========== 1. Встреча ==========
В Москве у Лёхи были дальние родственники — он нашел их через длинные разговоры с матерью, поставляя бутылки с водкой одну за другой. Мать Лёхи пила, сколько он её помнил. В ней сочетался обостренный материнский инстинкт и пробивная инициативность дворовой активистки, но вечерами нужно было успокаивать нервы, а синьковали в N-ске буквально все, так что она сдалась очень быстро. Тётка рассказывала, что уже к двадцати годам её дражайшая сестрёнка могла проглотить полторашку, не поморщившись.
— Была там бабка Тоня, — выдала судьбоносным вечером пьяная в хлам мамуля. — Она из колхоза сбежала, прибилась к цыганскому табору, а потом ее в жены партийный взял. Важный был человек, шишка! Ох, Лёшенька, ну зачем тебе Москва!
Лёха с тоской глядел на родное лицо, обезображенное пьяной печалью, и не мог выразить, для чего ему Москва иначе, как этим вот взглядом. Мать словно поняла, к чему он ведет, отвернулась и расплакалась.
Провожать его на вокзал — не пошла. Сказала, что дел много, а на чужие глупости сил не наберешься, но Лёха был уверен, что она втихую пьет в подворотне, оплакивая его безвременную кончину в глазах N-ска.
— Тоже столицу покорять? — спросил с соседней полки плацкартного купе парень в новехоньком спортивном костюме. Бритый, с приметной татуировкой на кулаке, которая сразу бросалась в глаза из-за новизны, он глядел на Лёху с провинциальным прищуром.
— Хочу родственников найти, — отозвался Лёха.
— Да никто нас там не ждет, — философски заметил бритоголовый, отвернулся к стенке и через минуту захрапел.
Лёха выбросил услышанное из головы почти тут же, но когда на пороге старенькой многоэтажки ему сообщили, что «Мироновы десять лет назад съехали», вспомнил проницательного N-ского любителя спортивной одежды. Куда теперь идти — он не знал, потому что был уверен в удаче, в том, что двоюродная бабка, жена члена партии, будет рада видеть его. Он не строил особых иллюзий о богатом будущем, но без истовой веры в то, что первый пункт миграционного плана пройдет гладко, просто не смог бы сесть на поезд. Шагу бы не сделал из родного захолустья — так было страшно.
Другие уезжали из N-ска по науке. Кто поумней — поступали в столичные институты, кто поглупей — пробивались в бригады и шли строить, убирать, продавать лаваши и сосиски. Самые наглые брали кредит и открывали бизнес. Лёха по всем параметрам не дотягивал: не ощущал в себе сил поступить в институт, даже в родной политех N-ска, не видел себя командным игроком, убирающим золотые сортиры столицы, и наглости на провальный кредит не хватало. Поэтому, насмотревшись старых фильмов про большие семьи, решил отправиться к родне, которая испокон веков помогала «своим».
К двадцати трем годам Лёха успел изучить N-ск, как свои пять пальцев, знал каждый тупик, поименно называл всех старожилов и мог в двенадцать ночи приобрести банку пива, хотя в N-ске с этим было строго, и даже после десяти никто не торговал — боялись столичных проверок. Взглянув на свою жизнь после очередной попойки, он с тоской подумал, что будет проводить такие нехитрые вечера много лет, пока не посадит печень, а потом «пить» превратится в девиз. Как в Питере, только в N-ске.
Так было с его отцом, который не дотянул даже до десятилетия любимого, единственного «сынулечки», а теперь эстафету держала мамуля. Смотреть в N-ске было не на что, карьерные перспективы заканчивались недавно открытым «Макдональдсом», а новые люди, которые интересовали общительного Лёху больше прочего, давно иссякли и теперь в полностью изученном виде приближались к сроку годности.
Лёхе было скучно. Так отчаянно скучно, что он хотел вырваться на свободу любой ценой. Пусть даже пришлось бы прибирать за старенькой двоюродной бабушкой, пусть ему назначили бы тяжелую «отработку» за несвоевременное вмешательство в чужую личную жизнь — пусть. Лёха мечтал увидеть других людей, с другими взглядами, и даже однажды затесался на сходку неформалов родного N-ска, но там синьковали точно так же, как синьковали в тупичке, где собиралась молодежь «рабочего класса», так что он ушёл. И перестал ждать чуда, споил родную мамулю, выпытал у неё всё про бабку из Москвы, купил билет и отправился искать судьбу.
Теперь, когда дверь чужой квартиры перед ним закрылась, Лёха загрустил. Он так истово верил, что после всех тягот жизнь улыбнется ему, а теперь выходило, что приключения закончились разговором с непонятными новыми жильцами. Толком и рассказать не о чем, если вернется.
Мысль о возвращении Лёху испугала. Он подумал, что теперь будет среди жителей N-ска изгоем. Те, кто пытал счастья в столице, а потом возвращался побитый домой, выглядели в глазах старожилов и сверстников неудачниками. Лёха видел, как на них вываливали весь груз собственных проблем и осуждали при первом удобном случае. Дорога обратно была заказана. Теперь в N-ск можно вернуться только с огромным багажом подарков и рассказов, сделав вид, что так и было задумано — иначе труба.
Сбитый с толку, печальный и уставший, Лёха спустился в холл старого дома, прикурил и вышел из подъезда. Улица встретила его проливным дождем. Капли быстро потушили сигарету, заползли под парадную рубаху, вымочили замшевые туфли. Лёха выбросил сигарету, натянул капюшон, который тут же промок, спрятал руки в карманы и пошел вперед. В ларьке удалось купить полторашку, он осушил её залпом, по-стариковски крякнул, сбрасывая тяготы минувшего дня, и отправился навстречу беспощадной судьбе с гордо поднятой головой, глядя в тусклое столичное небо.
Гудок — свист колес — хлопок — падение — волна облегчения и радость переполнили Лёху. Он подумал, что теперь вернется домой с рассказом о приключениях. Пытаясь осознать, в чем заключаются приключения, он провалился в черноту и с облегчением заснул.
***
Стасу исполнилось тридцать три года. Коллеги на работе скинулись на дорогущий букет цветов для его мамы, а имениннику подарили серебряный портсигар и зажигалку с гравировкой «Палата №6». Иронию Стас одобрил, а букет подарил сияющей Нине Валерьевне на глазах у всей больницы. Фотографии тут же выложили в Интернет с подписью: «Лучший хирург Москвы и лучшая мама на свете».
Нина Валерьевна вырастила и воспитала пятерых, работая медсестрой в больнице. Саму ее оставили в детском доме, и когда она выросла — твердо решила, что вытащит оттуда столько детей, сколько сможет. Стас был третьим по счету. Старший — Виктор, занимал важное место в столичной мэрии, Костик увлеченно готовил в каком-то пафосном ресторане, а младшие дочери искали свое место в жизни — учились.
Стас боготворил Нину Валерьевну, относился к ней с большой нежностью и готов был по первому звонку лететь хоть через всю столицу, но она почти никогда не звонила. Теперь с ней жили две младших девочки, осваивая тяготы гуманитарных специальностей и помогая по хозяйству. Стас заезжал проверить, не нужно ли что починить, Виктор устроил все с пособиями и пенсией, Костик присылал дорогой ужин с курьерами. Они заботились о ней так же усердно, как она когда-то заботилась о них, разрываясь между ответственной работой в больнице и необходимостью уделять много времени выросшим в приюте детям.
Поступить в медицинский и стать хирургом Стас решил, когда Нина Валерьевна впервые взяла его с собой на работу. Она каждого ребенка хотя бы один раз отвела «на смену» — показать, чем занимается, объяснить, как лечат людей. Стас попал в «аншлаг»: вокруг суетились люди, толпа наседала, прибежали посетители — авария. Нина Валерьевна объяснила, что фура столкнулась с автобусом, и теперь всех пострадавших в срочном порядке везли для осмотра и операций. Чтобы Стас не помешал ненароком, она оставила его в ординаторской, налила вкусного какао и дала плюшку. Стас жевал плюшку, пил какао и слушал через стенку, как творятся чудеса. Люди, которые должны были умереть, возвращаются к жизни. Их дети и родители восклицали слова благодарности, обещали «молиться», убегали с этажа в слезах.
— Хочу быть доктором, — сказал он приемной маме, когда та вернулась с тяжелой смены.
— Ты же толком ничего не увидел, — удивилась она.
— Я слушал.
Нина Валерьевна многозначительно кивнула.
С вузом было решено, начались тяжелые приготовления, и пока Костик мудрил на кухне с бутербродами и кашами, а Виктор зубрил матанализ, Стас разглядывал атлас человека, выписывая в тетрадку самые важные сведения. Все, что пригодится для поступления. Учил наизусть, как советовала мама, два раза сходил на экскурсию в естественнонаучный музей, разглядывал там экспонаты с ручкой и блокнотом в руках. Поэтому, когда началась колготня с поступлением, спокойно выступил лучшим и попал в хорошую группу.
Выделили общежитие — Стас переехал, освободив место Ирочке, совсем маленькой, вырванной из детдома со скрипом, благодаря авторитету Нины Валерьевны. Мама у Ирочки была наркоманкой, но лечилась и обещала руководству, что через год сможет забрать ребенка, вот только Нина Валерьевна была неумолима — попросила Ирочку закатать рукава, и воспитатели увидели следы оцепенелых, мертвых захватов. Ирочка расплакалась и убежала, но жить с Ниной Валерьевной согласилась сразу. Как только Стас уехал учиться — перебралась в отдельную комнату.
— Спасибо тебе, — сказала она тихим голосочком, опустив взгляд, когда он уезжал. Будто он поступил в медицинский ради Ирочки, которой в тот знаменательный день в больнице, определивший всю его жизнь, даже в помине не было.
В общежитии Стасу выдалось раздолье. Большую часть времени он учился, как и все остальные вокруг, но свободные вечера проходили шумно. Здесь Стас познакомился с Женькой со второго потока, напился с ней и потерял девственность, не придав этому никакого значения, а она разозлилась на него и пустила слух, что он — гей. После этого к Стасу пришли знакомиться Степка и Генка с первого потока, они опять напились, и теперь Стас уже ничего не терял, но Женьке был благодарен сверх всякой меры — даже цветов купил, правда она не оценила.
Выпускные экзамены прошли влет, ординатура мелькнула одним сплошным дежурством, а потом его определили в хорошую больницу. Отчасти из-за талантов, отчасти из-за диплома, а отчасти — из-за помощи Вити, который на выпускной брату подарил золотые часы и похлопотал по своим каналам.
— Только не женись слишком рано, — посоветовал он в довесок к подарку.
— Можешь не волноваться, — многозначительно ответил Стас, хотя Витя все равно не понял его тогда.
Семью никто из них не заводил — все по своим причинам. Стас точно знал, что Костик не хочет связывать себя узами брака из-за того, что единственной женщиной, которую он мог уважать, была Нина Валерьевна. Всех прочих считал похожими на родную старшую сестру, которая много лет жила на его пособие, кормила черствым хлебом и не отдавала в детдом, чтобы ее не лишили денег. Виктор строил карьеру — Стас видел у него в квартире разных женщин, но ни одна не задерживалась дольше года. Менял их Виктор то ли из романтических соображений, то ли из-за того, что они начинали требовать брака.
Стас в общежитии переболел случайными связями, а первые годы работы проходили так тяжело, что на любовь не хватало времени, и даже примитивного секса искать было не с кем. Жил отшельником, вечерами смотрел кино и засыпал, так и не дождавшись концовки.
Тем вечером он возвращался со смены, поглядывая на дорогой портсигар и зажигалку, которые лежали на переднем сиденье рядом с ним. Они сверкали в лучах фонарей, а ливень делал блики загадочными. Стас думал, что так выглядят успех и счастье, и решил, что вечером непременно заглянет в интернет и посидит на сайтах знакомств — вдруг подарки принесут удачу.
Друзей он не звал — друзей не было. С семьей отмечали только круглые даты. Тридцать три года хоть и выглядело юбилеем, но все-таки несерьезным, так что Нина Валерьевна не стала созывать всех в дом. Стас рассчитывал вернуться раньше обычного, открыть бутылку дорогого вина, съесть ужин, который передал с курьером Костик, и посмотреть фильм — сегодня уж точно до конца.
Прохожего, который шел напролом, он не то что не заметил — не разглядел. Ливень был настолько сильным, что Стас ехал на сорока. Четыре полосы, на много километров — ни одного перехода. Дома ждала вкусная еда и фильм, а рядом лежали подарки «на счастье». Когда он увидел размытую дождем фигурку — надавил на тормоз, но уже знал, что бывает в таких случаях. Вода снижает эффективность трения, по инерции машина пролетит вперед еще немного, а фигурка… удара с заноса от сороковича вполне хватит, чтобы сделать человека калекой на всю жизнь. Если не повезет.
Когда новенький Форд все же остановился, Стас включил аварийку, выбежал из авто и пошел смотреть, что натворило его «на счастье». Незнакомец еще был в сознании, но оставалось ему недолго — дальше обморок, потом кома, ну а потом Стас мог объяснять по секундам. Он схватил сбитого, взвалил на плечи и потащил в машину. Внутреннее кровотечение убьет его в любом случае, тащи не тащи, переломы свое дело уже сделали — отключился. Теперь либо успеют на ИВС, либо он умрет в машине, а в такой ливень ждать скорую — бесполезно.
Стас надавил на газ до упора, лихо развернулся на первом же повороте и понесся к больнице. Вызвонил по телефону дежурную бригаду, попросил подхватить на въезде. Ребята ждали — положили сбитого на каталку, увезли в лифте, а Стас остался возле стоянки. Дождь закончился — он вытащил из портсигара подаренные сигареты, прикурил от новой зажигалки и уставился в бетонный потолок.
Совсем по-другому он представлял себе тридцать третий день рождения. Сбитый выглядел жалко, на нем был подозрительно провинциальный спортивный костюм, а в руках — легкий рюкзачок. Наверное, гость из области. Приехал подработать или посмотреть на что-нибудь в столице. Кому еще пришло бы в голову переходить четыре полосы без светофора в ливень? И ведь Стас не гнал — совсем не гнал. Сорок километров в час — ирония.
Телефон завибрировал — он поднял трубку и услышал мамино:
— Сыночек, милый, не переживай! Все с ним хорошо, живой, цел, поправится. Поднимайся ко мне, — она говорила просительно, с жалостью.
Стас боготворил Нину Валерьевну, но в этот момент ему стало противно, что она так возится с ним. Ведь он чуть не убил человека, а она ведет себя так, будто он случайно другу разгромил куличик в песочнице.
— Лучше я домой поеду, — ответил он.
Но домой он не поехал, а стал колесить по вечерней Москве. Еще один раз позвонил коллега, Петр Семенович из травматологии. Сказал, что с «его» парнем все в порядке, и что утром он по прогнозам придет в себя. Удар был не сильным, сломано «всего лишь» два ребра, внутренние органы не задеты.
— Он пьяный был? — с надеждой спросил Стас.
— Да, — ответил Петр Семенович, — несильно, но пьяный.
Стас поехал дальше, гадая, дойдет ли дело до суда. Свидетелей не было, пострадавшего Стас тут же доставил в отделение, а там к нему отнеслись с пониманием коллеги. Если пустить эту новость в желтую прессу, получится, что начинающий перспективный врач престижной клиники беспределит на дорогах. Не объяснишь потом — загрызут.
— Витя? — Стас набрал брата.
— Случилось что-то?
— Как ты понял?
— По голосу — ты вроде как плачешь?
— Нет, не плачу. Я человека сбил.
— Насмерть? — Виктор всегда брал быка за рога, с раннего детства.
— Нет, я его в больницу отвез сразу — с ним все в порядке.
— Молодец, — похвалил Виктор и добавил, — испугался, что ты как Костян.
— Как Костян? — Стас ничего не знал о «Костяне».
— Пять лет назад сбил девочку и уехал, — ответил Виктор. Стас съехал на обочину и затормозил. Узнавать такие новости в машине — недалеко до второй аварии.
— И ты молчал?!
— Мама Нина просила не рассказывать. Он с тех пор не водит, навещает ее каждый месяц.
— Девочку?
— Могилу.
— Он убил ребенка?!
— Не рассказывай маме Нине, что я тебе рассказал, хорошо? — Витя говорил просительно, как в детстве, если они вдвоем замышляли какую-нибудь шалость и не хотели расстраивать маму.