Ему пришлось пережить неприятное мгновение. Он забыл запереть дверь и мельком видел Эммануэля, заглянувшего в спальню и тут же выскочившего из комнаты.
Ушла она перед рассветом, тихая, как дуновение ветра. У Мориса осталось странное и тёмное ощущение. В начале ночи бесстыдная разнузданность и неуёмная похотливость Лили даже возбудили его, но с течением времени он всё больше ощущал утомлённость, какую-то вялую апатию и непонятную слабость.
Такого он не переживал никогда.
Подняться утром Морис не смог и пролежал в постели почти до вечера в мутной полудрёме, -- благо, день был воскресный. Наконец, с трудом преодолев оцепенение полного бессилия, выполз на балкон, почти наглухо увитый виноградными лозами, вдохнул полной грудью прохладный осенний воздух и, поглядев вниз сквозь листву, обмер: Лили, а её рыжие волосы, золотившиеся в лунном сиянии, нельзя было спутать ни с чем, сидела на узкой скамье на коленях Сирраха Риммона. Невер сжал ледяными пальцами пульсирующие виски, с тоской подумав о бутылке мозельского в сундуке, но до угла спальни было почти десять шагов. Не было сил даже позвать слугу. Кое-как, почти ползком, он снова добрался до постели, простыни которой ещё сохраняли запах Лили, и снова провалился в непроницаемый сон без сновидений.
* * *
Что до Риммона, то Сирраху не нравились женщины, корчащие из себя недотрог. И, запуская руку под батистовую рубашку Лили, он подумал, что ломаться она не будет. А иначе, -- какого чёрта было прижиматься к нему на лестничном пролёте и буквально лезть в штаны на лавке в палисаднике? Лили не обманула его ожиданий, ломаться не стала, и через несколько минут они уже стояли у двери в спальню Риммона. Он не любил ни длинных прелюдий, ни сентиментальных серенад, но был силён и вынослив.
Тем неожиданнее для него был внезапный пароксизм слабости, вдруг тяжёлой мутной волной накативший невесть откуда и обручем сковавший тело. Рот наполнился солоноватым вкусом крови, возбуждение улеглось, но голову, стремительно закручиваясь огненным смерчем, сдавила нестерпимая боль. Боже, что с ним?... Он с изумлением смотрел на свои ладони, трепещущие и бледные, пытался сжать пальцы в кулаки, но не было сил, пальцы не слушались, он чувствовал себя просто полумёртвым. Сиррах не заметил, как девица ушла, думал лишь о том, как суметь доползти до трюмо, где золотилась впотьмах бутылка коньяка, но вскоре понял, что сдвинуться с места не сможет.
Его слуга, увидев утром хозяина, похожего на мумию, в испуге замер на пороге.
* * *
Гиллель Хамал, заперев дверь, заложив пазы огромным бруском стального засова и придвинув к дверной раме тяжёлый сундук, углубился в ветхий свиток. "Сефиры Каббалы -- смысл и тайна божественной мудрости. Кетер, Хохма, Бина, Хесед, Гевура, Тиферет, Нецах, Год, Йесод, Мальхут..."
Увы, для чтения мудрых трактатов необходим не только глубокий ум, но и спокойный дух. На душе же Гиллеля спокойно не было. Мысли его разбегались, как испуганные тараканы. Что здесь происходит, чёрт возьми? Куда он попал? Безумие, просто безумие.
Вдруг Гиллель услышал, как, царапнув тишину, в пазах замка звякнул брусок засова. Хамал задрожал и скривил губы. Как же! Эту лярву только пусти, -- после такой романтической встречи ему и недели не протянуть! Закрыл ли он нижний замок на два оборота? Достаточно ли придвинутого к двери сундука? Не сесть ли на него для вящей прочности? Но шуршащие шаги за дверью уже стихли.
Гиллель был человеком светским, но тут вознёс благодарение Всевышнему.
* * *
Тем временем в крайней комнате у входа в коридор шла неспешная и серьёзная мужская беседа интеллектуалов, аристократов духа. Не очень отчётливая речь говоривших свидетельствовала о некотором опьянении, и несколько бутылок, громоздившихся на столе и под ним, подтверждали это.
-- Деструктивное намерение мага в отношении жертвы, Митгарт, оправдано всеми законами естественной этики и честной игры, ведь в нём просто реализовано право сильного. Причём, успех, как я заметил, зависит скорее от приложения немногих верных принципов, нежели от обилия нахватанной информации, -- высказался Виллигут, сидя с Бенедиктом Митгартом за бутылкой шамбертена. -- Большинство учебников по магии набито невероятным количеством псевдо-эзотерических знаний, -- продолжал он, -- там подсовывается в основном то, что a priori не может сработать, дабы отбить охоту у всех, кроме самых упёртых и бесталанных. Никто не доверяет тому, что усваивается с лёгкостью.
-- Хотя все постоянно ищут короткие пути, дармовщину и чудеса, -- лениво проговорил Митгарт, то ли соглашаясь, то ли оспаривая собеседника. -- Мне представляется, что суть обаяния магии -- это возможность подняться над моралью, объявив её вздорной ошибкой.
-- В морали самой по себе ничего заведомо ошибочного нет, она даже необходима для получения большого наслаждения, произведённого рациональной распущенностью, -- заметил, придвигаясь к Митгарту, Виллигут. -- Нелепой и ошибочной мне представляется только мораль, основанная на устаревших и затасканных принципах.
"Законы механики основаны на принципах ещё более архаичных и обветшалых, что, однако, не даёт оснований считать их нелепыми", -- вяло подумал Митгарт, но спорить не стал. Он апатично разлил остатки вина по стаканам, залпом выпил и поднялся.
-- Пора, поздно. Мы засиделись. Завтра коллоквиум по-греческому. Я возьму это и почитаю на досуге, -- Бенедикт не заметил взгляда, которым проводил его Виллигут и, тяжело ступая по каменным плитам пола, пошёл к себе, унося старый свиток пергамента, основательно изгрызенный по краям мышами.
Когда за спиной Виллигута через несколько минут заскрипела дверь, Генрих подумал, что вернулся Митгарт, но, радостно обернувшись, увидел на пороге рыжую бледную девицу, которая нагло пялилась на него ещё на лекциях. Нелепо раскачивая бёдрами из стороны в сторону и глупо закатывая глаза, она подошла к нему вплотную. Он молча смотрел на кривляку, пока она не позволила себе прикоснуться к нему. Резким ударом Генрих отшвырнул её, а затем, распахнув дверь, грубо вытолкнул грязную тварь в коридор.
Чёрт его знает, что творится в Меровинге!
* * *
Возвратившийся к себе Бенедикт Митгарт, положив принесённую от Виллигута рукопись на стол, задумался о своих делах -- куда как не блестящих. Семья его была разорена, между тем сестрица -- на выданье. Проблема представлялась неразрешимой. Митгарт мутным взглядом смотрел на серое набрякшее небо за окном. Начал накрапывать дождь.
То, что Бенедикт и Хелла -- родственники, сказал бы каждый, увидевший их, -- слишком уж очевидным было фамильное сходство. Но если грубость черт брата в какой-то мере искупалась его мужественностью, то сестру маленькие серо-зелёные глаза и длинный хрящеватый нос, нависавший над жабьими губами корытообразного рта, делали похожей на готическую горгулью. Бенедикт сам, глядя на неё, часто поёживался, с тоской думая о моменте, когда сестрица неизбежно заявит ему: "Дай мне мужа, не то я подожгу дом". Такое не раз слышали патриархи рода Митгартов от своих дочерей и сестёр. На его беду, после смерти отца старшим из Митгартов был он, Бенедикт.
Между тем, приданого у сестрицы не было.
Развалившись на диване, Бенедикт развернул свиток и погрузился в чтение. "Это знание позволяет превращать Сатурн, Марс, Юпитер, Луну и Меркурий в чистое золото, и обладает способностью помогать созреванию растений и превращать всякие камни в рубины и бриллианты. Тебе следует сначала использовать металлический агент, каковым является королевская сатурния, а затем привести в действие Меркурий, после чего ты сможешь растворить и превратить в ликёр Солнце и Луну, и выделить из продукта их гниения семенной навоз. Этот Меркурий является чудесным кадуцеем, о каковом мудрецы говорили в своих книгах. Он, и только он, способен растворить Солнце и Луну до их подлинной природы и служить для приготовления Философской Тинктуры, трансмутирующей все металлы в золото..."
Сколько же нужно золота, чтобы пристроить сестрицу? Сам Митгарт не женился бы на такой и за мешок бриллиантов. Тут он задумался. Впрочем, за мешок... Бенедикт почесал макушку. За мешок -- женился бы. Ха, да за мешок бриллиантов он женился бы и на чёртовой бабушке!
Бенедикт вернулся к тексту. "Знай же, что нет другого способа осуществления этого искусства. Всё остальное -- обман, шарлатанство и ложный путь, с которыми я сталкивался, к великому сожалению, на протяжении долгих лет".
Глаза Бенедикта слипались, и стук в дверь заставил его вздрогнуть. Завещание Фламмеля выпало из рук. На пороге стояла Лили. Митгарт всегда был логичен. Появление фройляйн Нирах в его спальне за полночь не вызывало сомнений в её намерениях. Не Философская Тинктура, конечно, -- апатично подумал Бенедикт, но ведь само плывёт в руки. Деловито и спокойно, не раздеваясь, он воспользовался Лили, а спустя несколько минут ненавязчиво подтолкнул её к двери, давая понять, что время забав кончилось. Наложив засов, вновь погрузился в чтение.
"...Возьми белый Сульфур, разотри в порошок в стеклянной ступе и ороси его Меркурием, из которого он был сделан, в количестве трети веса порошка. Преврати эту смесь в пасту наподобие сливочного масла, помести её стеклянный сосуд округлой формы, поставь его в печь на подходящий жар углей, весьма умеренный. Во время возгонки ты увидишь чудесные вещи, происходящие в твоём сосуде, точнее говоря, все цвета, существующие в природе..."
Митгарт снова вздохнул. Бред это всё. Мрачная тень разорения стояла над ним чёрным призраком, но глупо думать, что наследники Фламмеля не испробовали все эти рецепты. И что? Кто озолотился? Он бросил свиток на стол и задул свечу. К чёрту. Утро вечера мудренее.
* * *
Не все так думали. Через дверь от Митгарта, в комнате Эммануэля Ригеля светилась лампа. Он ещё не ложился, засидевшись в ночи над Писанием.
"Если же у кого из вас недостаёт мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, -- и дастся ему. Но да просит с верою, нимало не сомневаясь, потому что сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой. Да не думает такой человек получить что-нибудь от Господа. Человек с двоящимися мыслями нетвёрд во всех путях своих..."
Вечер выдался хмурым и дождливым, за окном урчали потоки воды, булькая в желобах горгулий, небо то и дело озарялось вспышками молний, и Эммануэль не услышал дверного скрипа, но продолжал читать.
"Блажен человек, который переносит искушение, потому что, быв испытан, он получит венец жизни, который обещал Господь любящим Его. В искушении никто не говори: Бог меня искушает; потому что Бог не искушается злом и не искушает никого, но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственною похотью; похоть же, зачав, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть...".
Ригель уже хотел погасить лампу, когда на пороге появилось странное существо. В неверном свете мелькнули очертания черепа, почти сразу одевшиеся бледной кожей, и зазеленевшие глаза остановились на нём. Эммануэль не был труслив, но почувствовал, как липкий страх сковывает его. Он теперь узнал Лили, но это почему-то испугало его ещё больше. Она медленно двинулась к нему, подойдя к столу, за которым он сидел, вплотную. Эммануэль резко поднялся, опрокинув стул. Она придвигалась всё ближе. Он отступал. Свет лампы вновь упал на лицо Лили, превратив его на мгновение в череп. Резко оттолкнувшись от края стола, Ригель опрометью бросился к двери, бегом пронёсся по коридору, и остановился лишь тогда, когда налетел в тёмном коридоре замка на преподавателя латыни, профессора Вальяно.
* * *
Дождь между тем стих, Меровинг погрузился в тишину. Округлившаяся луна проступила на небосклоне. Близился рассвет. Нергал и Мормо, вернувшиеся с ночной прогулки, были весьма довольны вояжем. Они оба в эту ночь основательно полакомились, удовлетворив все свои нужды, однако Фенриц, к немалому изумлению Августа, вернувшись в Меровинг, послал слугу Франца на кухню за кругом сыра и молочным поросёнком и тут же в один присест сожрал его заднюю половину, заел её сыром и запил шестью бутылками перно. Ну и аппетитец! И куда что девалось? Нергал был худ, как скелет. Понятное дело, слишком хорошо воспитанный, вампир ни словом, ни жестом не выдал своего удивления. Сам он деликатно опорожнил лишь одну бутылочку и дальнейшее помнил смутно.
Но под утро протрезвевшему Мормо, открывшему левый глаз, в сонном видении померещилось что-то апокалипсическое. А! Вот оно что! Перед ним на огромном блюде лежал нежный запечённый поросёнок, точнее, его рыло и часть тушки, -- в объятьях серого волка. Вид свиного рыла, украшенного петрушкой и салатом, был безмятежен и элегичен. "И возлягут рядом волк и ягнёнок..." -- или как оно там? А может, Лев и поросёнок? К чёрту! Август не помнил.
Тут до Мормо дошло, что это вовсе не сонное видение. Волчья пасть принадлежала дружку Фенрицу, а поросёнок был остатками вчерашней трапезы. Должно быть, Нергал ночью по-пьяни пробормотал формулу обращения, а продолжающееся полнолуние сыграло с ним эту дурную шутку. Мормо растолкал Нергала, привёл его в первоначальный вид, отволок на кровать и отправился к себе досыпать. Через полчаса Нергал зашевелился, так как отлежал руку, а стук в дверь окончательно разбудил его. Он тяжёлым взглядом посмотрел на дверь, ожидая, что это Мормо, собираясь спросить, какого чёрта тот будит его в такую рань, но на пороге стояла Лили фон Нирах. Она начала раздеваться прежде, чем он пожелал ей доброго утра.
Впрочем, ничего он ей, справедливости ради скажем, желать и не собирался.
Нергал, как Риммон и де Невер, подивился её бесстыдству и извращённости, которые могли бы сделать честь разве что самой последней проститутке. Однако, хотя сама Лили не нравилась Фенрицу, её готовность раздвигать ноги весьма импонировала, а ненасытная похотливость позволяла полагать, что его предложение её не шокирует. Даже не до конца протрезвев, после того, как достаточно грубо пару раз овладел ею, Фенриц сразу предложил блудливой девке принять участие в Чёрной Мессе, которую они с Мормо запланировали на следующей неделе. При этом он, обычно беззастенчиво лгавший адептам, не счёл нужным скрывать, что ей предстоит сделать.
Лили загадочно улыбнулась и кивнула. Нергал улыбнулся, проводил её по коридору до дверей спальни Мормо и, поделившись с ним блестящей идеей ночного шабаша, ушёл, оставив их вдвоём.
Тупица Франц, его слуга, совершенно не разбирался в винах и, морщась с похмелья от головной боли и злобно бормоча, что всё приходится делать самому, Нергал отправился за вином в Верхний донжон замка. Встретив там Митгарта, он поделился подробностями вчерашней попойки с Мормо, похвалив поросятину матушки Луво из местной лавчонки, при этом крайне неодобрительно, даже убийственно, отозвался о качестве купленного в Шаду сыра. Омерзительная вещь, до сих пор во рту вкус скисшего масла и гнилого укропа. Просто мерзость. И это пармезан?