей пристреливают!!! Не правда ли?!» И выстрел, соответственно, звучит смертельный…
И вот этот самый фильмец короткометражный просмотрев, встал с кровати генерал Гаврилов и призадумался. Походил по квартире потный да возбуждённый и вдруг НЕЧТО дьявольское услыхал. Шепчет на ушко оно ему, подсказывает:
«Не волнуйтесь, товарищ генерал! Не переживайте! Знаете вы армейскую подноготную лучше, чем ладонь собственную. Вас ли учить, как обвести вокруг пальца товарища, да так, чтобы не узнал тот ни о чём? Вам ли дело не обстряпать так, чтобы носа комар не подточил и никто о происках нехороших ваших, по отношению к другу, не догадался?»
И потом, когда опешивший генерал сморщился, мозги посильнее напрягая, добавило еще НЕЧТО дьявольское:
«Что задумались, товарищ генерал, сами ведь понимаете прекрасно: у кого хоть маленькое преимущество окажется, тому и отдаст комиссия независимая предпочтение».
Походил по квартире просторной Владимир Петрович, проанализировал НЕЧТОМ дьявольским сказанное и вариант решения проблемы тут же смастерил: «Если у Володи в характеристике записано будет, что стаж самостоятельной лётной работы имеет бортовым инженером на стратегическом бомбардировщике, то при прочих равных условиях именно ему ту должность заветную и отдадут. А я прикинусь дурачком. Слух пущу, что в Тьмутаракань послал внучонка, реально тяготы службы воинской испытать. Разве догадается кто, что-то я его именно за преимуществом заветным направил».
Покраснев и самого себя стыдясь, набрал генерал Гаврилов телефон командира полка одного из гарнизонов южных, который всем существованием своим только ему и обязан был, потому что пил здорово и, услышав знакомый голос гвардии полковника Садистова, без лишних слов и, ставя задачу конкретно, в телефонную трубку выпалил:
– Слушай, Садистов! Внука своего к тебе отправляю, лейтенанта-инженера, и срочно прошу кочегара сделать из него. Вылететь самостоятельно должен он не позднее чем через месяц. Ты многим мне, Садистов, обязан. Так что, постарайся уважить. И ещё. Не вздумай формальную запись в лётную книжку внести. Сделаешь её только после действительного самостоятельного полёта без инструктора. Без инструктора, повторяю! Ну и о разговоре нашем, чтоб ни одна живая душа не знала! Понял?!
– Так точно, товарищ генерал! – в трубке послышалось, и на том закончился разговор.
III
После посещения генерала Гаврилова НЕЧТОМ дьявольским только лишь одна неделя прошла, как вечерком на дачу к нему внук при полном параде прибыл – лейтенант-инженер Гаврилов – сияющий, словно самовар полированный, и прямо отливающий шитьём золотым, а уж молодостью пышущий – будто лампа паяльная.
Замер дед, офицера блистательного разглядывая, да слезу скупую смахнул, прижал внучонка к себе и так с минуту стоял. После же, на разговоры времени не теряя, огорошил счастливого выпускника дедушка:
– Соскучился я по тебе, внучок. Не мешало бы совсем потому нам с тобою хоть немного вместе побыть, да только в настоящий момент совсем иного жизнь требует. Отпуск твой отменяется, и завтра же, утром, отправляешься ты в южный гарнизон и там на бортового инженера стратегического корабля вывозиться будешь.
Лейтенант Гаврилов опешил. Всё что угодно готов он услышать был от старика, но только не это. «Уж не рехнулся ли грешным делом дедушка?» – подумал он и, скорчив мину недоуменную, с удивлением на генерала взглянул. А тот отвёл в сторону глаза и, не имея даже малейшего желания посвящать парня в смысл затеи своей, отрезал категорически:
– Так надо! И не удивляйся! Сам мне потом спасибо скажешь! Как-нибудь побольше твоего разумею и зла тебе не желаю совсем. Утром завтра попутную комиссию для тебя организую специально, чтобы «Антон» была причина послать. Вылет в 12.00, и точка.
Не стал с дедом спорить внучок и лишь головой покачал обескураженно, а в грустных глазах его в тот момент читалось легко: «Разве, дедушка, затем ты три звезды здоровенные на каждом погоне таскаешь, чтобы внук твой в Тьмутаракани какой-нибудь загнулся? Разве внука единственного в Москве служить оставить не можешь? Разве мало путёвых в столице должностей?» Да только дед молча проигнорировал во взгляде внука написанное и отрезал категорически:
– Всё! Отдыхать перед отправлением!
Покачал лейтенант Гаврилов головой, попрощался с дедом за руку и уже собрался было уходить, как спохватился тот:
– Господи! Да ты на моей машине поезжай! Сидоров! – крикнул он прапорщику-шофёру, в саду на топчане отдыхавшему. – Ну-ка отвези нашего офицера домой!
Сел в «Волгу» нехотя Володя, и повезла она, чёрная, его по улицам знакомым до боли, по площадям, огнями неоновыми сияющим, да мимо буйного круговорота жизни бушующей, которая вообще для столицы нашей Москвы характерна.
«Ёлки зелёные, – недовольно подумал лейтенант, – Для чего красоту покидать такую? Ради идеалов каких Москву на Тмутаракань менять?», – и заиграла злобушка в нём, здорово негодование закипело. Не хотела никак душа мириться с тем, что завтра в полдень унесёт самолёт его от волшебства этого во мрак непроглядный, и потому, когда проезжали мимо ресторана «Пекин», остановил машину лейтенант и, хлопнув дверью зло, прямым ходом в кабак направился.
В «Пекине» так нажрался Володя, что еле до такси дошёл и юркнул в него в тот самый момент, когда недремлющее око патруля на пьяного лейтенанта внимание обратило. Да поздно только. Полетела «Волга», людей коменданта столичного газами выхлопными одарив, да в бушующем огнями городе растворилась.
IV
Несмотря на то, что с похмелья голова как бубен трещала, встал Володя Гаврилов пораньше. Умылся и на молчаливый укор родителей отрапортовал чётко:
– Отпуска, дорогие мои, не будет у меня. В обед улетаю для прохождения дальнейшей службы в дикую глухомань к аборигенам. Покидаю вас, дедушке преподобному благодаря!
Маму – профессора палеонтологии чуть инфаркт не хватил, папа же, полковник штабной, заходил по квартире нервно, судорожно, затем трубку телефонную сорвал с аппарата, ну и номер своего родителя, явно выжившего из ума, набрал. Только строг и категоричен так же был ответ, матерцом красиво приправленный: «Не суй свой нос туда, куда собака свой хуй не сует! Молокосос!».
Так покинул Володя Гаврилов дом свой родимый, Москву – златоглавую красавицу, и печаль-тоска обуяла его. Показалось, будто то с жизнью своей он прощается и в дальний край чужой на неминуемую погибель летит.
V
Так, в прострации, невменяемый почти да с хорошего похмелья вдобавок, отправился внучек на чёрной «Волге», специально дедушкой присланной, на аэродром подмосковный, откуда «Антон» попутный в Тмутаракань понёс.
Посадки лёгкий толчок вывел лейтенанта Гаврилова из состояния дремотного, и вскоре через задок «Антона», открывшийся, вместе с членами комиссии ступил он на бетон аэродрома своего нового места службы. Стройный и подтянутый, очень арийскую бестию белокурую напоминающий, здорово выделялся лейтенант среди полковников тучных, на стадо гусей похожих. Чинно переваливались с ноги на ногу птицы, очень уж вышагивали важно, так будто откормили их хорошо и вот теперь на убой ведут.