Я подружилась с еще одной вешалкой - Аллой. Алла, по понятиям модельного бизнеса не сильно подходила в манекенщицы, до чистой вешалки ей было далеко с аппетитными формами, но она работала, так как отказаться от такой красавицы Дом моделей был не в состоянии. Натуральная блондинка с косой до попы, до очень волнительной попы, надо сказать, и с резким перепадом в размерах в области талии, трепетные губы и такой добрый и нежный взгляд, что ни кто не мог ей отказать ни в чем. Понятно дело, остальные вешалки ее недолюбливали. А мне нравилась. Алла училась в Политехническом, на какой то мудреной технической специальности. Ей нравилось и она с энтузиазмом мне рассказывала про сопротивление материалов и прочие страшные глупости. Мой мозг тоже сопротивлялся, я готовилась вновь покорить исторический факультет университета и мучила Аллу всякими историческими фактами. Мы обе были довольны. Потому что беседовать только о колготках и косметике было скучно. Беседовали мы за чашкой кофе. Я варила какой то извращенский кофе и поила всех подряд - кофе с чесноком. Кто то плевался, а нам с Аллой нравилось. Нам было легко и просто общаться. Алка красила перед принятием кофею ногти в кровавый цвет, закуривала сигарету и получала незабываемый кайф.
- Я, наверное, дурочка, - доверчиво шептала мне Алка в такие моменты, - но ничего поделать не могу, такое удовольствие курить, пить кофе с только что накрашенными ногтями. Что бы еще пахло лаком и я боялась испортить маникюр.
Я не курила и ничего не понимала в таких удовольствиях. У меня курили оба родителя, и меня это несколько раздражало, потому что пахло и потому что окурки. Потом, они послушав передачу "Здоровье" задумались о том самом здоровье, которое уносит дым и решили бросить курить оба. Папа - решительный бросил. Мама разложила везде мятные конфеты и стала курить, забираясь на плиту прямо в вентиляцию. И все сделали вид, что в доме больше никто не курит. Но я с детства отличалась прямо таки собачьим нюхом и все равно всю унюхивала, но в отличие от детства у меня появились и другие таланты, как воспитанность и мозги, и я стала сдерживать брезгливое "фу, опять накурили".
Алка предложила просто решение:
- Тебе надо самой начать курить, тогда не будет противно, и может быть, ты поймешь меня в моем удовольствии.
Но курить простые обычные сигареты было скучно. Я придумала себе образ, начитавшись поэтов Серебряного века, в особенности я полюбила Гиппиус и немножко Блока. Гиппиус со своими мрачными стихами про мрачный Петербург рисовалась в воображении утонченной, нервной и обязательно с папиросой в длинных пальцах. Я стала носить черный цвет и загадочно красится, а с моими светлыми волосами это смотрелось эффектно. Готов тогда еще не придумали, и все утонченно-мрачные личности просто по своей прихоти носили черное.
Длинные музыкальные пальцы у меня имелись, кроваво-красный лак мы Аллой организовали и кофе заварили. И запаслись папиросами Беломорканал. Надо соответствовать образу. В первый раз, я никакого удовольствия, кроме зеленого цвета лица не получила. Но постепенно втянулась и научилась не вдыхать эту мерзость глубоко. Аллу я поняла с ее накрашенными ногтями и сигаретой. Но нашла свое, удовольствие. Курилка в Областной библиотеке Горького. Я все мрачная в черном, с томиком Гиппиус, (мне как библиотекарю это было можно), заходила в курилку, мяла в нервных пальцах Беломор канал и затягивалась (только не сильно) переживая предрассветные крики петухов и шершавопыльное предательство Питерского гранита. Взоры всех мужчин были мои, а библиотечные суровые дамы кривили рты, но сдерживали откровенные плевки в мою сторону, на такое нарушение всех приличий. Я получала удовольствие и кличку от Панамы "козел-провакатор". Почему "козел" он так и не созналась, но коза звучало бы так красиво, я это и сама понимала.
Гриша, посмотрев на все эти мои поэтическо-сигаретные метания, хмыкнул и сообщил:
- Ну раз ты теперь уже большая девочка, будем учится пить спирт. А то без этого никуда.
Варвара и спирт.
- Даме - спирт? - возопила я, перефразировав Булгакова.
- Конечно. Водка - это пошло. - не поддался на провокацию Гриша. - Поехали ко мне.
Я нахмурилась. Ехать к мужчине домой? Это не в моих правилах. Но... было страшно интересно. Но я хмурилась, не выпуская интерес наружу, что бы Гриша, не догадался.
- Даю честное пионерское, что будем пить только спирт, и ни каких глупостей.
- Значит, пить спирт, дело серьезное? - решила уточнить я.
- А ты думала!
- Я думала, что даме пристало пить вино, ну коньяк в случае сильного душевного волнения...
- Даме, курящей Беломор, эти напитки строго воспрещены, они портят все впечатление. И потом, тебе очень интересно. Хоть и страшно.
Вот уж кто "козел-провокатор" надо еще посмотреть.
- Интересно. - созналась я. - Но, никаких глупостей. - поставила я условие.
- Договорились.
Квартира Гриши произвела впечатление. Старый сталинский дом, в самом центре самой центральной улицы, с высоченными потолками. Пять комнат, экое барство, в почти советское то время. А библиотека! Я бы там поселилась, и осталась жить навсегда! Отдельная комната с большим мягким диваном и маленьким столиком. Я бы тут хорошо расположилась - крепкий чай, изюм и книга. Быстренько нарисовала я себе чудесную картинку, все распланировала, как хорошо в закатный час читать под пледом, с кухни доносятся волнующие запахи предстоящего ужина, заботливый мужчина рядом... Но все же спросила:
- А уборкой этого всего великолепия кто занимается?
- Жена.
Я чуть не упала в обморок. Жена... и меня в гости пригласил? Меня? Такую приличную и трепетную лань?
- Пожалуй, мне пора. - я благовоспитанно поджала губки, вполне подходяще для оскорбленной старой девы.
- Почему? - удивился Гриша.
- Ты не понимаешь? - продолжала я изображать благовоспитанность.
- Нет. - честно признался он.
- Ты женат. Я с женатыми не встречаюсь.
- Это принцип?
- Да.
- Скажу тебе по секрету: лучше таких принципов не иметь. А то вдруг захочется, а у тебя принцип. Будешь или несчастна или беспринципна.
- Сложно с тобой.
- Нет. Со мной просто. Только не выдумывай глупых принципов, усложняющих твою жизнь.
- И все же я пойду.
- А спирт?
- Как-нибудь переживу без этого сомнительного удовольствия.
- Молодец! Ты мне все больше нравишься. Стойкий, наивный ребенок.
Вот так, это значит он, меня оценивает, ставит надо мной всякие опыты, а я наивно полагаю, что я умная, начитанная и в жизни разбираюсь! Самый лучший метод в такой ситуации - обидеться. Надуться, поморгать, что бы блеснула большая слеза, вздохнуть порывисто и отвернуться, что бы скрыть невольные слезы.
- Пятерка! Заслуженная пятерка. Разыграла, как по нотам. Пошли уже выпьем!
- А жена? - расстроено напомнила я.
Жалко все же, что такой мужчина женат. Такой славный гадский Карлсон.
- Прибирает жена нашего дворника. Я не разрешаю маме заниматься уборкой, она уже в возрасте. Маму надо беречь.
Еще и мама! Что я еще сегодня узнаю? Хорошо, что не женат, он только-только, стал мне нравится. Но за наивного ребенка надо отомстить.
- Такой большой и живешь с мамой?
- Конечно. Я хороший и правильный еврейский юноша. А еврейские мальчики всегда живут с мамой до своей женитьбы.
- То есть ты не женат?
- Фу... мы это уже выяснили.
- А житье с мамой это не принцип? Или у тебя тоже есть принципы?
- Быстро учишься. Это любовь к маме.
- Фу... пошли уже выпьем. Я устала.
Меня провели на кухню. На стол постелили газетку, открыли банки со шпротами, тушенкой и селедкой. Поставили два граненных стакана. Достали трехлитровую банку спирта. И пригласили присесть. Тяжелую прозрачную жидкость плеснули в стаканы и один подали мне.
- Выдохни и выпей залпом.
- А разбавить? - испугалась я. - И почему на газетке?
- Выпей, я объясню. Ну!
Отступать было некуда. Сама согласилась. Правда, я все же надеялась на разведенный спирт, или на вино... и вообще думала, что это шутка такая... Я задумчиво покачала спирт в стакане.
- Может не надо?
- Надо.
Я выдохнула и зажмурившись плеснула в себя эту жидкость. Слегка обжигая, она скользнула в желудок. Слезы брызнули из глаз.
- Запить! - прохрипела я.
- Заесть. - Гриша сунул мне в руку вилку с селедкой. - Запивать спирт категорически нельзя. А то разбавишь и сразу станешь пьяной. А я пьяных женщин не люблю. Что тогда с тобой делать? Только глупости.
Разговор про глупости меня мобилизовал, я открыла глаза, зажевала селедку и выдохнула.
- Ну вот. Теперь и пить и курить ты умеешь. И можешь все это смело бросить. Хотя нет. Мы еще чуть выпьем на брудершафт, и тогда бросишь.
- Ладно. - расхрабрилась я.
- Отлично! - Гриша плеснул еще спирта.
- Брошу.
- Я, конечно, надеялся на брудершафт и поцелуй, - вздохнул Гриша, - но то, что бросишь тоже хорошо.
Мы выпили, поцеловались. Целоваться с бородатым мужчиной было смешно. Я, конечно, целовалась, раза два в жизни, до этого, и предполагала, что это должно быть волнительно, но было щекотно и смешно. Я рассмеялась.
- Молодец! - похвалил Гришка. - Тебе смешно - ты смеешься. Не то, что эти дуры, изображающие неземную страсть.
Я, это запомнила, но решила выяснить чуть позже, газетка на столе меня интересовала гораздо больше. Везде понаставлено хрусталя, все так чопорно и старомодно и газетка. Меня это очень занимало. Гриша внимательно посмотрел на меня, после вопроса про газетку и объяснил:
- Для каждого напитка - свой антураж. Спирт, по идее надо пить в ординаторской. Но это мы еще устроим. Вино или шампанское пить из граненого стакана - это моветон. Но пить спирт из хрусталя - такой же плохой вкус. Для меня это тоже был шок, пить из стакана. Я без ножа и вилки и льняной салфетки первый раз поел только в двадцать пять лет. У Сашки Раева в ординаторской. Я потом тебя с ним познакомлю. А теперь, если ты не возражаешь, мы будем считать, что мы пара и официально встречаемся.
Это интересно и немного страшно. И целоваться смешно. Я сразу почувствовала себя старше, я стала не просто Варвара, а уже взрослая девушка, которая, поди, и замуж соберется. Тут в голову полезли всякие еще дополнительные мысли в связи с этим, но я делиться ими не буду. Но самое страшное из этих мыслей было, что придется его знакомить с родственниками, которые и так уже задают слишком много вопросов о моем молодом человеке. В голове нарисовались красочные картины: суровый папа, хмурит брови; мама в обмороке; бабушки, укоризненно качающие головами, дедушки, тети и дяди, братья...
- Хорошо. - согласилась я.
Варвара и рассвет с Лениным.
В третьем классе нас всех уговорили вступить в пионеры. Ну, как уговорили - сказали надо. Маленькими легко управлять. Маленький человек личность патриотическая, легко внушаемая, точнее - доверчивая. И жаждущая добра и справедливости, в большинстве своем.
Вступали мы небольшими группами, еще и переживали, кто первой пятеркой вступит в пионеры, а кто последней. За это надо было бороться и доказывать свою верность марксизму-ленинизму кровью. Ну, почти... собирать макулатуру и металлолом, получать пятерки и быть послушным - вот такая жертва могучему богу ленинизма от маленьких воинов. Ни чего в истории человечества не изменилось... бог требует жертв, может и не требует, а вот жрецы его требуют - жертва это способ доказать свою верность и желание служить богу и жрецам.
Эк, меня занесло... это все недополученное историческое образование и любовь к истории религии. Конечно, в третьем классе я таких мудреностей не знала, просто была доверчива, наполнена справедливостью и верой в светлое будущее. И стала пионеркой.
А в четвертом классе мы перешли в среднюю школу, и получили кучу разных учителей и классного руководителя. Тогда я считала, что нам сильно повезло. Нам все завидовали - у нас самая замечательная классная! Нас воспитывали верными ленинцами - вся жизнь это служение партии! И ее жизнь, нашей классной тоже строилась на этом. Муж - рабочий. Сын, учился в нашей же школе, как и следовало ожидать - отличник и шахматист-очкарик. И, как и положено, верный ленинец. Партия сказала надо больше рабочих! И сын, не смотря на всю отличность, и шахматичность пошел в рабочие.
И вот на классном часе, нам объявили, что только у нас теперь есть такая традиция - встречать рассвет в день рождения Ленина у памятника его же имени. Рассвет в апреле ранний, у школы надо собраться в половине пятого, что бы пешком с гвоздиками пройти через весь город к памятнику и возложить цветы. Трамваи то еще не ходят! Класс накануне сделал запас гвоздик самого пролетарского цвета, кто далеко живет, и кого отпустили, остались ночевать у тех, кто жил близко к школе. Ко мне ночевать набилось человек пять из класса. Спать ни как не хотелось. Какое может быть почивание на перине, когда такое событие, что разрешили остаться на ночь друзьям! Хихикание, ворочанье и разговорчики продолжались долго, часов до двух ночи, пока возмущенные родители не поставили вопрос ребром - или нас никто будить не будет, или мы, наконец, соизволим заснуть. Ну, к этому моменту мы и сами уже хотели спать и только ждали, что бы нам скомандовали. Потому что сознаться первому, что сил нет уже хихикать и хочется спать - слабо. Самое страшное это было встать утром.
Но папа у меня обладает железобетонным характером. Нас вытряхнули из постелей в половине четвертого. Сейчас я думаю, что это было сделано с целью отомстить, нам за бессонную ночь. Все шатались, глаза не открывались, и завтракать не хотелось.
Папа к тому моменту уже заинтересованный здоровым образом жизни, постановил, что детей надо закалять. И с первого класса у меня была пытка. Утром во время умывания мне предписывалось открыть кран только холодной воды и окатиться по пояс. Ни каких полумер - обтирания мокрым полотенцем, похлопывания себя смоченными в холодной воде ладошками не рассматривалось. Открыл ледяную воду и залез туда по пояс! Братец, тогда еще мелкий - два года, был освобожден от этого просьбами мамы. В день рождения Ленина никаких поблажек не было. Меня сонную запихали под струю, я старалась не орать, что бы не позориться перед одноклассниками, но совсем не получилось, все равно вопила. Зато я проснулась и даже захотела завтракать. Одноклассники стали смотреть на меня с уважением - прямо Зоя Космодемьянская, не меньше! Вот мы, я бодрая, остальные покачивающиеся с закрытыми глазами с букетом гвоздик двинулись к школе.
Восторженная классная, с сыном и мужем ожидала нас у закрытой школы. Всех построили в пары вручили, первой и последней паре, по красным флажкам и мы двинулись сонным строем к памятнику. Идти предстояло восемь кварталов до сквера театра Оперы и балета. Когда мы туда дошли, весь класс поклялся, что это был первый и последний раз патриотического подвига. Возложили цветы, дворники застыли с метлами, удивившись такому дружному почитанию отца коммунизма. Мы двинулись обратно. Теперь предстоял длинный день в школе. Ответы у доски ни кто не отменял, и домашние задания спрашивали со всей строгостью. Все классы смотрели на нас завистью, мы были герои и молчали о своей клятве. Мы решили заманить на следующий год, как можно больше школьников на это мероприятие, что бы самим откосить. Учителя нас уважали, или делали вид, что уважают. Одна историчка, Анна Константиновна, обозвала нас патриотичными дураками и наставила двоек.
Папа провел со мной политинформацию, рассказав страшные истории о раскулачивании нашей семьи и прочие ужасы, при этом сказал молчать даже под пытками. И я перестала быть патриотичной. И пыток, после обливания ледяной водой спросонок, я уже не боялась.
Кулинарные извращения.
У каждого в заначке есть пара историй про кулинарные извращения. Страшные истории про друзей и свои, а если страшно покаяться в своих грехах, то опять про друзей. Мне не страшно. У меня есть такие.