Но если уж Ланьфан взбрело в голову ее вывести, сопротивляться бесполезно. Мэй уже это усвоила.
Закусив губу, она поднялась со своего места.
— Ой, кстати, Мэй, — спохватился Альфонс. — А где Сяомэй?
— Сяомэй дома, — ответила девочка. — Если хочешь, я потом тебя к ней отведу.
— А не проще ли привести… — он оборвал фразу. — Она хорошо себя чувствует?
— Да, вполне, просто она…
— Альфонс, погоди, — перебил его Лин. — Я вот что хотел тебя спросить: ты знаком с методикой военной подготовки аместрийского спецназа?
— Что?! Откуда бы?
— Ты же знаком с людьми генерала Мустанга, из них как минимум один служил в войсках спецназначения. Тот высокий, светловолосый… Он еще потом….
— Да я знаком с этой подготовкой, чего еще… — пробасил Джерсо. — Мы с Зампано, между прочим…
Но дальше Мэй уже не слышала, потому что вышла в коридор. Где она уже накинулась на главу секретной службы Лина с возмущением.
— Эй! Что тебе вздумалось меня уводить?! В чем дело?! Я хотела еще поговорить…
— Те самые сведения, о которых ты просила не сообщать Лину, — сдержанно произнесла Ланьфан. — Все подтвердилось. Твоя бабка сговорила тебя замуж.
История 4. Ланьфан. Очарованный дворец
Альфонс заметил, что Мэй и Ланьфан вышли, лишь краем сознания: в основном он был занят тем, что отвечал на вопросы Лина, которые становились все более отвлеченными и изощренными. В комнате, несмотря на дворцовый антураж, можно было «топор вешать», как сказала бы бабушка Пинако.
Ланьфан вернулась, проскользнув в щель полуоткрытой двери и тихо устроилась в углу. Мэй не появилась, но Ал решил, что это в порядке вещей: поздно уже, детям пора спать.
Дворцовый механик-автопротезист Вернье — цинично-жизнерадостный лысый толстяк со следами алкоголизма на лице — втянул Джерсо и Зампано в обстоятельное обсуждение последних аместрийских новостей и марок холодного оружия. Краем уха слушая их разговор, Альфонс уловил, что Вернье перебрался в страну два года назад по просьбе Лина, и с тех пор не бедствовал: будучи монополистом в своей области, он зашибал неплохие деньги, к тому же Лин выделял ему любое количество помощников и материалов. У Ала сложилось впечатление, что Вернье выполнял во дворце еще какие-то функции, иначе сложно было бы объяснить его присутствие на линовской попойке с аместрийскими гостями. Кроме того, по редким остроумным замечаниям механика было ясно, что он не только с дном бутылки знаком.
— Так вот, — сказал Лин, рисуя пальцем что-то на крышке стола, — я вижу это как полноценные лагеря с программой подготовки… Загородные площадки, конечно, чтобы Союз Цилиня не засек. Людей отберем, у Ланьфан уже есть кадры…
— Это все интересно, — Альфонс слегка отодвинулся от стола. Он слушал идеи Лина по поводу подготовки военных алхимиков уже минут двадцать. — Но ты не понимаешь. Хорошего алхимика нужно учить… ну, лет пять-десять, а по-хорошему, всю жизнь. Хорошего боевика… это лучше меня знаешь. С детства.
— Ты не понял, — Лин покачал головой. — Мы найдем тех, кто уже умеет драться. И обучим их одному-двумя преобразованиями. Дадим готовые печати.
Неужели в Аместрис это не приходило вам в голову?
— Ты не понимаешь!
Чтобы алхимическая реакция заработала, мало печати. Нужно, чтобы алхимик хорошо представлял себе процессы, с которыми работает. На глубинном, фундаментальном уровне. Если ты просто начертишь правильную печать из книги и приложишь к ней руки, ничего не получится! Нужно хорошо понимать, о чем речь… говорят даже, что нельзя пользоваться чужой печатью, обязательно самому рисовать, но это, я считаю, просто суеверие…
— И все равно… слушай, а как вышло, что в вашей стране алхимии не учат систематически? Ведь такая мощь!
— А у вас?
— Ну, у Союза Цилиня какая-то школа есть… Мой прадед в девятом колене решил, что замкнутую организацию легче контролировать, поэтому нигде, кроме как в Союзе, алхимии не учат.
— Полагаю, у нас тоже было что-то подобное. Я слышал о школах алхимии, которые существовали пару сотен лет назад. Потом они были уничтожены, а никакой попытки создать систему обучения алхимии, вот хоть как консерватории, не было…
— Что такое консерватории?
— Если тебе интересно, я потом как-нибудь расскажу. Короче, нашему тайному правительству были нужны алхимики-одиночки, а сильной армии алхимиков они опасались. Ну ты в курсе, ты помогал их свергать.
— Ладно, а почему сейчас такая система не создается?
— Почему не создается? Я когда был в Столице и в Ист-Сити, пересекся с генералом Мустангом. Он как раз начинает строить учебное заведение, спрашивал, не хотим ли мы с братом преподавать…
— И ты?
— А я сказал, что сначала мы должны завершить путешествие, которое наметили. А потом — лично я буду только рад, не знаю, как Эдвард.
— А ему не помешает…
— То, что он не может применять алхимию? Думаю, нет. Знания-то все остались при нем.
И их у него побольше, чем у любого другого алхимика! — последнюю фразу Альфонс произнес с жаром. — Только надеюсь, генерал не сам будет его просить, а через майора Хоукай передаст. А то брат может отказаться, просто от гонору.
— Да, майора помню… — Лин ухмыльнулся. — Красавица! Хотя и старовата для нас с тобой. Кстати, о красавицах. Не буду больше на тебя давить, поговорим завтра… Ланьфан, ты?..
— Уже ухожу, — Ланьфан встала, поклонилась и выскользнула прочь.
Альфонс услышал за перегородками два хлопка, и в комнату разноцветной, благоухающей стайкой впорхнуло человек пять совсем юных девушек в разноцветных шелковых ципао с разрезами на бедрах, волосы у всех красавиц убраны цветами. Одна несла музыкальный инструмент наподобие лютни.
С веселым щебетом эти птички расселись по жердочкам: две присели возле Ала, троица устроилась, полулежа, в ногах Лина, Зампано, Джерсо и Вернье обступили сразу пятеро, а одна, с музыкальным инструментом, поклонилась и спросила на вполне приличном аместрийском.
— Чем будет угодно усладить слух благородным господам?
— Ну вот, дела на сегодня закончены, — благодушно объявил Лин. — Надеюсь, эти прекрасные девушки помогут вам по достоинству оценить гостеприимство Сина!
«Да за что мне это! — страдальчески подумал Ал, оглядывая двух нарумяненных красавиц слева и справа — той, что немедленно завладела его рукой, было лет пятнадцать, не больше. — Ну Лин…»
Он вспомнил, как неслышно и неприметно вышла Ланьфан, и ощутил смешанное чувство жалости и гнева.
Ну и нравы!
«Ладно, — подумал он, — ничего. Сейчас посижу немножко из вежливости и отделаюсь от них от всех… Не будут же они силой лезть ко мне под одеяло».
И тут девушка с музыкальным инструментом заиграла. И так чудесна была ее мелодия и так сладок голос, что Ал почти против воли подумал: «А может быть, посидеть и подольше…»
Тут перегородки раздвинулись вновь, и молчаливые служанки внесли вина.
«Ну ладно, — вздохнул Альфонс, откидываясь на подушки. — Экзотика так экзотика!
Но это только сегодня! И завтра встанешь с рассветом!»
* * *
Рассвет еще прятался где-то далеко, за крышами Шэнъяна, но чувствовалось, что здесь, в одном из внутренних двориков Очарованного дворца, уже далеко не ночь.
Прозрачно-синее утро подкралось неслышно, покрасило простые белые оштукатуренные стены в голубой цвет, выделило белоснежную фигуру, которая беззвучно танцевала на выщербленных известковых плитах.
В белом, а не в черном, с непокрытым лицом, с волосами, просто связанными в хвост, а не уложенными в сложный пучок, сосредоточенная, спокойная, босая и без оружия, Ланьфан разминалась посреди двора.
Это было похоже и не похоже на балет; похоже и не похоже на танец журавлей в небе перед отлетом на юг. Алу показалось, что он здесь лишний, не должен смотреть и уж тем более не должен подглядывать. Он даже подумал, не уйти ли ему, но тут Ланьфан замерла.
— Я знаю, что ты там, Альфонс Элрик.
Ал вышел из-за удобно выросшей в арке двора глицинии и слегка поклонился.
— Поклон ты делаешь неверно, — сказала Ланьфан, не глядя на него. — Я ниже тебя по положению.
— Но ты женщина.
— Тем более.
— Я понимаю, что пришел в чужой монастырь со своим уставом, или как там у вас говорят, — Ал вздохнул. — Но мне не хочется нарушать мои собственные правила. Ты очень красиво двигаешься, Ланьфан.
— Хочешь спарринг? — спросила девушка. — Когда-то ты на равных дрался с моим дедом…
— Теперь я человек, — улыбнулся Альфонс. — А ты — железная леди… прости за двусмысленность.
— Не за что прощать.
Железная леди? Как ты хорошо придумал!
Лицо Ланьфан смягчилось, как будто ей сказали что-то приятное.
— Неужели трусишь?
— Есть немного, — согласился Альфонс. — Еще я только что встал, не размялся…
«Не говоря уже о том, что вчерашний вечер закончился несколько позже, чем мне бы хотелось…»
Она поманила его железной рукой.
Ал вздохнул, стянул через голову рубашку, скинул туфли и послушно вышел на середину двора, напротив Ланьфан. Потоптался немного, привыкая к ощущению плитки под ногами. По местным обычаям они поклонились друг другу, сцепив руки перед собой.
«Нападешь первым — проиграешь», — говорила Изуми Альфонсу.
Эдварду она говорила прямо противоположное — и неудивительно, при его-то темпераменте.
Однако сейчас Альфонс не пытался выиграть. Он вообще не хотел драться. У него была другая задача — понять, что творится в этом дворце, что творится с Ланьфан. Она так любила Лина, шла за ним; ради нее он рисковал жизнью, ради нее цеплялся за свою личность; она была его ангелом-хранителем, его совестью, даже просила его пощадить другие кланы… а сейчас она — глава мрачной секретной полиции, тень за его троном, лицо у нее бледное, глаза запали… Ал был не настолько наивен, чтобы ожидать, что они поженятся — но хотя бы жить вместе, как его родители, они могли бы?
Поэтому Альфонс начал первым.
Ланьфан ответила так молниеносно, что их движения слились в одно. Еще через секунду Ал понял: у нее не настолько высокая скорость реакции (хотя двигалась она быстрее него), просто Ланьфан тоже собиралась начать первой.
Серия пробных ударов… да, это довольно интересно — драться с противником, у которого верхний автопротез. Хотя не сложнее, чем с Эдвардом… не сложнее, чем с химерами — если не считать неимоверной скорости Ланьфан. И того, что она тоже, как и Альфонс, не стремилась победить.
Он это понял почти сразу. Не то чтобы она дралась в четверть или в треть силы; она вообще не дралась, лишь разминалась. Пробовала приемы в четверть касания, меняла стили… Альфонс довольно подхватил игру — с Эдвардом они так никогда не пробовали, и наверное, зря. Это оказалось весело: угадывать, чего хочет добиться партнер — чтобы не преодолеть его, а дать ему именно то, что он хочет.
«Она отзывчива и по-прежнему добра, — понял Альфонс через минуту. — Она верит в то, что делает».
«Она несчастна», — понял он через две.
Они кружились по двору, сталкивались, нападали друг на друга, пробовали отдельные приемы, то ускорялись, то замедлялись; это уже длилось дольше, чем любой тренировочный бой, и выкатывающееся солнце уже позолотило верхушки деревьев и белые стены двора. А когда в ветвях глицинии попробовала голос какая-то птаха, Альфонс и Ланьфан, словно по команде, остановились.
— Ты хорош, — первой произнесла Ланьфан, восстановив дыхание.
— Ты лучше, — ответил Альфонс.
Она не стала спорить.
— Могу ли я что-то сделать для тебя? — спросил Альфонс. — Просто…
Ланьфан, я считаю себя твоим другом. Считаешь ли ты так же?
Она чуть улыбнулась — самую малость, но это было заметно.
— Конечно, Альфонс Элрик. Для меня честь быть твоим другом, хоть я и недостойна.
— Почему? Ланьфан, ты…
— Я плохая слуга, — сказала Ланьфан со странным выражением лица. — Я не могу дать моему господину то, чего он хочет… Я могу только пытаться сделать его царствование безопасным.
— Ты… — Альфонс прервал себя.
Он вдруг многое понял: и странный взгляд Лина, и то, что он подчеркнуто не обращался к Ланьфан во время их посиделок, и сразу двух девушек, что он увел в апартаменты… Лин был попросту обижен! Обижен на что-то, произошедшее совсем недавно, и Ал догадывался, что это могло быть.
— Поэтому я прошу тебя — помоги ему, — Ланьфан глядела Алу в глаза. — В том, что он просит. Я согласна с тобой, война с Союзом — не выход. Но ты, Альфонс Элрик, можешь найти иной путь! Ты — человек со стороны, тебе виднее, как говорят в Аместрис. Сходи в город с Мэй, как ты собирался. Посмотри на нашу жизнь. Подумай. Прошу тебя.
— Все, что попросишь, — сказал Альфонс прежде, чем в его голове всплыло сразу тысяча возражений.
«Нет, с этической точки зрения я, конечно, решил верно… — думал алхимик, возвращаясь в свои покои, — но на самом деле я просто не могу отказать красивой девушке. С этим надо что-то делать».
История 5. Мэй. Центральный рынок
В Шэнъяне была всего одна прямая улица — Церемониальных Процессий. Но даже она под конец загибалась этаким метафизическим кукишем. Тем, кто решал прогуляться здесь, приходилось готовиться к бесконечным лабиринтам.
— Прямые улицы — это приглашение для демонов и злых духов, — пояснила Мэй. — Точно так же, как прямые крыши.
— А у нас считается, что на кривых улицах образуются пробки, — заметил Альфонс Элрик.
Он пытался в голове составить пешеходную карту Шэнъяна. Увы, его разум, привыкший к хитросплетениям алхимических кругов и печатей, не справлялся: согласно внутренним впечатлениям Альфонса, они не только ходили кругами, но и погружались под землю — это если верить количеству ступеней, по которым им пришлось спускаться.
И все же каким-то образом Ал и Мэй оказались на вершине холма. Вниз разноцветной мозаикой убегали гнутые крыши, между ними пенились весенним цветом деревья — Ал приблизительно узнавал только вишню и персик, все остальное было ему незнакомо. Золотой предвечерний воздух дрожал над изогнутыми крышами, пахло жареным мясом, весной и незнакомыми пряностями.
— Все-таки поразительная штука, — задумчиво проговорил Ал, откидывая капюшон просторного плаща в стиле горцев-нахарра. — Люди строят столько замечательных домов, чтобы жить в них, возводят целые города, а потом сплетают целые паутины интриг, из-за которых в тех же городах не развернуться…
— Ты о Союзе Цилиня? — спросила Мэй. — Но их правда давно пора обуздать. Они сковывают развитие алкестрии. Я пыталась узнать, сколько новых приемов было открыто за последние сто лет… У них есть такая специальная книга, реестр разрешенных приемов… У меня не было к ней доступа, но императору раз в пять лет подносится издание, якобы в подарок.
— И сколько же?
— Двадцать. За последние сто лет — ровно двадцать методик, восемь относятся к врачеванию, двенадцать — к выращиванию растений… То есть я так думаю, потому что мне известны только названия… Нам эти техники не раскрываются, мы учились по свиткам времен Золотого Мудреца…
— А как вышло, что ты вообще могла выучить алкестрию, при такой-то ситуации?
Мэй Чань серьезно сказала:
— Это привилегия клана Чань. Может быть, только из-за нее мы и держимся… держались раньше в великих кланах. Мы имеем право учиться алкестрии сами и учить людей из нашего рода. Вот ты никогда не думал, как это удивительно, что Лин не взял в Аместрис никого, владеющего алкестрией?
— Думал, — кивнул Ал.
— Потому что в клане Яо нет никого, кто владел бы алкестрией! Их секретное искусство — особая техника борьбы. Между прочим, они тоже из бедных кланов, и занимались тем, что поставляли наемных убийц и солдат… Их осталось очень мало, поэтому даже Лин вынужден был взять с собой в Аместрис всего двоих, и тех — старика и девочку-подростка. Если бы Лин не стал императором, клан Яо мог полностью пропасть при жизни следующего поколения.