Дайте мне еще один шанс, твердил он. Одну секунду, меньше секунды, чтобы успеть прицелиться. Это все, что я хочу, все, в чем нуждаюсь, все, что прошу.
И тогда он сможет вернуться в дни, оставшиеся позади, к ферме и полям, к туманной иной жизни, с которой он столь загадочно расстался, но которая со временем вновь станет реальной и наполнится смыслом.
Вернулся Сипар.
— Я нашел след.
Дункан встал.
— Хорошо.
Они ушли от реки и углубились в лес. Жара безжалостно обволокла их, она была куда тяжелее, чем у реки — словно горячее мокрое одеяло опустилось на тело.
След был четок и прям. Цита, очевидно, решила идти вперед, не прибегая больше к уловкам. Может быть, она думает, что преследователи потеряют время у реки, и желает увеличить расстояние между ней и охотниками. Может быть, ей нужно время, чтобы подготовить новую подлую ловушку, размышлял Дункан.
Сипар остановился и подождал, пока Дункан настигнет его.
— Где твой нож, господин?
— Зачем тебе? — заколебался Дункан.
— У меня колючка в подошве, — ответил проводник, — Мне нужно ее вытащить.
Дункан вынул нож из-за пояса и бросил Сипару. Сипар поймал его.
Глядя прямо в глаза Дункану, чуть заметно улыбаясь, Сипар перерезал себе горло.
Придется возвращаться. Он знал это. Без проводника он бессилен. Все шансы на стороне Циты — если, конечно, они не были на ее стороне с самого начала.
Циту нельзя убить? Нельзя, потому что она достаточно разумна, чтобы справиться с неожиданностями? Нельзя, потому что, если надо, она может изготовить лук и стрелу, пусть очень примитивные? Нельзя убить, потому что она может прибегнуть к тактическим уловкам, например сбросить ночью камень на своих врагов? Нельзя убить, потому что местный проводник с радостью воткнет себе в горло нож, чтобы ее защитить?
Зверь, обладающий разумом в моменты опасности? В котором ум и способности появляются в опасных ситуациях, а когда в этом исчезает надобность, зверь скатывается к прежнему уровню? Что ж, думал Дункан, это неплохой путь для живого существа. Как хорошо, если можно избавиться от всех неудобств и тревог, от неудовлетворенности собой, вызываемой разумом, когда это тебе не нужно. Но разум и факел в другой, он бросился в кусты. Мелкие зверюшки метнулись в стороны.
Он не нашел Циты. Он нашел обожженные кусты и землю, истерзанную пулями, он нашел пять кусков мяса и шерсти, которые принес с собой к костру.
Теперь страх окружал его, держался на расстоянии вытянутой руки, выглядывал из тени и подбирался к костру.
Он положил ружье рядом с собой и постарался дрожащими пальцами сложить из пяти кусков мяса и шерсти то, чем они были раньше. Задача была не из легких, думал он с горькой иронией, потому что у кусков не было формы. Они были частью Циты, а Циту надо убивать дюйм за дюймом — ее не возьмешь одним выстрелом. В первый раз ты выбиваешь из нее фунт мяса, во второй раз снова — фунт или два, а если у тебя хватит патронов, ты уменьшишь ее настолько, что в конце концов можешь и убить. Хоть и не наверняка.
Он боялся. Ему было страшно. Он признался себе, что ему страшно, и видел, как трясутся его пальцы, и он стиснул челюсти, чтобы унять стук зубов.
Страх подбирался все ближе. Первые шаги он сделал, когда Сипар перерезал себе горло — какого черта этот идиот решился на такое? Тут нет никакого смысла. Он размышлял о верности Сипара, и оказалось, что тот был предан существу, мысль о котором Дункан отбросил как нелепость. В конце концов, по непонятной причине — непонятной только людям — верность Сипара была верностью Ците.
Но для чего искать объяснений? Все происходившее было бессмыслицей. Разве есть смысл в том, что преследуемый зверь идет к охотнику и говорит с ним? Хотя этот разговор отлично вписывался в образ животного, обладающего разумом лишь в критические моменты.
Прогрессивная приспособляемость, сказал себе Дункан. Доведите приспособляемость до крайней степени, и вы достигнете коммуникабельности. Но может быть, сила приспособляемости Циты уменьшается? Не достигла ли Цита предела своих способностей? Может быть и так. Стоило поставить на это. Самоубийство Сипара, несмотря на его обыденность, несло на себе отпечаток отчаяния. Но и попытка Циты вступить в переговоры с Дунканом была признаком слабости.
Убить его стрелой не удалось, лавина не принесла желанный результатов, ни к чему не привела и смерть Сипара. Что теперь предпримет Цита? Осталось ли у нее хоть что-нибудь в запасе?
Завтра он об этом узнает. Завтра он пойдет дальше. Теперь он не может отступить.
Он зашел слишком далеко. Если он повернет назад, то всю жизнь будет мучиться — а вдруг через час или два он бы победил? Слишком много вопросов, слишком много неразгаданных тайн, на карту поставлено куда больше, чем десять грядок вуа.
Следующий день внесет ясность, снимет тягостный груз с плеч, вернет ему душевное спокойствие.
Но сейчас все было абсолютно бессмысленно.
И не успел он об этом подумать, как один из кусков мяса с шерстью будто ожил.
Под пальцами Дункана появились знакомые очертания.
Затаив дыхание, Дункан нагнулся над ним, не веря своим глазам, даже не желая им верить, в глубине души надеясь, что они обманули его.
Но глаза его не обманули. Ошибиться было нельзя. Кусок мяса обрел форму детеныша крикуна — ну, может, не детеныша, но миниатюрного крикуна.
Дункан откинулся назад и покрылся холодным потом. Он отер окровавленные руки о землю. Он спрашивал себя, чем же были другие куски, лежавшие у огня.
Он попытался придать им форму какого-нибудь зверя, но это не удалось. Они были слишком изуродованы пулями.
Он собрал их и бросил в огонь. Потом поднял ружье и обошел костер, уселся спиной к стволу, положив ружье на колени.
Топоток маленьких лап, вспомнил он, словно тысячи деловитых мышат разбегаются по кустам. Он слышал их дважды. Один раз ночью у водоема и сегодня ночью снова.
Что же такое Цита? Разумеется, она не имеет ничего общего с обычным зверем, которого он считал, что выслеживает.
Зверь-муравейник? Симбиотическое животное? Тварь, принимающая различные формы?
Шотвелл, который в таких делах собаку съел, может, и попал бы в точку. Но Шотвелла здесь нет. Он остался на ферме и, наверно, беспокоится, почему не возвращается Дункан.
Наконец сквозь деревья просочился рассвет — мягкий, рассеянный, туманный, зеленый, под стать пышной растительности.
Ночные звуки затихли и уступили место звукам дня — шуршанию невидимых насекомых, крикам скрывающихся в листве птиц. Где-то вдали возник гулкий звук, словно пустая бочка катилась вниз по лестнице.
Легкая прохлада ночи быстро растаяла, и Дункана обволокла влажная жара, безжалостная и неутомимая.
Идя кругами, Дункан нашел след Циты в ярдах ста от костра.
Зверь уходил быстро. Следы глубоко вминались в почву, и расстояние между ними увеличилось. Дункан спешил как только мог. Хорошо бы припустить бегом, чтобы не отстать от Циты, потому что след был ясно виден и свеж.
Но это было бы ошибкой, сказал себе Дункан. Слишком уж свежим был след, слишком ясным, словно животное старалось вовсю, чтобы человек его не потерял.
Он остановился, спрятался за ствол дерева и стал разглядывать следы впереди. Его руки устали сжимать ружье, и тело было слишком напряжено. Он заставил себя дышать медленно и глубоко. Он должен был успокоиться. Он должен был расслабиться.
Он разглядывал следы — четыре пятипалых углубления, потом широкий промежуток, затем снова четыре пятипалых следа. И земля в промежутке была ровной и девственной.
Пожалуй, слишком уж ровной. Особенно в третьем промежутке. Слишком ровной, и в этом было что-то искусственное, словно кто-то разглаживал ее ладонями, чтобы заглушить возможные подозрения.
Дункан медленно втянул воздух.
Ловушка?
Или воображение разыгралось?
Если это ловушка, то, не остановись он у дерева, он бы в нее угодил.
Он ощутил и нечто иное — странное беспокойство, и поежился, стараясь разгадать, в чем же дело.
Он выпрямился и вышел из-за дерева, держа ружье наизготовку. Какое идеальное место для ловушки, подумал он. Охотник смотрит на следы, а не на промежуток между ними, так как это ничейная земля, ступать по которой безопасно.
Ты умница, Цита, признал он. Умница Цита!
И тут он понял, чем вызвано ощущение беспокойства. За ним следили.
Где-то впереди затаилась Цита. Она смотрит и ждет. Она взволнована ожиданием. Может быть, она даже еле сдерживает смех.
Он медленно пошел вперед и остановился у третьего промежутка между следами. Площадка впереди была ровнее, чем ей следовало быть. Он был прав.
— Цита! — позвал он.
Голос прозвучал куда громче, чем ему хотелось, и он застыл, смущенный этим звуком.
И тогда он понял, почему голос его звучал так громко.
Это был единственный звук в лесу.
Лес внезапно замер. Замолчали птицы и насекомые и вдалеке пустая бочка перестала катиться по лестнице. Даже листья замерли, перестали шуршать и бессильно повисли на стебельках.
Во всем ощущалась обреченность, и зеленый свет перешел в бронзовый.
Свет был бронзовым!
Дункан в панике огляделся. Прятаться было негде.
И прежде чем он успел сделать хоть шаг, налетел скун и неизвестно откуда возник ветер. Воздух наполнился летящими листьями и сором. Деревья трещали, скрипели и раскачивались.
Ветер повалил Дункана на колени, и, стараясь подняться, он вспомнил — словно вспышка его озарила, — каким он видел лес с вершины обрыва: кипящая ярость урагана, бешеное верчение бронзовой мглы, деревья, вырванные с корнем.
Ему почти удалось встать, но он тут же потерял равновесие и уцепился руками за землю, пытаясь подняться вновь, и в мозгу настойчивый голос кричал ему «беги!», а другой голос умолял его прижаться к земле, зарыться в землю.
Что-то тяжелое ударило его в спину, и он упал на ружье, ударился головой о землю, и мир завертелся, — грязь и рваные листья приклеились к лицу.
Он пытался отползти, но не мог, ибо что-то схватило его за лодыжку и не отпускало.
Он лихорадочно пытался очистить глаза от грязи и выплюнуть листья и землю, набившиеся в рот.
По вертящейся земле прямо на него неслось что-то черное и громоздкое. Он понял, что это Цита, и через секунду она подомнет его.
Он закрыл лицо рукой, выставил вперед локоть, чтобы смягчить первый удар гонимой ураганом Циты.
Но столкновения не последовало. Менее чем в ярде от Дункана земля разверзлась и поглотила Циту.
Неожиданно ветер стих, и листья вновь безжизненно повисли, и вновь на лес опустилась жара, и все кончилось. Скун прилетел, ударил и унесся прочь.
Прошли минуты, думал Дункан, а может, и секунды. Но за эти секунды лес превратился в груды поваленных деревьев.
Он приподнялся на локте, взглянул, что же случилось с его ногой, и понял, что ее придавило упавшим деревом.
Он осторожно попытался подтянуть ногу. Ничего не получилось. Два крепких сука, отходящие от ствола почти под прямым углом, глубоко вонзились в землю, и нога его была прижата к земле этой вилкой.
Нога не болела — пока не болела. Он ее просто не ощущал. Как будто ее не было. Он попытался пошевелить пальцами, но тоже ничего не почувствовал.
Он отер пот с лица рукавом рубашки и попытался унять поднявшийся в нем панический страх. Потерять самообладание — это худшее, что может случиться с человеком в такой ситуации. Следовало оценить обстановку, спокойно поискать выход, а затем следовать намеченному плану.
Дерево казалось тяжелым, но, возможно, удастся его сдвинуть, хотя, если он его сдвинет, ствол может опуститься на самую землю и размозжить колено. Два сука, вошедшие в землю, удерживали вес ствола.
Лучшим выходом будет подкопать землю под сучьями, затем вытащить ногу.
Дункан выгнулся назад и попытался рыть землю ногтями. Под тонким слоем перегноя его пальцы натолкнулись на твердую поверхность, по которой они лишь скользили.
Всерьез встревожившись, он попытался снять перегной в других местах. И везде сразу под ним начинался камень — очевидно, в этом месте прямо к самой земле подходила вершина давно погребенного валуна.
Его нога была зажата между тяжелым стволом дерева и камнем и надежно схвачена вилкой сучьев, вонзившихся в землю по обе стороны валуна.
Приподнявшись на локте, Дункан откинулся назад. Было совершенно очевидно, что с валуном ему ничего сделать не удастся. И если выход и существовал, то он был связан с деревом.
Для того чтобы сдвинуть ствол, ему понадобится рычаг. И такой рычаг у него был — ружье. Стыдно использовать ружье для такой цели, подумал он, но выбора не было.
Целый час он старался приподнять ствол, но ничего из этого не вышло. Даже с помощью рычага.
Дункан лежал на земле, тяжело дыша и обливаясь потом.
Он поглядел на небо.
Ну что ж, Цита, подумал он, ты все-таки победила. Но только с помощью скуна. Все твои трюки и ловушки не срабатывали до тех пор, пока…
И тут он вспомнил.
Он сразу сел.
— Цита! — крикнул он.
Ведь Цита свалилась в яму. Яма была на расстоянии вытянутой руки от Дункана, и в нее все еще осыпался мелкий мусор.
Дункан лег на землю, вытянулся как мог, и заглянул в яму. Там, на дне, сидела Цита.
Он впервые увидел Циту вблизи, и она оказалась странным, составленным из различных частей существом. В ней не было никаких функциональных конечностей, и она была больше похожа на какую-то груду, чем на животное.
Яма, в которую она угодила, была не простая яма, а тщательно и умно сконструированная ловушка. Вверху она достигала четырех футов в диаметре, а книзу вдвое расширялась. В общем яма напоминала выкопанную в земле бутыль, так что любое существо, упавшее внутрь, не могло бы оттуда выбраться. Все, что падало в яму, в ней и оставалось.
Это и было то, что скрывалось под слишком ровным промежутком между следами Циты. Цита всю ночь копала ловушку, затем отнесла в сторону породу и соорудила тонкую земляную крышку. Потом она вернулась обратно и прошла этой дорогой, оставляя четкий, — ясный след, по которому так легко было идти. И завершив этот труд, славно потрудившись, Цита уселась неподалеку, чтобы посмотреть, как в ловушку свалится человек.
— Привет, дружище, — сказал Дункан — Как поживаешь?
Цита не ответила.
— Классная квартира, — сказал Дункан, — Ты всегда выбираешь такие роскошные клетки?
Цита молчала.
С Цитой творилось что-то странное. Она вся распадалась на составные части.
Дункан, застыв от ужаса, смотрел, как Цита разделилась на тысячи живых комков, которые заметались по яме, пытаясь взобраться по стенкам, но тут же они падали обратно, на дно ямы, и вслед им со стен осыпался песок.
Среди кишащих комочков лишь одно оставалось недвижным. Это было нечто хрупкое, больше всего напоминающее Обглоданный скелет индюшки. Но это был удивительный скелет индюшки, потому что он пульсировал и светился ровным фиолетовым огнем.
Из ямы доносились скрипы и писк, сопровождаемые мягким топотком лапок, и по мере того, как глаза Дункана привыкали к темноте ямы, он начал различать форму суетящихся комочков. Среди них были маленькие крикуны, миниатюрные докованы, и птицы-пильщики, и стайка кусачих дьяволят, и что-то еще.
Дункан закрыл глаза ладонью, потом резко отвел руку в сторону. Маленькие мордочки все так же глядели из ямы, будто моля его о спасении, и в темноте поблескивали белые зубы и белки глаз.
У Дункана перехватило дыхание и отвратительная спазма подобралась к горлу. Но он поборол чувство тошноты и вспомнил разговор на ферме в тот день, когда он уходил на охоту.
— Я могу выслеживать всех зверей, кроме крикунов, ходульников, длиннорогов и донованов, — торжественно сказал тогда Сипар, — Это мои табу.
И Сипар тоже был их табу, вот он и не испугался донована. Однако Сипар побаивался ночью крикунов, потому что, как он сам сказал, крикуны могут забыть.