Мерзким ощущением осталось в памяти: доктор в белом халате, серьезный и собранный, стоя напротив меня в коридоре, и глядя с подозрением спрашивает:
- Кто вы больной?
И я, растрепанная, в пижаме в квартире "больной", где разложена только одна кровать явно на двоих, вдруг, боясь этого взгляда, вру:
- Подруга.
Мне до сих пор кажется, что я предала ее именно тогда. Будто в бумажной емкости с песком вдруг сделали дырку, и он начинает вытекать, расширяя провал. По крупице, незаметно, пока не останется пустота и констатировать только: "Знаешь, я так не могу".
Как мне объяснить, насколько это отвратительно? Когда тебя спрашивают, если ли у тебя кто-то, и ты должна врать, всегда. Либо у тебя нет никого, и ты предаешь ждущую дома Ольгу, либо у тебя некий Алексей, и тогда тебе кажется, будто ты выдумала себе мужика, только чтобы за спиной не сказали "неудачница". У меня вроде как есть право на счастье, и никто не потащит меня в психиатрическую больницу лечить от моей любви, но в то же время счастье это омрачено вечным, жутким: "А вдруг все узнают?".
Куры несут яйца, коровы дают молоко, и даже кошек приятнее заводить, чем котов, говорят, что они по поведению воспитаннее и пахнут не так мерзко. Как-то мне попались на глаза две чашки, одна в подарок бабушке, а другая дедушке. Было это грустно, потому что чай в них остывал в комнате с содранными обоями, где вовсю шел ремонт, и не было уже никаких ни бабушек, ни дедушек. На чашке бабушки был написан глупый стишок о том, какие вкусные у нее пироги и какие теплые вещи она вяжет. На кружке дедушки - что он тоже молодец, но без конкретики. Друзья так и не поняли, почему я смеюсь. Я к тому, что если я могу забить гвоздь и собрать шкаф, а он умеет готовить, а для прочего у него стиральная машинка, то и зачем мы друг другу? Был ли вложен некий великий смысл в деление человечества напополам, и почему испокон веков считалось, что для счастья мужику нужна женщина, а женщине - мужик? Может не одна женщина и не один мужик, но в целом только так. Может, мне для счастья хватит еды, теплого места и чтобы никто с ерундой не докапывался? Почему же на меня так странно смотрят, когда я об этом говорю, и думают, что вру?
А может быть и вру. Иногда ведь кажется, что лучше одной, чем без одного единственного в мире человека. Но я во всем виновата сама. Я даже не говорила, что не люблю ее. Пропадала где-то неделю, а потом позвонила сказать, что не могу так больше. Я слабая девушка и система сломала меня, я не могу больше врать другим и бояться, что они все равно что-то поймут. Я не могу терпеть скептический взгляд матери, которая спрашивает, почему я не отвечаю на звонки Ольги. Я не могу больше делать вид, что мы друзья, нам лучше снова стать правда друзьями и никому не врать. Господи, я говорила ей, что однажды она встретит парня, которого полюбит, а про себя отчаянно молила: "Пожалуйста, нет. Пожалуйста, пусть отныне и навсегда, пусть она любит только меня и больше никого. Пусть она навсегда останется моей девочкой. И я буду любить только ее, я буду до конца одна, потому что не смогла быть с ней".
С тех пор прошло полтора года, и у нее Настя. А у меня Андрей.
Какой бы хорошей я не хотела быть, я лицемерка. Это сильнее меня, это моя позорная трусость. Даже теперь я боюсь, что кто-то узнает. Андрей смеется над Ольгой и ее новой девушкой, он считает ее ненормальной, отклонением. Он долго тупо смотрел на меня и переспрашивал, когда я ответила, что они с Настей живут вместе, а не просто квартиру снимают. Кто-то когда-то сказал, что за всеми этими разговорами об ориентации мы забыли о такой важной вещи, как любовь. Он думает, что две девушки не могут быть вместе только потому, что они - две дырки. Он забывает о том, что люди любят сердцем, а не дырками. Люди думают прежде всего о сексе, а не о любви.
Мне было проще, когда казалось, что ему со мной просто удобно. Я его не люблю, он меня использует, кому какая разница. Зачем я это начала? Назло, наверное. Все было относительно хорошо, пока у Ольги не было никого, но как только появилась Настя - я почувствовала себя так, будто это меня бросили, а не я ушла. Будто из меня самой вытащили пробку, и теперь в эту дыру вытекаю я вся, будто это смертельно и надо чем-то ее заткнуть. Заткнула Андреем. Теперь я не могу без него, но все это слишком далеко заходит. Это ведь, наверное, нормально, когда люди думают, что если им друг с другом хорошо, они могут создавать семьи, покупать щенков, заводить детей. Просто я привыкла, что "счастье, любовь" - это не "семья, дети". И теперь не могу понять, во что меня пытаются втравить, словно это авантюра с убийством и ограблением.
В какой-то момент я вдруг поняла, что каждая девушка - проводник, ворота в этот мир для чужих душ из небытия. Внутри нее с рождения несколько душ, кому-то дано с десяток, кому-то только одна, как ни старайся, и с физическими возможностями это никак не связано. Если девушка умерла, не родив - ворота внутри нее запечатываются и души гаснут, так и не родившись. Если она родила только двоих - гаснут остальные, кому не дали пройти в этот мир. Сколько мне отпущены - все внутри меня погаснут, потому что лучше остаться в небытие, чем пройти в этот мир.
Доктор, по-моему, мог бы объявлять это с цветами и довольной улыбкой на лице: "Знаете, у вас не может быть детей". Поздравлять и жать руку, будто вылечил тебя от смертельной болезни, потому что не придется проходить этого. Растить внутри себя что-то, что будет высасывать тебя, а, как придет срок, разорвет тело твое в мучениях жутких, чтобы вывалиться на этот свет, а потом тебя же обвинять за муку эту, что терпит здесь.
И все же, никакой доктор меня не поздравлял. И не огорчал. У меня все еще есть выбор одуматься, решить, что я курица-наседка, молочная корова или кошка, что не пахнет, и должна исполнить свое предназначение. Где-то там, в детстве, меня не воспитали, привив, что быть матерью и женой - главное счастье для женщины и что я должна ощущать себя полноценной и довольной с надутым пузом, готовым разорвать меня со дня на день. Но ведь и в антиутопиях Хаксли люди тоже думали, что счастливы, только потому, что им в детстве сказали, что никто не принадлежит никому, а сытость - главное человеческое счастье, а любовь - пережиток прошлого.
Это как цветок. Растет на поляне среди других таких же, но что-то придавило - и стал расти уже в другую сторону, не к солнцу. Ты - отклонение в их идеальной картине мира. Сорняк, которого не должно существовать, потому что это - плевок в лицо их привычному миру. Говорят, даже черный президент Америки против гомосексуальных браков, а уж кому еще болеть за толерантности. Мне кажется иногда, что мы - как негры в Америке сотню лет назад, только мы - страшнее, мы прятаться умеем. И нас так же убивают, до сих пор, за образ жизни. Через сотню лет люди привыкнут, и будут только брезгливо морщиться, узнавая о нашей тайне, но не будет этого ощущения, что от тебя сделали шаг назад, стоило открыться.
И все же, я рада, что я девушка, и если обо мне и узнают, то только изнасилуют, а не убьют. Я ведь смогу с этим жить, так? Смогла бы я жить, если бы изнасиловали Ольгу?
Если девушка живет с нелюбимым человеком, она может в темноте представить другого на его месте. Наверное. Не могу на месте Андрея представить Ольгу, все равно, что жевать стекло и представлять хлеб.
Когда мне было шестнадцать-семнадцать, нас было, кажется, не так уж мало. Сколько в этом пошлости теперь, когда к двадцати годам девочки уходили к мальчикам, к двадцати пяти рожали, и это будто давало право остальным говорить, что: "Это временное. И ты тоже одумаешься". Я знала, что я всех оставшихся предаю, переходя на этот путь. Что становлюсь такой же "одумавшейся", которой будут тыкать остальных. Как им объяснить, как тяжело идти против сложившейся системы и слушать шутки про геев и делать вид, что тебя это не касается и не касалось? Что это не "Ура! Теперь ты излечилась, теперь ты обычный человек!", а "Господи, помогите мне. Я сломалась. Я оказалась слишком слабой, и меня унесло течением". Боже, как я всегда жутко завидовала всем этим идиоткам, что, наливая чай говорили, что их ориентация была лишь: "Веяньем моды". Насколько было бы проще, если бы я могла тоже поиграть и бросить, еще тогда, а не теперь, когда мне уже скоро тридцать.
Приближение этого юбилея все-таки что-то делает с мозгами. Ты будто спохватываешься: "Как? Уже тридцать? Я уже отгулялась? Больше нельзя играть в любовь с девочкой? С девочкой не может быть серьезной любви?". Ты укладываешь себя, еще живого, но послушно тихого, в черный трупный мешок и зарываешь глубоко-глубоко в себе. Это не заразно. Если меня заставят рожать, мой ребенок будет натуралом. Я не допущу, чтобы он прошел то же, что и я. Есть разница, с кем ты счастлив. Обществу отчего-то есть разница.
Общество... Мне иногда кажется, что это не люди, а стадо, ведомое инстинктами. "Тебе скоро тридцать? Когда свадьба? Ты должна родить?". Кому должна? "Кто-то должен продолжать род". А кроме меня разве некому? Разве этот мир настолько прекрасен, чтобы отдавать ему частичку себя? Может, не права я? Может, они видят в мире ту красоту, которую упустила я за всеми этими размышлениями? Может, не думать и тупо идти напролом - то, что нужно?
Они почему-то считают, что это должен пройти каждый. Любовь, свадьба, семья, дети, внуки, смерть. Иногда мне кажется, что пока я не иду по этому пути, я - бессмертна. Потому что у меня будет только любовь и жизнь.
Счастливы ли те бабушки, что вечно не довольны своими внуками и говорят, что тем от них нужна только квартира? Может, им и в самом деле нужна только квартира? Тогда зачем они появились на свет? Да, я уверена, что делаю правильный выбор, остановившись здесь. Дети - не только маленькие теплые живые комочки на руках. Дети - это твоя дочь, которая в пятнадцать будет пытаться выпрыгнуть из окна, потому что этот мир - совсем не такой, каким она видела его в детстве. Я не смогу быть с ребенком круглосуточно, его нужно отдавать чужим людям в школу и детский садик.
Почему я вообще до сих пор об этом думаю, когда, казалось бы, давно все решила? Я - тупик. Этот мир не достоин того, чтобы в нем жить, из него так и не создали идеального общества. Хотя бы потому, что я не могу быть с любимым человеком, боясь кривых взглядов.
Да и черт со мной, я-то все переживу. А как насчет любимого человека? Как насчет Ольги? Не подставляет ли ее любовь ко мне? Не придется ли ей потом платить за то, что мы позволили друг другу пройти пять минут от остановки до работы или дома держась за руки? Что будет со мной, если она будет плакать у меня на руках потому, что ей сказали что-то или даже сделали просто за то, что она не скрыла своей любви ко мне. Не схоронила. Да, любовь туда же. В черный мешок и еще глубже, иначе рискуешь однажды обернуться, а там уже плодовое дерево, на могиле твоей любви-то. Я просто хочу, чтобы кто-то понял - любить девушку и подставлять ее одно и то же. Ты для нее опасность, ты, возможно, ее смерть. Я ненавижу Настю больше не за то, что не оставила ее одну, а за то, что теперь она может ее дискриминировать.
Думала ли я о смене пола? Думала. А еще о том, что мысли эти приходят в мою голову только бок о бок с мыслями о человеке. Парням в этом больше повезло - они могут выразить свою любовь физически, будь то девочка или мальчик. Две девушки никогда не смогут стать одним. А впрочем, я где-то читала, что и это единение мнимое. Я так же не могу быть рядом с ней круглые сутки и спасти от всего. Иногда я не понимаю: я слишком боюсь этого мира или просто не питаю к нему иллюзий? Что оправдывает человеческую жизнь? И только не говорите, что продолжение рода.
Больше всего я не понимаю: как смеют они говорить, что Бог ненавидит меня? Многие наши считают, что Бога нет, потому что они ненавистны этому Богу, им так удобнее. Я не хочу так думать, мне не нравится эта позиция. И все-таки, я не верю им, что кто-то, создавший меня такой, какая я есть, теперь смотрит на мою жизнь, как на ток-шоу и смеется, наблюдая, как я буду выбираться из этой бездны и жить, обманывая других. Это не испытание. Испытание - это когда у тебя нет ноги, или ты слеп. Мой изъян хорошо спрятан, как раковые клетки на первой стадии, и в то же время так же отвратителен для других, как разъедающие меня черви. А все-таки, своего они добились. Говорят, таких как мы не примет ни одна религия. Словно Богу не нужно наше счастье, не нужно наше умение любить, для него мы такие же кошки, которые должны рожать и населять его землю еще большим количеством бесплатных ток-шоу. Иногда мне кажется, что я готова в ответ так же ненавидеть Бога, но это такая же слабость, как сказать себе, что его нет.
Когда было особенно невыносимо, я хотела пойти в церковь. Я точно знала, кому поставлю свечки, решила, что куплю себе нательный крестик, чтобы он с груди моей видел, что я не грешница, слышал сердце мое. Мне казалось, что если не людям вокруг меня, так ему я что-то смогу доказать. Ведь он же дал нам любовь, и не может она быть не правильной. Любовь - слишком искреннее и светлое чувство, чтобы быть грехом. Как может быть такое? Еще я думала, что подойду к бородатому батюшке и спрошу, как же так получается, что я ни разу в своей жизни не убившая и не укравшая, только за любовь свою пойду в ад? Потому что убийца может раскаяться, а я в своей любви каяться не буду, ведь это уже другой выбор: грешить перед Богом или грешить перед собой.
Я выбрала день, обрадовала мать, что пойду в церковь и... И оказалась еще более слабой, чем сама про себя думала. Стояла на остановке, смотрела на кресты, на иконы, и казалось мне, что стоит войти туда - на меня обрушится потолок. В темной рясе, пропахший ладаном, будет стоять сам бородатый Бог с тюремными наколками на костяшках пальцев и станет доказывать мне все то же: "Одумайся. С парнем же теперь живешь, вот и живи. Я случайно создал любовь, я ведь вам только плодиться и размножаться велел. А любить вы должны были только меня. И человека любите как образ и подобие мое, а любить мой образ в женщине - что может быть омерзительнее".
Я, наверное, не люблю этот мир потому, что он пропитан моей любовью, а вместе с ней и болью. Иногда я так завидую этому стаду, что готово рожать, ждать внуков и умирать, так и не увидев радости. Ольга оставила во мне что-то, после чего можно сказать: "Теперь мне не страшно умереть, потому что лучше уже не будет". И жить для того, чтобы смаковать это. Это - мои драгоценные воспоминания, и ценность их пойму, пожалуй, только я.
У нас с Ольгой были друзья из таких же, как мы. Так проще, с ними не так тяжело постоянно слышать: "А вот Ира теперь с мужиком живет. А ты когда осознаешь, что была не права?". Возможно, именно поэтому эти люди и бывшие друзья, что теперь я боюсь за улыбками и радушием прочитать в их глазах: "Предательница". Их тоже можно понять, ведь я та, кем их будут тыкать потом, что вот еще один человек исцелился, а ты когда же? Это как общество анонимных алкоголиков. "Здравствуйте. Мне почти тридцать и я немного лесбиянка. Пару месяцев назад я впервые попробовала секс с парнем, и мне это не понравилось. Но мы будем пробовать снова и снова, как знать, может, я войду во вкус".
Ольга сказала тогда, что если я вообще смогла с парнем - значит, моя ориентация так же была возрастным, веянием моды, еще чем-то там. Для нее я тоже предательница, но как я могла жить дальше и не врать никому? Я в любом случае уже запятнала себя ложью, лицемерием. Ольга чище меня, она свою девушку хотя бы любит. Иногда мне кажется, что ей противно меня касаться, будто связь с мужчиной опорочила меня, заразила и она теперь тоже боится стать заразной. Наверное, так же нас боялись бы натуралы. Вот будет весело сказать Андрею: "Милый, прости, но я была лесбиянка. После всего, что между нами было, скорее всего ты тоже заразен и теперь будешь геем". Этот ограниченный человек, наверное, предпочел бы любую другую болезнь, потому что там все будут тебе сочувствовать и носить в больницу апельсины. А если ты гей, то от тебя отвернутся, а то и убьют за то, что дружбой своей ты бросаешь тень на их ориентацию, а еще мог и заразить их прикосновением своим.