РОКСОЛАНА КОВАЛЬ
Старуха в черном тряпье, прижав к себе корзинку, беззвучно перебежала дорогу. Стихия вскинулась, подхватив выскользнувшие из пальцев поводья. Собралась остановить лошадь, чтобы спасти метнувшуюся под копыта сумасшедшую. Лошадь всхрапнула и недовольно покосилась на всадницу. Будь у нее такая возможность, наверное, покрутила бы копытом у виска, устав от странностей хозяйки.
– Ты права, Зануда, – нехотя признала Стихия. – Снова померещилось.
Не найдя и следа призрачной старухи, она устало потерла ладонью лицо. С тех пор, как ступила на вытравленные с карты земли, ей не встретился пока ни один человек. Живой, разумеется. Скелеты и обглоданные добела груды костей не в счет. Но разве не этого она хотела? Хоть к черту на рога, лишь бы больше никто не выдал очередное убежище, не указал в ее сторону, не провожал недоверчивыми взглядами. Подальше от людей, всегда представлявших потенциальную угрозу. Умчаться туда, где до нее не доберутся столичные ищейки. Ненавистные шпики, что кишат в каждом городе, продажные хитроумные торговки, переодетые в попрошаек гильдейские прихвостни… Ее воротило от всех и каждого, она мечтала оказаться в пустыне, лишь бы ее оставили в покое.
Она и подумать не могла, что одиночество начнет сводить с ума. Вот и снова солнце, по-весеннему теплое, покатилось к горизонту. Еще один день остался позади. Сколько их минуло? Она сбилась со счета на второй неделе своего путешествия по стертым с карты землям. Да и некогда заниматься подсчетами. Днем старалась проехать как можно больше, выкраивала пару часов на сон, чтобы с новыми силами встретить темноглазую ночь. Ночь и ее прожорливых детей, неведомо откуда появлявшихся уже в легких сумерках.
Поначалу Стихия пыталась от них отбиться. В первую же ночь растратила все заряды, только успевая отстреливаться от окружавших ее свирепых тварей. Один умчался, утащив в загривке последний кинжал. Так что теперь воевать ей было нечем. Отбивалась камнями, если те попадались на пути, орудовала полой корягой, заменившей дубину. Но в основном спасалась бегством. Снова бегством… Порочный круг, право слово! Сменила одних преследователей на других. Что те – твари, что эти. Все жаждут ее крови.
Она всмотрелась в зеленевший неподалеку лесок. Каждый раз надеялась, что вот за этой рощицей, вот за этим холмом, за этой рекой возникнет хотя бы маленькое селеньице. Но в этот раз видение не исчезло. Медленно приближалось серое строение. Дом и не дом, склеп и не склеп. Место, где возносят своим богам молитвы? Пожалуй.
Воздух заколебался, переливаясь в косых лучах. Тень убежала далеко-далеко и словно зажила своей жизнью. Запахло незнакомыми травами, пленившими кобылу. Стихия спешилась и дернула поводья, с трудом оторвав ту от пожирания растений.
Наконец, круглый дом, обвитый вьюнами, целиком показался из зарослей. Перед входом плескался фонтанчик, но утолять жажду его зелеными водами не хотелось. Оставив лошадь на тропе, Стихия заглянула в окно. В доме, похоже, никого не было.
Пройдя к дверям, она хотела постучать, но те сами распахнулись. На пороге появилось серое чудище с тремя головами и оскаленными пастями. Четыре кряжистые лапы приготовились бежать за обычно удиравшей добычей. Стихия осталась стоять на месте, чем несколько обескуражила зверя. Три головы поднялись выше, шесть круглых глаз уставились на гостью, из блестящих ноздрей вылетели клубы пара.
– Доброго вечера, мать вашу, – сказала Стихия и, щелкнув чудище по носу, потеснила его бедром и вошла в сумрачную комнату.
– Кто это еще? – клацая клыками, спросила одна голова, повернувшись к двум другим, не менее удивленным.
– Ты меня спрашиваешь? – переспросили обе сразу и развернулись к зале.
Пройдясь по круглой комнате с куполовидным потолком и стоявшим в центре столом, Стихия пошарила в глубоких нишах, но не нашла ничего полезного.
– Спасайся! Р-р-р! Загрызу! Все загрызем! – опомнился зверь, с топотом прибежав к столу и заняв угрожающую стойку. – Загрызу! Эй, это ты повилял хвостом?
– А почему это сразу я? – возмутилась серединная голова. – Сам, поди, и мотал! Я зубы скалил за троих. Р-р-р-р!
– Ты не зубы скалил, а слюни пускал!
– Пахнет вкусно! Убирайся, чужак! Мы тебя раздерем в клочья!
– О, какая тварь снова повиляла хвостом? Кому вы виляете? Р-р-р!
Три головы начали спорить и оглядываться на покрытый шипами хвост. Стихия, не обращая на них внимания, стащила с полки длинный ларец. Смахнув с него пыль, открыла и заглянула внутрь. На черном бархате лежал горн, обжегший глаза блеском горного хрусталя. Она-то надеялась, что это будет хотя бы кинжал.
– Куда это ты собралась? – в один голос прорычали головы чудовища.
– До города далеко?
– Шесть дней пути. Но тебе туда не поспеть! Мы тебя догоним и загрызем!
Но чудище не последовало за ней. Осталось в зале выяснять, кто вилял хвостом, кто пускал слюни, а кто радостно скалился, когда им велено сторожить драгоценность хозяина.
Стихия забралась в седло и отправилась к темневшему вдали леску. Среди деревьев легче прятаться от ночных охотников и проще оправдывать мерещившиеся фигуры. Еще пару недель назад она была уверена, что никогда не пожалеет о своем решении. О таком трезвом и взвешенном решении избавиться от бремени, едва не перевернувшем ее жизнь. А сейчас ловила себя на том, что все чаще прикладывает ладонь к животу, ощущая не только ноющую боль, но и незнакомую пустоту. Да, одиночество и впрямь сводит ее с ума.
Она долго моргала, чтобы избавиться от очередного наваждения. Но в этот раз оно не исчезло, даже когда Стихия подъехала к нему вплотную. И тогда до нее дошло. Впервые за столько дней она встретила живого человека! Прощай, помешательство! Она больше не одинока на своем пути! Теперь у нее будет попутчица! Вместе они продержатся, смогут выстоять против тварей и доберутся до города!
Лохматая девица в порванной куртке поднялась с корточек. Выхватила из-за пояса арикит, наставив его на пожаловавшую к ее костру Стихию. Та собралась заверить, что не имеет дурных намерений. Более того, ей хотелось на радостях стиснуть незнакомку в объятьях, словно она была ее давней подругой. Но посмотрела на ее сапоги в красной пыли, выхватила из-за спины корягу и огрела девицу по голове.
Когда та очнулась, связанная по рукам и ногам, Стихия уже сидела у костра. С небывалым аппетитом ела жесткие, как подошвы, кусочки вяленой рыбы. Своей очереди ждали найденные в том же мешке овощи, висевшие нанизанными на прутик над огнем.
Лохматая девица задергалась, пытаясь освободиться от пут. Привалившись к дереву, попробовала достать ногой лежавший неподалеку арикит. Стихия покосилась на нее, выбирая кости из очередного рыбного кусочка, но не отодвинула самострел дальше.
– Ты кто такая?! – поняв тщетность своих усилий, возмутилась девица. Дернув головой, откинула с глаз слипшиеся в сосульки волосы. – Какого черта ты меня связала? Что я тебе такого сделала?
– Ничего, разумеется. Вы все – сама святость.
– А-а, так ты чокнутая.
За последние дни Стихия и сама подозревала нечто подобное. Но слышать такое от неотесанной селянки, растоптавшей ее всколыхнувшиеся надежды своими сапогами, запорошенными красной пылью… Небеса снова посмеялись над ней. Она-то наивно подумала, что они ниспослали ей спутницу, а они столкнули ее с врагом…
– Мне было семь, когда в наш город постучала война, – не глядя на возмущенно сопевшую девицу, заговорила Стихия, бросив обглоданные косточки в костер. – Молодняк из семей Знати отвозили в обитель, что стояла на захваченных врагами землях. У одних матерей отнимали детей силой, другие – отдавали сами, надеясь спасти им жизнь.
– Э? – явно не понимая, к чему она это говорит, нахмурилась девица.
– Я была одной из тех, кого отдали добровольно. Нас везли в крытых повозках. Девочек отдельно от мальчиков. Несколько отважившихся бежать были убиты. Путь вдоль лесов, по бескрайним землям был долгим. За это время заболели и скончались самые изнеженные особы. Среди этого хаоса я познакомилась с одной девчонкой. Вместе нам не было так страшно, и всю дорогу мы держались за руки.
– Рада за вас! – огрызнулась девица, продолжив бороться с путами.
– Нас привезли в королевство, при котором была зала учений. Моя маленькая спутница не была такой робкой и трусливой, как я, потому всегда меня защищала, став среди множества детей единственной подругой.
– Тебе это с рук не сойдет! Развяжи меня немедленно!
– Наставницы собирались сделать из нас прислужниц Правительницы. Им облегчало задачу то, что все девочки были Знатью, а им с детства прививали манеры. Мы прожили в этом мире утонченных повадок три года. За это время столько всего произошло. Вначале многие девочки задирали носы, но наставницы внушили им, что те полны порока и страшного греха. Жестокий Творец каждый миг наблюдает за всеми, знает все дурные помыслы! Хм, перекос был таким сильным и внезапным, что ходящие с веерами, манерные девочки вдруг принялись молиться и просить прощение за каждую мелочь.
– Развяжи меня!
– Половина детей скончалась от напавшей болезни. Они умирали так стремительно: еще утром мы были вместе в учебной зале, а к вечеру из комнаты выносили маленькие носилки, покрытые черным полотном. Вторая половина, думая, что это Творец наказывает грешников, не поднималась с колен, молясь и рыдая с утра до ночи.
– Проклятье! – не сумев перегрызть веревку, выплюнула нитки девица.
– В живых осталось совсем немного, да и те были совершенно невменяемыми. Мы с подружкой решили бежать от этого ужаса, веря, что у нас на двоих не вражеский Творец, а святая богиня, что защищала нас все это время. И однажды ночью нам удалось выбраться из королевства. Мы хотели вернуться домой, ведь проклятая война уже закончилась.
Девица перестала пинать ногами воздух. Признав поражение, выдохшись окончательно, устало привалилась к дереву. Стихия, не глядя на нее, продолжала, неторопливо счищая с овоща кожуру, опилками сыпавшуюся в траву.
– Мы добрались до ближайшего города, где все дома были словно из песка. Ни деревьев, ни цветов. Лишь палящее солнце, потрескавшаяся земля, кривые улицы. В этом городе, в потоке людей мы с подругой разминулись. Я осталась совсем одна, мечущаяся, гонимая, напуганная. Когда я думала, что меня затопчут в толпе, ко мне подошел незнакомец. Взял за руку и повел сквозь гвалт и облака пыли. Он приютил меня в своем маленьком доме. Когда заболела, заботился обо мне.
– А-а, так ты давно чокнулась.
– Искал вместе со мной потерянную подругу. Мы ее так и не нашли, и я смирилась. Привыкла жить там, совсем забыв о том, что я из Знати. Осанка и манеры стерлись, будто их выдуло горячим ветром. Я начала забывать, что такое мир вне этого города. Единственным светлым человеком был мой покровитель. Я полюбила его всей душой. Он был красивым, но эта красота не бросалась в глаза. Я смогла рассмотреть ее под темной мягкой щетиной, в кошачьих повадках, в нестареющей улыбке. У него были прекрасные, разные по цвету глаза. Золотистый, как закатный луч, и темно-зеленый, как весенний лист. Мое спасение было в нем. Треиштен – дарящий свет.
– Да за что мне это? – вздохнула девица, уже не пытаясь ее перебить.
– К нему часто ходили люди, просили о помощи, молили исцелить детей. Днем и ночью являлись и спрашивали совета, жалуясь, что их обделяют или обманывают. Он никому не отказывал ни в советах, ни в лечении, вытаскивая с того света всех больных. Но однажды его обвинили в том, что он служит дьяволу, оттого и вся его сила. И не важно, что тратил он ее на благие дела! Под крики собравшейся толпы его вывели на улицу. Его судили Молящиеся, заставляя признаться в том, что он был послан дьяволом, дабы извести народ Элейка. Все те, кто ходил к нему толпами, кому он не отказывал в помощи, чьих детей он вылечил, даже не подумали встать на его защиту.
Девица впервые не попыталась вставить свое слово. Только поерзала на кочках, чтобы оправдать свое бездействие. Стихия продолжала тем же тоном:
– Я была там, в той толпе, сдерживаемой охраной. Видела, как ему сковали руки, как хлестали кнутами, чтобы он признал себя дьявольским посланником. Но он не признал. Тогда стражники стали истязать его плетьми с нанизанными на концы когтями. Ему выдирали кожу, его полосовали мечами, ему выбивали зубы. Толпа ревела и махала руками, требуя справедливости, потому что он обольстил их! Все, к кому он прикоснулся своей колдовской речью, предстанут перед Создателем с запятнанными душами.
– М-да уж…
– Я валялась в ногах безумной, озверелой толпы, глотая со слезами пыль. И не могла ничем ему помочь, видя, во что превращается его красивое тело. Ручейки крови впитывались в песок, ошметки кожи застревали на когтях плеток. Алые брызги летели на одежды стражников, с садистским азартом выполнявших приказ Молящихся. Судьи уверяли толпу, что являются посланниками Создателя! Что имеют право казнить! А под вечер, когда толпа утомилась, когда сменилось несколько стражников, запыхавшихся и взмокших от усердия, Треиштен потерял сознание. Ухватив за ноги, истязатели поволокли его в тюрьму по скатавшемуся в комья песку. Меня, за то, что жила с ним, внимала его противным Создателю речам, избили и бросили на площади. Ты только послушай! Они знали, что противно их Создателю! Они, ничтожные, трусливые твари, не ведающие ничего кроме своего страха, вершили суд во имя справедливости!
– Ну а я-то тут при чем? – без былого возмущения спросила девица и если бы могла, то развела бы в недоумении руками.
– Очнулась я днем от палящего солнца и от криков. Еще толком не поняла, но догадалась, что его уже осудили, хоть он и не признал своей вины. Поднявшись, я побрела на улицу. Там шли люди, бежали и разного возраста дети. Я пробилась среди них, увидев идущего впереди окровавленного и обожженного, с трудом передвигавшего ноги человека, тащившего на плече связку деревянных молотов. У меня все внутри рвалось на части. Боль ослепляла, оглушала, выворачивала наизнанку. Перед глазами мелькали картины из недалекого прошлого. Так ярко и так быстро перемежаясь! Вот Треиштен смотрит на меня и улыбается! Вот несет на плече к сверкающей в корыте воде. Сидит у огня, ходит с грацией кошки, держит каменный стакан, говорит и смеется! И вот он снова, ободранный, окровавленный, останавливается на месте своей казни и оборачивается. А я, глядя на него, падаю на колени, видя выдранные, обожженные волосы, исполосованное ранами лицо. Красивое даже под этой ужасной багряной коркой!
– Вот ведь варвары…
– Они выткнули его золотой, солнечный глаз. Он смотрел на меня, когда вылеченные им дети бросали в него камни, смеясь, плюя и строя рожи. Стражники вбили рукоятки мечей в деревянный пласт и положили Треиштена на острия. Он медленно умирал, а когда это случилось, на его губах застыла улыбка, печальная улыбка всепрощения. Но даже после его смерти Элейцы не могли успокоиться: дети продолжали кидать камни и плевать, а родители проклинали и кружили вокруг, будто хищные птицы. И только вечером, когда сгустились тучи, и ударила молния, угодив в могилу, люди разбежались по своим домам.
Девица растерянно молчала. Стихия посмотрела на оставшийся в руках зеленый хвостик. Она со злости превратила в стружку всю морковь. Бросив остатки в костер, взялась за другой овощ, чтобы скрыть нараставшую дрожь в пальцах.
– Я поклялась отомстить за него. Долго плутая по пустынным землям, забрела в поселение с разномастным людом, среди которого увидела человека в знакомой одежде. Из осевшей на дно злости вдруг поднялся дикий ураган ярости. В ушах зазвенели голоса, замелькали лица с орущими ртами. И ноги с алыми подошвами. Я набросилась на элейца и принялась колотить его, видя перед собой лишь истерзанное тело Треиштена. Меня оттащил от того гада один старик и отвел в сторону. Нагнувшись, тихо сказал: «Если хочешь научиться убивать, я помогу тебе». Я ушла с ним, прожив в его доме с год. Каждый день выматывала себя тренировками, самозабвенно отдаваясь поставленной задаче. Все во мне жило лишь одной целью – растерзать, придать страшным мукам всех элейцев. Содрать шкуру с каждого, вонзить их же когтистые плети в их подлые тела!