Американская фантастика
Oh, East is East, and West is West, and never the twain shall meet,
Till Earth and Sky stand presently at God's great Judgment Seat;
But there is neither East nor West, Border, nor Breed, nor Birth,
When two strong men stand face to face, though they come from the ends of the earth!
О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут.
Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный господень суд.
Но нет Востока и Запада нет, что — племя, родина, род.
Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?
Крейн знал, что берег моря совсем близко. Это подсказывал ему инстинкт; об этом говорили уцелевшие обрывки воспоминаний: звезды, проглянувшие сквозь разрывы туч, подрагивающая стрелка компаса, по-прежнему смотревшая на север… Каким образом в царящем хаосе полюса остались на месте?
Но не было ни берега, ни моря. Лишь расплывчатые очертания гряды некогда неприступных скал тянулись за горизонт, на юг и на север — опаленных скал, покрытых серым пеплом, тем самым серым пеплом, который простирался позади Крейна и перед ним. Слой невесомого серого пепла по колено глубиной. При малейшем движении пепел лениво поднимался в воздух, мешая дышать; при порывах бешеного ветра он взмывал над землей и мчался рваными клубами. А когда проливались ливни, пепел становился густой липкой грязью.
Высоко в черном небе летели черные облака. Иногда их пробивали стрелы солнечных лучей, и тогда висящий в Воздухе серый пепел превращался в сверкающие пляшущие искры. А если свет пронизывал завесу дальнего дождя, в небе выгибались многоцветные арки радуг.
Водопады ливней, черные ураганы, потоки света неистовствовали то вместе, то порознь, но непрерывно и с неослабевающей силой. Как будто черно-белые зубья гигантской неумолимо вращающейся пилы. И так бесконечные месяцы, и так над каждым клочком планеты.
Крейн перевалил через гребень сглаженных пламенем скал и стал сползать по ровному склону, который был — в иной жизни — частью океанического ложа. Крейн полз давно, так давно, что перестал чувствовать боль. Он упирался в землю локтями и волок вперед тело. Потом подтягивал под себя правое колено и снова выбрасывал вперед локти. Локти — колено, локти — колено. Он уже не помнил, что это такое — ходить.
Поразительная штука жизнь, подумал он. Приспосабливаешься к чему угодно. Надо ползти — ползешь. Локти и колени покрываются мозолями. Наливаются силой плечи и шея. Ноздри перед вдохом привыкают сдувать пепел. Разбитая нога распухает, потом загнаивается, потом немеет и перестает болеть. А потом — отгниет и отвалится.
— Простите, — сказал Крейн, — я, кажется, не совсем понял, что…
Крейн вглядывался в стоящего перед ним высокого человека, пытаясь понять, о чем же тот говорит. Холлмайер. Как всегда, в покрытом пятнами лабораторном халате, седые волосы сбились на сторону. Ноги Холлмайера почти не касались пепла; Крейн недоумевал, каким образом умудряется видеть сквозь тело Холлмайера стремительно несущиеся облака.
— Как тебе нравится твой мир, Стивен? — спросил Холлмайер.
Крейн жалко улыбнулся.
— Не очень уютно, а? — сказал Холлмайер. — Любуйся. Пепел, зола и пыль. Ползи, Стивен, ползи. Но ничего, кроме пепла, золы и пыли не найдешь.
В руке у Холлмайера возник стакан с водой — чистой, холодной. Стекло мгновенно запотело. Во рту у Крейна пересохло, на зубах заскрипел песок.
— Холлмайер! — закричал он, пытаясь привстать и дотянуться до стакана, но от резкой боли тут же припал к земле. Холлмайер отхлебнул из стакана и плюнул Крейну в лицо. Вода была теплой.
— Ползи. — В голосе Холлмайера звучала горечь. — Ползи по лику Земли. Но ничего, кроме пепла, золы и пыли не найдешь.
Он выплеснул воду перед лицом Крейна.
— Ползи. Сколько тебе еще осталось? Считай: два пи эр. Радиус около восьми тысяч…
И он исчез. С халатом и стаканом.
Когда Крейн очнулся, снова лил дождь. Крейн припал губами к влажной грязи, пытаясь утолить жажду, застонал и пополз вперед.
Его гнал инстинкт. Он обязан до чего-то доползти. Это «что-то» связано с морем, с берегом моря. Только там он сумеет понять, что произошло. Лишь бы добраться до моря. Если оно еще существует…
Струи ревущего дождя, словно плети, прошлись по спине. Крейн остановился, передернул рюкзак на бок и пошарил в нем. Там было три вещи: револьвер, плитка шоколада и банка консервированных персиков — последнее от двухмесячного запаса. Шоколад уже начинал портиться. Его надо бы съесть в первую очередь, иначе он сгниет. Но Крейн понимал, что через день-два у него не хватит сил справиться с банкой. И он взялся за консервный нож. Когда ему удалось открыть персики, ливень кончился.
Жуя мякоть и запивая ее соком, Крейн смотрел, как стена дождя уходит по склону. Потоки воды размывали грязь; они уже успели проточить узкие каналы, которые когда-нибудь станут руслами рек. Он их не видит — как не увидит ни одна живая душа. «А последняя живая душа съела свой последний обед. На Земле заканчивается финальная сцена финального действия великой драмы жизни», — подумал Крейн, отбрасывая пустую жестянку.
Он двинулся дальше, вглядываясь сквозь туман дурноты в серое пространство, которое ему предстояло преодолеть. После дождя налетает ветер. Крейн привык к этому за то бесконечное время, пока полз по выжженной земле. Ветер поднимется через несколько минут и снова будет хлестать его плетьми, на сей раз сухими.
К его плечу прикоснулась Эвелина. Крейн понял, что это она, даже не успев обернуться. Эвелина стояла рядом, в ярком платье, ее милое лицо было встревожено.
— Стивен! — воскликнула она, — тебе надо торопиться!
Он залюбовался ее волосами цвета меда, ровной волной падавшими на плечи.
— Дорогой, ты ранен!
Ловкие нежные пальцы ощупали его спину и плечи.
Крейн кивнул.
— Это когда я приземлялся. Я же раньше не прыгал с парашютом и думал, что просто мягко упаду — как плюхнусь на кровать. А земля меня ударила. Да еще Амбер вырывался из рук. Не мог же я его бросить?
— Конечно, нет, дорогой.
— Я прижал его к себе покрепче и старался, чтобы ноги при приземлении были внизу. А потом меня очень сильно ударило по ногам и по боку.
Он замолчал, соображая, знает ли Эвелина, что случилось на самом деле. Очень не хотелось ее испугать.
— Эвелина, милая, — начал он, пытаясь поднять руки.
— Нет-нет, дорогой — Она оглянулась — Ты должен спешить. Ты должен быть настороже… За тобой…
— Что там еще может быть? Пепельные бурт? — криво усмехнулся Крейн — В них я уже попадал.
— Да нет же, нет! — закричала Эвелина, — Там… Ох, Стивен…
Эвелина исчезла. Но она была права. Крейн и сам чувствовал неопределенную опасность. Это постоянное ощущение окутывало его, как могильный саван. Крейн тряхнул головой. Абсурд. Он — последнее живое существо на Земле. Что может ему угрожать?
Взвыл ветер, небо обложили низкие тучи. В кожу впивались песок и пыль. Крейн смотрел, как грязь покрывается сухим серым покровом. Он подтянул под себя колени, положил под голову рюкзак и прикрыл ее руками. Так он переждет ураган — ураган скоро уйдет, как только что ушел дождь.
Ветер взбудоражил его больной мозг. Замелькали какие-то картины; Крейн пытался сложить их в единое целое — как ребенок кубики. Почему так жестоко обошелся с ним Холлмайер? Неужели из-за старого спора? Какого спора? Который был перед всем этим? Да, конечно.
И кубики сложились.
Крейн с восхищением смотрел на корпус своего корабля. Крышу ангара разобрали, и корабль поднимался ввысь, удерживаемый устремленными в небо опорами. Рабочий старательно полировал внутренние поверхности дюз. Из распахнутого люка послышалась приглушенная перебранка, потом тяжелый лязг металла. Крейн взбежал по невысокому металлическому трапу и заглянул внутрь. Двое рабочих крепили длинные цистерны с железосодержащим раствором.
— Эй, там, полегче! Корабль хотите разнести?
Один из рабочих поднял голову и ухмыльнулся. Крейн знал, о чем он думает — что при взлете корабль просто развалится. Об этом говорили все вокруг. Все, кроме Эвелины. Она-то ему верила. Правда, помалкивал и Холлмайер, но совсем по иным соображениям.
Спускаясь, Крейн увидел, что Холлмайер идет к ангару. Полы его халата трепал ветер.
— Помяни дьявола, а он тут как тут, — пробормотал Крейн.
Холлмайер крикнул:
— Стивен, послушай…
— Может, довольно? — оборвал его Крейн.
Но Холлмайер вытащил из кармана пачку исписанных листов и помахал ими у Крейна перед носом.
— Я просидел полночи и пересчитал все заново. И еще раз убедился, что прав. Абсолютно прав.
Крейн взглянул на уравнения, потом на покрасневшие глаза Холлмайера. Похоже, человек совсем обезумел от страха.
— Последний раз говорю тебе, — сказал Холлмайер, — да, ты испытаешь свой новый инициатор. Прекрасно. Не возражаю, ты сделал гениальное открытие. Честь тебе и хвала.
Слово «гениальное» в данном случае едва ли годилось, и Крейн не был столь самонадеян, чтобы не понимать этого. На инициатор ядерного распада железа, реакции, протекающей с выделением колоссального количества энергии, он натолкнулся совершенно случайно. Додуматься до такого едва ли кто-нибудь способен — такие открытия делаются случайно.
— Ты думаешь, у меня ничего не получится?
— Почему? Слетаешь на Луну. Облетишь вокруг нее. Может, получится. Шансы — пятьдесят на пятьдесят.
Холлмайер пригладил волосы.
— Только ради Бога, Стивен. Пойми меня правильно. Дело не в тебе. Хочешь угробить себя — это твоя проблема. Дело во всей Земле…
— Что за чушь. Ступай домой и выспись.
— Стивен! — дрожащей рукой Холлмайер ткнул в листы бумаги, — как бы безукоризненно ни работал смеситель, нет гарантии, не может быть гарантии полного сгорания инициатора.
— Не сходи с ума.
— Ты понимаешь, что случится, если хоть несколько молекул инициатора будет выброшено из сопла?! Они попадут на Землю, и цепная реакция охватит всю поверхность планеты, затронет каждый атом железа! Оно же есть повсюду! Не будет больше Земли! Ты только представь себе, куда вернешься!
Крейн раздраженно отмахнулся.
— Обо всем этом мы уже говорили. И не раз.
Он взял Холлмайера за рукав и потащил к основанию опор, на которых покоилась ракета. Под металлической конструкцией зияла выложенная огнеупорным кирпичом шахта, глубиной в двести и диаметром в пятьдесят футов.
— Сюда уйдет первое пламя. Если с ним вылетит хоть одна молекула инициатора, она здесь останется и будет нейтрализована. Все?
— Но и в полете угроза сохранится, — не сдавался Холлмайер. — Ничтожная капля инициатора рано или поздно упадет на Землю. Конечно, если ракета еще не успеет набрать определенную скорость.
— Ну сколько раз можно твердить одно и то же. Температура выхлопа уничтожит все. Ступай. Мне надо работать.
Крейн подталкивал Холлмайера к выходу из ангара, но тот продолжал кричать и размахивать руками.
— Я не допущу этого, — повторял он, — я найду, как тебе помешать. Я не позволю…
Крейн взялся за работу — но для него это была не просто работа. Он любовно возился со своим кораблем, доводя до совершенства каждую мелочь, и не замечал времени. Ракета была готова к старту; теперь, тщательно проверив все от носа до кормы, Крейн полностью убедился в этом. Он стоял, вытирая руки ветошью, и любовался своим детищем. Пятьдесят футов стали, из которых тридцать заполнены топливом. В переднем отсеке — гамак, сконструированный им для амортизации перегрузок. Кварцевый нос корабля, словно гигантский глаз циклопа, созерцал небеса. В ракете было что-то и от сверкающих рыцарских доспехов, и от стремительной искрометной рапиры, и от грозного огнестрельного оружия. Крейн думал: «После полета корабль погибнет. Врежется в землю и исчезнет в грохоте и вспышке взрыва. С мягкой посадкой пока не получается. Неважно! Пусть будет единственный полет — единственный и великолепный полет в неведомое. Чего еще может желать человек?»
Ни о перспективе собственной смерти, ни о возможной гибели всей Земли Крейн уже и не вспоминал.
Закрывая дверь, Крейн услышал голос Холлмайера. Он кричат от коттеджа по ту сторону поля. Слова было невозможно разобрать, было лишь видно, как он машет рукой. Крейн побежал по жесткой стерне, полной грудью вдыхая свежий вечерний воздух. «А все-таки хорошо жить на белом свете», — мелькнуло у него в голове.
Холлмайер сказал, что звонит Эвелина.
Крейн с недоумением посмотрел на него. Холлмайер держался как-то неестественно и, как показалось Крейну, избегал его взгляда.
— Что такое? Мы же договорились, что она не будет отвлекать меня. Это ты ей посоветовал? Хочешь помешать мне и используешь для этого Эвелину?
— Нет, — ответил Холлмайер, но в голосе его была неестественность, а глаза избегали Крейна; он внимательно рассматривал ультрамариновый вечерний небосклон.
— Слушай, милая, — сказал Крейн, взяв трубку, — не устраивай панику. До того, как корабль разобьется, я выпрыгну с парашютом и спокойно опущусь на землю. Как опавший лист. Я тебя очень люблю. Увидимся перед стартом. Пока.
— До свиданья, дорогой, — послышался чистый голос Эвелины, — ты для этого и звонил?
— Звонил?!
С коврика у камина поднялось нечто шоколадно-коричневое — большое и неуклюжее. Это был Амбер, огромный дог Крейна. Пес принюхался, насторожил уши и заскулил.
— Повтори, ты сказала, я звонил тебе? — кричал в трубку Крейн.
Амбер вдруг зарычал. Одним прыжком он оказался возле Крейна, заглянул ему в глаза и завыл.
— Замолчи, зверюга! — прикрикнул на него Крейн и отпихнул собаку ногой.
— Дай ему пинка и от меня, — засмеялась Эвелина. — Кто-то звонил и сказал, что ты хочешь поговорить со мной.
— Вот как? Знаешь что… Я еще позвоню тебе, радость моя.
Крейн положил трубку и медленно поднялся, наблюдая за беспокойным поведением собаки. Комната была наполнена неверным светом оранжевой зари. Амбер уставился на яркий дрожащий блик, засопел и снова завыл. И тогда Крейн бросился к окну.
С другой стороны поля поднимался столб пламени; внутри него быстро оседали стены ангара. На фоне огня метались темные фигурки.
— Боже, — прошептал Крейн, выскочил из дома и помчался к пылающему ангару. Рядом с ним бежал Амбер. Уже издали Крейн увидел, что выступающий из огня нос ракеты уцелел. Нужно было успеть, пока жар не раскалил металл и опоры не ослабли.
К Крейну подбежали покрытые копотью рабочие. Он бросил на них яростный взгляд и заорал:
— Холлмайер! Холлмайер!
Холлмайер протиснулся сквозь толпу. Его глаза — глаза сумасшедшего — сияли торжеством.
— Плохо дело, — сказал он, — мне искренне жаль, Стивен.
— Свинья! — бросил ему в лицо Крейн, — старая очумевшая от страха свинья!
Крейн схватил его за лацканы, с остервенением тряхнул и кинулся к пылающему ангару.
Холлмайер что-то крикнул. Кто-то бросился Крейну под ноги, сшиб на землю, Крейн вскочил и стал пробиваться сквозь толпу. Рядом был Амбер, его рык перекрывал рев пламени. Крейн удачно попал кому-то в челюсть — человек обмяк и стал оседать на землю. Еще одному достался страшный удар коленом. Этот упал сразу. Крейн, пригнув голову, ринулся в пекло. Сначала он не чувствовал ожогов, но уже карабкаясь по трапу к люку, неожиданно для себя вскрикнул от боли. Внизу выл Амбер, и Крейн сообразил, что собака погибнет в пламени выхлопа. Он быстро спустился и втащил пса в ракету, загерметизировал люк. Его шатало, но усилием воли он удерживал сознание, пока не забрался в амортизатор.
А потом руки сами легли на панель управления, пальцы сами включили рубильник. Работало страстное желание не дать сгинуть в огне его прекрасному творению. Пусть он обречен на неудачу. Но он примет ее достойно.
Ракета вздрогнула, раздались оглушительные громовые раскаты, и первый космонавт погрузился во тьму.