Спутник девчонки не побежал за воришкой, хотя выглядел парнем крепким. Он сделал левой рукой загребающее движение, и я с удивлением увидел, как любитель нюхать клей с размаху шлепнулся на землю.
Вскочил, рванулся бежать, снова упал, связал поведение непослушных ног с жертвами, беспомощно оглянулся на них.
- Иди сюда, - спокойно и тихо сказал парень, - иди, мы ничего тебе не сделаем.
Как побитая собачка подплелся к ним незадачливый похититель телефонов, отдал мобилу, стоял понуро.
Девочка, будто взрослая дама, погладила его по голове.
- Не бойся, с кем не бывает. Подожди, сейчас я дам тебе немного денег. И не воруй, могут поймать и покалечить.
- Ребята, вы что - экстрасенсы? - не удержался я.
- Каждый человек в какой-то мере экстрасенс, - посмотрел в мою сторону парень. - Но в данной ситуации никакая магия не требуется, все банально до тошноты. А вам не следовало бы пить, у вас давление скачет, инсульт может быть.
Он смотрел на меня серьезно и спокойно. А так как я на время потерял дар речи, добавил:
- Тут тоже никакой магии, у вас лицо покраснело от прилива крови, верный признак повышенного давления.
- Чертовы вундеркинды! - не нашел яничего лучшего.
- Ты чё, - дедуля, - вступила девочка, - стрелы перепутал? Какие тут вурде-киды, тут нормальные пацаны.
Она пластично подсела на соседний стул и бесцеремонно положила ручку мне на ширинку.
- Перепихнуться не желаешь, дядя?
- Вы что, - сказал я сдавленно, - малолетние проституты, что ли?
- Тут спорная семантика, - убрала пацанка руку, - в женском роде логичней говорить о проститутках, а упоминая и женщин, и мужчин - лучше использовать эйфемизм. Например, развратные подростки. Или отроки легкого поведения.
Остатки хмеля испарялись, я совершенно не мог соориентироваться в происходящем. Хотя и славился находчивостью в экстремальных ситуациях.
Мой несостоявшейся гид тоже застыл столбом. Привычные ему стандарты поведения не укладывались в ситуацию. Впрочем, инстинкт беспризорного оказался сильнее разума: он сдвинулся вбок, почесался и припустил в сторону вокзала.
- Ты полагаешь, он может быть нам интересен? - спросила девочка.
- Возможно, - ответил мальчик, - негативный человеческий опыт, инфантильность и внутренняя надежда. Вполне возможно.
Они переговаривались поверх моей головы, это активировало мою сообразительность.
- Одно из двух, - сказал я, не глядя на них, - или вы не дети, или играете роли для кого-то другого.
- Или одно из двух, - подхватил пацан. - Хотите пройти с нами?
- Почему бы нет, - допил я последний глоток из кружки...
Площадь растаяла, ощущение похмелья исчезло, я стоял в бесконечности коридора, вдали шуршал шваброй вечно неживой Уля, из стены вновь материализовался Мольер.
- Аппетит не появился? - спросил он.
Я прислушался к кишечнику. Там была мертвецкая тишина.
6
- Человек - это животное, обремененное разумом. Постоянно подавляя животные инстинкты, мы все больше раздваиваемся, все больше вступаем в противоречия надуманного добра и надуманного зла. Вовлекать в секс детей - зло. Ходить по улицам голым - зло. Чавкать во время еды - зло. Быть патриотом родины - добро. Уступить женщине место - добро. Учить детей грамоте - добро. Вроде бы, все логично. Но прогрессирование маньяков, подростковая ассоциальность, невроз и гиподинамия у горожан - все это и многое другое свидетельствует, что общественные законы не идеальны, диктуются не столько естественным развитием, сколько навязаны элитной группкой для управления толпой. Лучше исходить из единственного критерия: все, что причиняет неудобства окружающим, плохо, все, что не причиняет неудобства другому человеку - хорошо. Следовательно, секс с ребенком допустим по согласию оного, табу на обнаженное тело абсурдно, во время еды, без свидетелей можно и рыгать и чавкать. Понятие патриотизма расплывчато, действенно только для солдат, а любые вооруженные соединения - зло. Женщины выносливей мужчин, уступать им место не следует. Грамота - способ дистанционного общения, не следует ли придумать другой, более естественный способ, чем создавать тысячи вариантов письменногой информации.
Мы с Жаном Батистом сидели в открытом кафе на Монмарте и потягивали из высоких бокалов абрикосовый сок. Льдинки льдисто и звонко тыкались о губы, пытаясь проскочить в рот. Невдалеке у фонтана бесхитростно играли дети. Их голоса звенели в зное, как льдинки в абрикосовом соке.
Ощущения были приятными: иллюзия зноя, прохлаждающая иллюзия напитка, иллюзия детской веслости. Умершие дети, как и взрослые обладали голым разумом, эмоций они были лишены, а следовательно веселиться не умели. Отголоски чувств сохранялись только у нас - преждевременно упокоенных, потенциальных возвращенцев.
- Прогрессивно мыслишь, - прокомментировал я филиппику Мольера. - Даже не верится, что продукт не в нашего века. Что же ты при жизни так из-за инцеста переживал.
- Врут! Врут историки, вовсе я не переживал. Это биографы потом наплели. - Он столь ярко среагировал на мою шпильку, что можно было заподозрить былую эмоциональность. Видимо, его разум, взращенный на чувствах (что естественно для артиста и писателя), обрел некое их подобие. - К тому же, в те годы мы все были одурманены религией, которая кровосмешение осуждала яро.
- Да ладно, - сказал я, - вовсе не хотел тебя обидеть. Я вообще в этих вопросах либерален: если оба хотят, то ни возраст, ни родственность значения не имеет. А ты чувственно себя ведешь, почти как живой. Будто тебе тут нравится.
- А "тебе разве не нравится рай, который ждет всех после смерти?" - спросил Мольер.
"Вместо ответа я нагнулся и сорвал травинку. Сунул ее в рот, прикусил. Травяной сок был горьким... вот только немножко недостаточно горьким. Я прищурился и посмотрел на слонце. Солнце сияло в небе, но его свет не ослеплял. Хлопнул в ладоши - звук был самую малость приглушен. Я вдохнул полной грудью - воздух был свеж... и все же в нем чего-то не хватало. Оставалась легкая затхлость, будто в покинутой квартире..."
- Увы, - сказал я, хотя вопрос и не требовал ответа, - никогда не верил в рай, а в аду жил при жизни. В сущности, любой рай - тот же ад, только растянутый в качестве. В аду мечтаешь об избавлении от страданий, а в раю - о возможности страдать. Ты мне обещал разъяснить иллюзию московской прогулки. Это что, сон был такой? И кто эти детишки странные?
- Это проекция того, что должно было с тобой произойти, если бы тебя не угробили раньше времени. Впрочем, это, возможно, и произойдет после твоего возвращения в жизнь. Если ты будешь возвращен в то же место и в то же время...
- А что, может быть иначе? Но, ведь, тогда будет изменена ткань реальности.
- Никакой реальности не существует. Течение событий завязано лишь на тебя одного. Весь мир, вся реальность наличиствует только в твоем сознании. А восприятие другого индивидума воспринимает другую реальность. Вот, к примеру, стоит стол. Он есть, пока ты на него смотришь, пока думаешь о нем.
- Но я же буду в другом теле! - воскликнул я.
- Тело... Тело - сие частность есть. Суть не в оболочке, а в содержании. Даже, обратись ты негром, элементы твоего бытия будут идентичные, как если б был ты в прежней телесности.
- Ну ладно, ладно, - сказал я поспокойней, - но что это за странные дети все же?
- Остатки ранней расы. Пралюди с генетической памятью. Фантасты их иногда именуют предтечами. Их волнует глобальное потепление, вызванное ошибочными технологиями. Поэтому они намерены вмешаться в человеческое бытие и слегка изменить приоритеты развития. Те, кто с тобой встретиться и кого ты принимаешь за подростков, на самом деле зрелые пралюди. У обладателей генетической памятью процесс физического формирования затягивается на многие десятилетия. Хотя пубертат наступает, как и у современных людей - в десять - двенадцать лет. Это, наверное, из-за того, что генетическая память включается только после пубертатного периода. Так что, у твоих будущих знакомых подростковое тело и тысячелетний разум. Чем-то они похожи на нас - разумных мертвецов.
- Надо же! - сказал я. - И чем же моя скромная персона заинтересовала таких мудрецов?
- Узнаешь, когда вернешься. Я и так сказал тебе больше, чем положено. Вам, временным покойникам, про то, что с вами еще не свершилось, знать не положено. Про то, что я сейчас сказал, ты и так узнал бы минут через пять, после знакомства с пралюдьми, а вот, что дальше будет, - узнаешь, когда оживешь. Официант, счет.
В руках у подошедшего официанта была массивная бутылка с кальвадосом. Я на всякий случай прикрыл голову руками, однообразные шутки старонежилов раздражали. Но официант только посмотрел на меня вожделенно и вручил бутылку Мольеру.
- Это от повара, - сказал он, - презент. Наш повар посещает все спектакли с вашим участием.
- Польщен, - сказал Жан Батист. - Передайте ему, что я польщен и благодарен. Ну что ж, Владимир, пойдемте к Сене. Я проведу вас переулками, в их тишине можно узреть истинный Париж.
Действительно, очарование закулисного Парижа трудно сравнивать. По крайней мере, ни чопорный переулочный Лондон, ни геометричный переулочный Нью-Йорк, ни расхристанный переулочный Рим и, уж тем более, ни тусклый переулочный Санкт-Петербург для сравнения не годятся. Возможно лишь Одесса могла бы чуток выступить на этом соревновании, да и то - та, советская.
Между тем стемнело. Над головой, за фигурными фасетками окон "два женские голоса запели какую-то музыкальную фразу, составлявшую конец чего-то.
-- Ах, какая прелесть! Ну, теперь спать, и конец.
-- Ты спи, а я не могу,-- отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она, видимо, совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Все затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени.
-- Соня! Соня! -- послышался опять первый голос.-- Ну, как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня,-- сказала она почти со слезами в голосе.-- Ведь эдакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что-то отвечала.
-- Нет, ты посмотри, что за луна!.. Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки -- туже, как можно туже, натужиться надо,-- и полетела бы. Вот так!
-- Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони:
-- Ведь второй час.
-- Ах, ты только все портишь мне. Ну, иди, иди..."
Опять все замолкло, но мы с Мольером знал слышали иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
- Да, - сказал Жан Батист, - только в Парижских переулках можно услышать такое.
- С чего это русская классика проявляется именно тут? - не понял я.
- Тут все проявляется, Париж есть Париж, - сказал Жан Батист. - Увидеть его и... ожить. Вот представь себе: "Осень. Ночь. Ветер завывает в пустых стволах, скрипят осины, дрожит земля. Глухая голубоватая дымка расстилается над холодным стеклом воды. Осень. Ночь. Полнолуние. Дикий Гон. Трепещи, всё живое! Мертвенная охота выехала на прогулку..."
Я поднял глаза к небу. И увидел, как "мчаться по небу призрачные девы, сжимающие выкованные из тумана копья, несутся прозрачные колесницы, клацают аршинные клыки жеребцов, черных, как сама Бездна, расплавленным железом горят глаза адских гончих. Дикий Гон! Величайшие владетели поднебесных земель, принцы крови, прекрасные юноши, служат здесь простыми загонщиками. Они посмели не бояться Дикого Гона и выехали в ночь похвалиться своей безрассудностью. Теперь они не помнят ничего - ни своих титулов, ни своих друзей, ни собственных земель, ни любовниц и детей. Вечная погоня за ускользающей добычей - вот их удел и смысл небытия. Дикий гон! Адские всадники. Бешеный ветер отстает от них. Бесшумно, но с нечеловеческим грохотом, бестелесно, но неукротимым ураганом, несуществующая, но вездесущая, мчится охота по небесным лесам. Дикий Гон. Они никогда не догонят свою цель. Это их проклятие и радость. Охота не кончится до конца времен. Те, кто раньше был людьми, эльфами, натуанами, животными, купцами, дворянами, сапожниками, королями, мужчинами, женщинами, детьми - будут и будут лететь сквозь тьму в бешеной призрачной скачке за неведомой жертвой. Вновь будут пропадать неосторожные путники, рискнувшие заночевать в лесу. Вновь будет сокол из лунного света садиться на костлявую руку Предводителя, обтянутую почерневшей кожаной перчаткой. Вновь будут ежиться в своих теплых постелях обитатели тех крошечных домиков внизу, на земле, не решаясь зажечь даже лучину. И вновь будут гаснуть звезды, глядя на это бесчинство. Дикий Гон! Лишь раз в году ты сметаешь тот покров, что отделяет нас от Вечности, лишь в эту ночь светит нам Другая Луна, а преграда между мирами истончается так, что мертвые видят те же сны, что и живые, а в не вылитой загодя из всех посудин воде отражаются чужие боги. Дикий Гон! Каждый из твоих охотников свободен - но все они рабы. Дикий Гон, ты прекрасен в своей неудержимости, но и страшен ты своей обреченностью..."
Я обессилено перевел взгляд на Мольера. В ушах таял "звук охотничьего рога, пронзающего небо и землю".
7
В свой номер я вошел под утро. С твердым желанием завалиться спать. Принял душ, лег в свежую постель и, спустя несколько минут, отметил полное отсутствие не то что сна, но и его подобия. Надо было спросить у Мольера, спят ли тут? Спрошу завтра. Я взял с тумбочки книгу, взятую у Библиотекаря. Безуспешно поводил глазами по строчкам. Приключения одного из многочисленных Фандориных как-то не зажигали. Разве они могли сравниться с моими. Тогда я сменил книгу на пульт и защелкал каналами. Их оказалось чрезвычайно много. В том числе и несколько необычных. Один такой привлек мое внимание. Титры поясняли, что я лицезрею выступление Дьявола. В экране сидело многоликое существо в прадо и говорило скучным голосом:
- Одно из любимых моих занятий - вселяться в кого-то и ловить кайф от реакции окружающих. Только не надо думать, что человеческие Гении и Злодеи обязаны мне или являлись моим воплощением. Они - сами по себе. И часть моей работы заключается в том, чтобы собирать их яркие разумы и консервировать для включение в будущее, совершенное общество. Естественно, я собираю не их оболочки, тела, а их сущность.
Мои действия противоречат самому консервативному институту на планете - Институту религии. Они уверены, что души людские попадают после смерти в рай или в ад. Мало того, что такое мышление не научно - то, что называют душой, просто электро-магнитный слепок разума, личности, - оно еще лицемерно. Все религиозные деятели (от фанатичных аскетов до святых догматиков) ханжи, их деятельность призвана подчинять народ, подчинять и властвовать. Зомбированной толпой управлять легче.
Но не буду мучать слушателей излишней философией. Необходимо, наверное, описать какой-нибудь эпизод из множества моих игр с людьми. Ну вот, например, о том, как я сооблазнил маленького Фрейда, ему тогда двенадцать было. Он, как все мальчики, вступал в пору полового интереса.
Напомню, Зигмунд Фрейд родился 6 мая 1856 года в городке Фрейберге, находящемся недалеко от границы Пруссии и Польши. Пять улиц, два цирюльника, с десяток бакалейных лавок и одно похоронное бюро. Городок находился в 240 км от Вены и никакие ароматы бурной столичной жизни туда не доходили. Отец Фрейда Якоб был бедным торговцем шерстью. Он в третий раз женился - на девушке, годящейся ему в дочери, которая год за годом рожала ему детей. Первенцем и был Зигмунд. Новая семья Якоба располагалась в одной, правда, достаточно просторной комнате, снимаемой в доме вечно пьяного слесаря-жестянщика. В октябре 1859 года вконец обнищавшие Фрейды пустились на поиски счастья в другие города. Обосновались сначала в Лейпциге, затем в Вене. Но и Вена материального достатка не дала.
Пацан прилежно учился в лицее, успевал в языках, литературе, особенно античной, философии, егт хвалили учителя и ненавидели сверстники, доводящие черноволосого отличника с тяжелыми кудрями до слез. Из школьных лет он и вынес неудобный для последующей жизни комплекс: нелюбовь смотреть собеседнику в глаза.