— А зачем мне писать? Что я, дурной? Зачем я буду писать на себя.
Царь все более удивлялся. Он ничего не сочинял, говорил то, что было, а полицейские все более озлоблялись на него.
— Из молодых да ранний... — слышался разговор за столом.
Все теперь смотрели на Царя. Вопросы сыпались со всех сторон. Но он упорно твердил свое, смело глядя в глаза допрашивающим, лишь переступая с ноги на ногу. Взвалив всю вину на себя, Царь наивно ждал, что его перестанут допрашивать, всех отпустят и, очевидно, задав трепку, его тоже выпустят. Но вышло наоборот. Полицейских уже не интересовало, кто из ребят разбрасывал листовки и кто не разбрасывал. Полицейские уже не сомневались, что за спиной Типки стоял кто-то постарше и умышленно использовал ребят в своих злонамеренных целях. Остальных ребят отпустили, а Типкин допрос только еще начинался.
АРЕСТ ЦАРЯ
Вечером в комнате, где жила Иваниха, происходил обыск. Руководил обыском прибывший из Суворовского участка пристав. Кроме Иванихи, Типки и случайно находившейся в это время дома судомойки Аксиньи, никого из жильцов в комнате не было. Иваниха и Аксинья сидели у двери на табуретках и испуганно поглядывали на полицейских.
Царь был в другом углу под арестом. В дворницкой его неоднократно трепали за уши, толкали в бока и по-настоящему били, требуя, чтобы сказал правду. Какую правду хотели узнать от него полицейские, Царь так и не понял.
От него требовали, чтобы он оговорил кого-то из взрослых. Упоминали фамилию Максимова, хотя тот был арестован раньше, до листовок. Называли какие-то другие фамилии. Но Царь молчал. Он только горько сожалел, что сам вышел на двор и без смертельного боя дался в руки косоглазому городовому.
Никогда раньше он так люто не ненавидел полицейских, как в этот день. Настороженно прищурившись, следил он за городовыми и людьми в штатском, заполнившими не только комнату, но и коридор. То, чего с тревогой ожидал Царь еще во время допроса в дворницкой, вскоре произошло.
Обстукивая стены и разрывая койки жиличек, люди в штатском нашли под тюфяком на деревянной кровати Иванихи запрятанный Типкой револьвер. В комнате разом все заговорили, а Иваниха побелела.
— Вот ты кто такая, матушка?! — зловещим голосом произнес пристав. — Оружие прячешь? Кто тебе дал револьвер?
— Родимый ты мой... не виновна я... подложили злые люди! — отчаянно всплеснув руками, дико заголосила Иваниха. Как куль, повалилась она в ноги приставу, заелозила перед ним по грязному полу на коленях. — Знать не знаю... ведать не ведаю... — слезно уверяла она, обнимая ноги пристава.
По знаку пристава двое городовых подняли с пола Иваниху и снова усадили на табуретку.
— Отдохни, бабка. Пока не за решеткой еще, — посоветовал один из них.
Полицейский подал приставу визитную карточку Харичкина, лежавшую на полочке перед иконами.
— Это кто? — строго спросил пристав, разглядывая карточку. — Что это за почетный гражданин Харичкин?
— Благодетель, — робко пролепетала Иваниха.
— Тот самый, который вам оружие и листовки принес?
Иваниха слезливо и недоумевающе взглянула на пристава. Она не понимала, что творилось в этот вечер на белом свете.
Не понимал и все время молчавший Царь, удивляясь, почему полицейские так взъелись и на Харичкина.
— Нужно узнать, — проговорил один из штатских, забирая из рук пристава визитную карточку. — Разыщем этого благодетеля. Посмотрим, что за птица.
Лицо у Типки перекосилось, когда городовой, шаря за божницей, вытащил припрятанную Царем бутылку с приворотным зельем. Вынув пробку, городовой понюхал, огляделся по сторонам. Заслонившись от остальных ситцевым пологом, городовой, запрокинув голову, стал тянуть из горлышка бутылки. Царь с нескрываемым ужасом следил за его действиями. Он хотел было крикнуть: «Не трожь!», но удержался, только холодный пот выступил у суеверного Царя на спине.
Кто-то из штатских, роясь в сундуке Аксиньи, вытащил со дна связку разных книжек и брошюрок.
— Смотрите! — радостно воскликнул он, показывая свою находку приставу. — Запрещенная литература!..
Побледневшая Аксинья тоже слезно стала уверять, что она знать ничего не знает.
В голове у Царя начало проясняться. Он вспомнил про бравого черноусого матроса — мужа Аксиньи. За этот день Царь повзрослел и понял больше, чем за всю прожитую жизнь.
И тут стряслась новая беда. Дюжий и краснощекий, с глубоким шрамом на рассеченном лбу городовой, выдвинув из-под деревянного топчана Типки ящик с его игрушками, шумно вывалил все на пол. Сразу же прогремел выстрел. Городовой, испуганно подпрыгнув с ящиком в руках, запнулся о топчан и грохнулся на пол. У пристава выпал из рук носовой платок, которым он вытирал вспотевшее лицо. Дымящийся револьвер системы «Смит-вессон» лежал на полу среди медных пуговиц, поломанных оловянных солдатиков и разноцветных стекляшек.
— Тоже твой? — Пристав подошел к Царю и дернул его за рукав.
— Т-ты не дерись, — предупредил Царь, вывертываясь из рук пристава. Но отвечать на вопросы он не стал. Исподлобья молча глядел он на голубой мундир пристава, на блестящие золоченые пуговицы. Выше взор Типки не поднимался. Выше дышало яростью багровое, с густыми пепельными подусниками лицо пристава, острые немигающие глаза которого, казалось, кололи Типку, как иголками.
У полицейских все больше складывалось впечатление, что этот оборванец-мальчишка не такой простой и наивный, каким казался вначале, а уже вполне сформировавшийся опасный политический преступник, замешанный не только в разбрасывании листовок, не только в распространении кощунственных надписей на заборах, но и хранивший у себя оружие. И что прозвище у него — Царь — не случайное, а одно из звеньев хитроумно замаскированной подпольной организации. Все теперь, даже городовой Жига, глядели на Типку с нескрываемой злобой.
— Одевайтесь! — предложил околоточный Иванихе, Аксинье и Типке, закончив обыск. А Типку он еще и предупредил: — Каторгу заработаешь, дурак! Подумай, пока не поздно.
Неимоверно измученный, голодный (за весь день у него маковой росинки во рту не было), Царь даже не взглянул на околоточного. Одеваться он не стал, остался в чем был — в тельняшке, босой. С собой он взял только картуз.
В густых сумерках вечера арестованных вывели из квартиры. У подъезда, несмотря на поздний час, все еще толпился народ. Среди взрослых находились и скобари. Впереди всех со своими палками стояли Копейка и Цветок. Вид у ребят был воинственный.
— Посторонись! — закричали городовые.
Собравшиеся неохотно подались назад. Арестованных быстро провели. Копейка с озлоблением плюнул в околоточного и юркнул за чьи-то спины. Грязнов поспешно вытер лицо, настороженно озираясь по сторонам.
Убитых горем Иваниху и Аксинью посадили в одну извозчичью пролетку, а Типку в другую и повезли в участок.
Уже уходя из квартиры, городовые по распоряжению пристава собрали с пола все уцелевшие Типкины стекляшки обратно в ящик. Приставу и агентам охранного отделения показалось подозрительным такое обилие разноцветных стекляшек. Кто-то из них высказал предположение: не новое ли это взрывчатое вещество, так ловко замаскированное под видом стекляшек? Нечто подобное агенты охранного отделения уже слышали от своего начальника. Ящик с Типкиными стекляшками тоже повезли в участок. Извозчики, протарахтев по булыжной мостовой, уехали. Народ разошелся. Но развернувшиеся в этот день события на дворе Скобского дворца не закончились.
ВАНЮШКА МЕЧТАЕТ УЕХАТЬ В ДЕРЕВНЮ
На следующий день уже с утра городовые снова шныряли по двору Скобского дворца, лазили по подъездам, заглядывали в кочегарку и на чердаки.
— Не успокоились, все рыщут, — толковали между собой жители, неохотно давая дорогу полицейским.
О том, что произошло накануне в дворницкой, а потом у Иванихи, уже знал и говорил весь Скобской дворец. Нашлись очевидцы, и среди них тряпичник Младенец, который рассказывал, что обнаружили у Иванихи не только склад запрещенной литературы, но и полный ящик оружия; что Типка хотел застрелить из револьвера пристава, но промахнулся. Многие взрослые сомневались и решительно возражали:
— Брехня!.. Откуда у старухи и мальчишки оружие?
Но ребята на дворе верили. В их глазах Царь еще более возвысился. Типкой ребята гордились. Особенно Копейка и Цветок. То, что Царь никого не выдал и всю вину взял на себя, еще более возвышало Типку среди скобарей.
— Куда Типку дели? — кричали скобари городовым, подступая к ним со всех сторон.
Ребят было много. Забирать кого-либо из них не было смысла, и полицейские сдерживались, только оттрепали за уши Цветка, а Копейке пригрозили отвести в участок. Очевидно, то, что полицейские искали, они не нашли. Никого не забрав, они к полудню ушли со двора.
Обо всем этом Ванюшка узнавал от посторонних, заглядывавших в чайную. Сидел он безвыходно на кухне чайной «Огонек»: домашние запретили ему даже выглядывать на двор.
— Хватит! Нагулялся! — кричала на Ванюшку мать.
Дед и мать Ванюшки беспокоились. Они уже знали, о чем полицейские допрашивали Ванюшку накануне, хотя тот, храня верность Царю, о самом главном умалчивал.
— Не миновать тебе, Якунькин-Ванькин, отсидки, — подшучивал над Ванюшкой дед. Но глаза у него глядели серьезно, с заметной тревогой.
— Что же, за баловство в острог, что ли, посадят? — возмущалась мать Ванюшки.
— И посадят, как еще посадят-то, — хмурился дед, разглаживая свою пышную окладистую бороду. — За Аксинью и то посадят. А нас с тобой, Аннушка, по этапу шагать заставят, в деревню на жительство отправят.
— Хоть сейчас, — с готовностью отзывалась мать Ванюшки, помогая новой судомойке, уже стоявшей на Аксиньином месте, мыть посуду. — Живут люди и в деревне. По крайней мере, праздники видят, свежим воздухом дышат.
— Живут, как еще живут-то! — с непонятной усмешкой откликался дед. — Хлеб жуют да водичкой запивают, и то не каждый день. — По своей привычке он разговаривал иносказательно.
Ванюшка недоумевающе вслушивался в разговор, следил за матерью, которая, остановившись у окна, долго и задумчиво глядела на грязный, замусоренный двор, на забор, на черневшие невдалеке кирпичные заводские трубы, из которых валили густые клубы дыма.
А мысленно она видела родную деревню, из которой она еще девчонкой уехала с отцом и матерью в Питер, видела своих сверстников, оборванных мужиков и баб в зипунах и в лаптях, видела покрытые соломой крыши и черный, как земля, и липкий, как замазка, хлеб из мякины и лебеды. Такой хлеб недавно показывала в чайной приехавшая из деревни двоюродная сестра Любки.
Ванюшка тоже в это время представлял себе деревню: плакучие березы и густые тополя на пыльной проселочной дороге, вдоль которой почти на версту вытянулись деревянные домишки. Завернул Ванюшка и на край деревни, где на пригорке, как слепая, с заколоченными окошками стояла знакомая Ванюшке изба с коньком над крутой крышей, в которую он вместе с бабушкой иногда летом наведывался.
«Уедем! — хотелось сказать Ванюшке матери. — Ну его к праху, Скобской дворец. Провались он! По крайней мере, не нужно будет платить Сереге злосчастный долг и встречаться с Фроськой, которая командует тут, как городовой. А то еще заточат в тюрьму, как вот Царя. Отсидишь за решеткой лет десять за неведомые провинности. А в деревне-то какое приволье: ходи по малину, по грибы, собирай орехи, как в прошлом году».
Чувствовал Ванюшка перед Царем себя виноватым. Он никак не ожидал, что один только Царь пострадает в этой не совсем понятной истории. Следовало бы в полицию забрать не одного Царя, а многих скобарей и, конечно, Ванюшку, а забрали одного только Царя.
Внезапно в чайной появился рыжеусый городовой и подошел к буфетной стойке. Ванюшка смертельно побледнел. «За мной...» — подумал он, не зная, оставаться или ринуться наутек.
— Здравия желаю! — громко пробасил городовой, здороваясь сперва с Дерюгиным, а потом и с Николаем Петровичем и вручая каждому по повестке. — Просят немедленно явиться в участок.
Он молодцевато стал подкручивать кончики усов при виде забежавшей на кухню с подносом в руках Любки.
Побледнел не только Ванюшка, но и дед с матерью.
— Заварил ты, я чую, со своими дружками такую кашу, что и ведром не расхлебать, — с горькой укоризной сказал Ванюшке дед, направляясь с Дерюгиным в участок.
Ванюшка уже нисколько не сомневался, что полиция дозналась, как он с Царем нашел пакет с оружием и зловредными листовками. Его неудержимо тянуло на улицу к скобарям. «Может, еще кого из ребят забрали?» — думал он.
— Я тебе погуляю! — грозила ему мать, видя, как Ванюшка завистливо поглядывает в окно. — Лучше не просись, пока я тебя тут же на месте жизни не решила. Опять в какую-нибудь историю влипнешь.
— Бедненький... арестантик... — смеялась над ним забегавшая на кухню Любка, в шутку одаривая Ванюшку то медным грошиком, то куском сахара.
Вернулись Николай Петрович с Дерюгиным из участка часа через три сердитые и хмурые.
Шепотом дед рассказывал Ванюшкиной матери, как их встретил околоточный Грязнов, как пробирал за судомойку Аксинью.
— А мы чем виноваты? — удивлялась Анна Николаевна.
— «Смотреть, говорит, нужно». Хранила она у себя нелегальную литературу... Боялись, не прикрыл бы наше заведение. Пришлось умаслить его. — Дед вынул свой бумажник, пересчитал находившиеся там деньги, задумчиво покачал головой. — Говорит: «За внука теперь не беспокойтесь... Сгладим это дело». — Дед сердито потирал свои большие мускулистые руки с синеватыми жилками. — Посоветовал: «Приглядывайте, говорит, за своими посетителями. Рекомендую раз в месяц приходить и докладывать...»
— Ну, а ты что сказал? — хмурилась мать.
— Ничего не сказал.
Ванюшка слышал, как дед тихо про себя ругался:
— Холуя нашли. Пускай Дерюгин выслуживается. Ему подобная должность как раз по душе...
Житейский опыт и пытливый, наметанный взгляд подсказывали Николаю Петровичу, что в чайной частенько встречаются люди в простой рабочей одежде, но не похожие на обычных мастеровых. О чем они ведут свои разговоры. Николая Петровича совершенно не интересовало. В то же время чайную посещали и агенты охранного отделения. За свою трудовую жизнь, сперва шестеркой-половым, потом буфетчиком, владельцем и совладельцем чайного заведения, Николай Петрович не привык чему-либо удивляться.
— Пускай идет, истомился парень... — пожалел Ванюшку дед, видя, как тот безмолвно молит его глазами.
Смилостивившись, мать наконец отпустила Ванюшку на улицу.
— Смотри снова не набедокурь! — предупредила она.
Ванюшка стремглав выскочил из кухни.
ВЕСТЬ О ПОБЕГЕ ЦАРЯ
Когда Ванюшка появился на дворе, ребят будоражила новая весть, будто Царь убежал из полиции. Кто пустил этот слух — неизвестно. Левка подтвердил, что Царь гуляет на свободе.
— Теперь он в бегах... На каторгу хотели его сослать, — авторитетно разъяснил Левка.
По словам всезнающего Купчика, утром городовые заходили на двор не просто так, по пути. Искали они Царя. Облазили все закоулки, но не нашли.
То же самое сообщил Ванюшке и Копейка.
— Принес? — осведомился он, но, увидав постное лицо Ванюшки и вспомнив, какой опасности накануне подвергались они, не стал угрожать и сразу же заговорил про Типку: — Слышал, хмырь? Убежал!
Когда и как Царь убежал, передавали по-разному.
Ванюшка всех слушал с огромным вниманием и чувствовал себя снова ожившим. Убежав, Царь уже не выдаст его. Можно не бояться городовых.
Очень странно проявила себя Фроська, когда ребята сообщили радостную весть. Она не удивилась и не обрадовалась.
— Ой, лишеньки, и наговорили же вы! — насмешливо покачала она черноволосой головой. — Да я и без вас давнешенько все знаю.
Разговаривать о Типке она больше не стала и удалилась, ничего не объяснив и ничего не спросив. Очевидно, судьба Царя ее совершенно не интересовала.
Копейка недовольно покосился на Фроську, а Ванюшка покачал головой, удивляясь такому черствому отношению к судьбе Царя.
— М-да! — разочарованно произнес Копейка, застегивая на все пуговицы жилетку и провожая Фроську недобрым взглядом. — Фигура!