Он говорил, что всё знает про эти богатые монастыри. Их богатство — от приданого знатных женщин, слишком уродливых для замужества. Вот семьи и прячут их в монастырях, где эти несчастные занимаются рукоделием и молятся о душах отцов и братьев, пока не сморщатся от старости и тихо не умрут. Но когда я впервые увидела этих женщин, то сразу поняла, если они и монашки, я никогда таких прежде не встречала. В год их приезда выдалось плохое лето, холодное и дождливое. Зерно не созревало, дождь и ветер сбивали его в грязь, и оно гнило на корню. Слуги из Поместья проклинали женщин-иностранок, что привезли с собой эту дьявольскую погоду. Я впервые увидела их на мессе в церкви святого Михаила, в деревне. Они стояли рядом, в одинаковых серых платьях из тяжёлой шерсти и серых плащах, в наброшенных на голову капюшонах. Я не могла отвести от них глаз — они стояли так тихо. Мои сёстры Эдит и Энн старательно молились, заметно шевеля губами, чтобы все это видели. Все в церкви что-то бормотали себе под нос, как мои сёстры — все, кроме этих женщин. Их губы оставались неподвижными. Старый священник, тот, что служил до отца Ульфрида, тоже наблюдал за ними, и, похоже, был недоволен. Деревенские старались держаться от них подальше — знали, что в Улевике опасно быть не таким, как все.
Во дворе раздался удар колокола. Прежде чем я успела подняться, дверь распахнулась и в комнату вместе с ветром ворвалась девочка, пронеслась к своей кровати и ничком упала на неё, задыхаясь и смеясь, а за ней вбежали другие.
— Я выиграла, выиграла, — крикнула она, села на кровати и тут заметила в углу меня. Подружки обернулись вслед за её взглядом. Мы рассматривали друг друга. Я знала — мне следует заговорить, объяснить своё присутствие, но обращённые ко мне серьёзные лица девочек напоминали враждебные взгляды детей прислуги, которые всегда бросали игру при моём приближении.
— Ты Агата? Кухарка Марта сказала, что ты здесь, — раздался голос от двери. — Я — Кэтрин.
Девочка стряхнула воду с плаща. Она выглядела лет на пять-шесть старше остальных, примерно моего возраста. Жидкие каштановые косички, обрамляющие узкое меланхоличное лицо, делали его ещё длиннее. Она напомнила мне отцовского волкодава.
— Я думала, здесь всех зовут Марта, — раздражённо сказала я.
— О нет. Тут у всех бегинские имена — не прежние имена, конечно, а дар бегинок. Но если бегинку избирают для устройства бегинажа, её называют Мартой, в честь святой Марты, которая работала для нашего Господа. — Кэтрин говорила так торопливо, что я едва разбирала её слова. — Настоятельница Марта — главная, Кухарка Марта ведёт кухню, Пастушка Марта заботится об овцах...
— Я не тупая, сама догадалась.
Похоже, она обиделась, как и Кухарка Марта, и я ощутила лёгкое чувство вины, но меня это не слишком беспокоило.
Кэтрин прикусила губу.
— Ты из Улевика, да?
— И что с того?
Кэтрин смущённо оглянулась на других детей, но те, похоже, потеряли ко мне интерес. Они сгрудились у дальнего конца стола, поглощённые игрой в кости. Кэтрин приблизилась и робко посмотрела на меня.
— Я слышала, кое-кто из бегинок говорил о костре в лесу, о... Мастерах Совы. Кто они такие?
— Никому не известно, кто они, в том-то и дело. Иначе зачем бы им носить маски? — Я вздрогнула, пытаясь не вспоминать эти покрытые перьями маски вокруг костра.
— Но почему совы?
— Не знаю! Думаю, потому, что совы приносят несчастье в тот дом, на который садятся. Мастера Совы так и делают.
— Пега говорит, совы пожирают души умерших младенцев, если те не были крещены, — прошептала Кэтрин.
— Чего ты меня спрашиваешь? — взорвалась я. — Спроси у Пеги. Я не из деревни. Прекрати задавать дурацкие вопросы, я не желаю на них отвечать.
Колокол зазвонил снова, и Кэтрин вскочила.
— Вечерня! Нам нельзя опаздывать.
Меня так раздражало серьёзное выражение её лица, что я готова была проигнорировать это заявление, но в памяти эхом звучали слова Настоятельницы Марты — тебя с позором отошлют отсюда... Если выгонят отсюда — куда мне идти? У меня нет ни денег, ни ремесла, чтобы заработать на жизнь. Что случается с девушками вроде меня? Одной мне не выжить.
Кэтрин нетерпеливо переступала с ноги на ногу, держась за железное кольцо полуоткрытой двери. Дождь снаружи барабанил по грязному внутреннему двору. Проходящий через густые облака свет быстро угасал.
Если меня отсюда выгонят...
Там, за стенами внутреннего дворика, в глубоком лесу, должно быть, уже темно. Деревья сгущаются, ветки, как стены тёмной пещеры, заслоняют небо. Из этой живой тюрьмы не выбраться, выхода нет. Не убежать от колючих кустов ежевики, вонзающих когти в юбку, от корней, оборачивающихся вокруг лодыжек, тянущих вниз, в удушливую вонь прелых листьев. И где-то там, в лесу, меня караулит та тварь, ждёт, когда я выйду за ворота бегинажа. Я чувствовала у лица взмахи его крыльев, холодные когти рвали мою кожу. Демон ждал где-то там, в темноте, ждал моего возвращения.
Май. Воздвижение или Праздник Креста.
Святая Елена обнаружила семь старых крестов. Чтобы узнать среди них настоящий, она растянула на каждом кресте по трупу, и тот, на котором труп ожил, был признан настоящим — крестом, на котором умер Христос. Этот день известен также как несчастливый — время, когда следует избегать вступления в брак, нельзя отправляться в дорогу или считать деньги, чтобы избежать бед от злых духов.
Лужица
Мой старший брат Уильям набрал полную горсть свиного навоза и, ухмыляясь, обратился к своему приятелю Генри:
— Смотри, спорим, я сумею попасть ей прямо в нос.
Генри фыркнул.
— Отсюда в неё попадёт даже твоя дурёха-сестра, а ведь она девчонка. А ты попробуй встать дальше, за тем столбом, тогда и попади.
Уильям ответил презрительным взглядом и отступил назад.
Малышка Марион, заметив, что происходит, попыталась отклонить голову, но закованному в колодки не особенно удобно двигаться. Из носа у неё текло ручьём. Она вертелась на неудобном сидении — узкой деревянной планке. Из-за колодок вокруг лодыжек она не могла откинуться назад, а деревяшка была такой острой. После прошлого раза у неё несколько дней чернел большой рубец на заднице, хуже, чем от удара хлыстом.
Уильям прицелился, и Марион снова зарыдала.
— Уильям, прекрати, не надо! — закричала я, не сумев сдержаться.
Уильям с ухмылкой обернулся:
— Хочешь, чтобы я это вместо неё в тебя бросил, Лужа? Он снова поднял кулак, целясь на этот раз в мою сторону.
Генри захихикал.
— У твоей младшей сестры морда и так мерзкая, никто и не заметит разницы.
— Ага. Иди сюда, мерзкая морда.
Я бросилась бежать от него через Грин. Я знала — он это сделает. Я уже ждала влажного шлепка по спине.
— Сейчас же брось это, мальчик.
Я остановилась и оглянулась, прикрывая рукой лицо — на случай, если Генри бросится вдогонку. Высокая леди держала запястье Уильяма, заставляя разжать руку. Навоз выпал. Женщина потянула руку возмущённо вопящего Уильяма вниз и тщательно вытерла с обеих сторон о траву, как будто он был испачкавшимся младенцем.
Я уже видела эту леди раньше, в церкви. Она из дома женщин. Ма зовет их «чужаки» — это потому, что они так странно одеваются.
— Ненормально, когда кучка женщин обитает вместе, без мужчин, — говорила Ма. — Так живут только ведьмы да монашки.
Я видела монашек из монастыря святого Альфегия — ходили по деревне, поджав губы, собирали деньги. Они двигались медленно, молча, никогда не улыбались, как будто вечно страдали от головной боли. А когда эти женщины шли по деревне, они всегда смеялись — все, кроме этой. Эта всегда выглядела так, будто съела кислое яблоко.
Леди позволила Уильяму подняться, но не отпустила его руку. Он покраснел.
— Ну, мальчик, для кого ты это приготовил?
Уильям переводил взгляд с меня на Марион и открывал рот, как огромный жирный карп, но не мог произнести ни слова.
— Говори громче, мальчик, я тебя не слышу.
Женщина напоминала огромную цаплю — серый плащ, седые волосы, серое платье. Нос у неё был острый, как клюв.
— Ей... В колодках, — пробормотал Уильям.
— Тогда стыдись, мальчик. Она всего лишь маленькая девочка. Благословенный Господь учит нас проявлять жалость к заключённым. Разве Он не сказал, чтобы лишь тот, кто сам без греха, бросил камень?
— Это не камень, — надувшись ответил Уильям.
— Не дерзи, мальчик. А теперь иди и занимайся своими делами, а её оставь в покое, слышал?
— Вы не можете меня заставить, — ехидно сказал Уильям.
— Зато я точно смогу.
Кузнец Джон схватил Уильяма за ухо, тот подпрыгнул и снова завопил — он не заметил, как Джон подошёл сзади. Уильям получил по заслугам — Джон тянул его за ухо так, что мой брат поднялся на цыпочки. Я зажала руками рот, изо всех сил стараясь не захихикать.
— Этот парень не обидел вас, госпожа?
— Просто хулиган, ничего такого, с чем я не могла бы справиться. Но скажите — этот ребёнок в колодках — чем она заслужила такое наказание?
— Начала собирать шерсть раньше третьего колокола. — Джон отпустил ухо Уильяма, но крепко сжал его плечо толстыми волосатыми пальцами.
— Несправедливо наказывать за это такую малышку, — сказала леди. — Ей же самое большее лет шесть-семь.
— Достаточно, чтобы знать закон. Она попадается не в первый раз.
— И надолго она здесь?
Джон пожал плечами.
— До вечернего колокола. Может, и дольше, если к тому времени её отец не заплатит штраф.
Хотя Марион уже это знала, она завыла так громко, что слышно было через весь Грин.
— Нельзя держать там ребёнка из-за отцовского долга, — возмущённо сказала женщина.
— Тут уж или её, или его. А как он сможет заработать денег на оплату долга, если будет сидеть здесь? — ответил Джон.
Леди вздёрнула подбородок так, что мне показалось, у неё голова может оторваться.
— Тогда я заплачу этот штраф, но чтобы ребёнка немедленно освободили. Должно быть, её отец очень беден, если приходится отправлять такую малышку собирать жалкие ошмётки овечьей шерсти ради заработка. Вы усугубляете их бремя этими податями, тогда как должны проявлять к ним милосердие.
— Я тут совсем ни при чём. Приказы отдаёт управляющий д'Акастера. — Он махнул рукой в сторону имения. — Можете найти его там, он пьёт в «Большом дубе». Филипп его зовут, если пожелаете подать какие жалобы.
— Тогда я поговорю с ним.
Леди пронеслась через Грин. Она шла так быстро, что плащ развевался у неё за спиной, словно она летела, как ведьма.
— Если меня спросите, — сказал Джон вслед, — так вы зря теряете денежки. Их семье всё не впрок. Этот паршивый ребёнок опять попадёт в колодки, ещё до конца месяца.
Но серая леди не стала ему отвечать.
Джон схватил Уильяма за шиворот и хорошенько встряхнул.
— Слушай, парень, отец с тебя шкуру сдерёт, если узнает, что ты связался с этими ведьмами. Неизвестно, что происходит там у них, за стенами. Если эти женщины затащат к себе парнишку вроде тебя, его никто больше не увидит.
— Я их не боюсь, — сказал Уильям, но я понимала, что ему страшно — лицо у него покраснело и покрылось пятнами.
— А надо бы. Эти женщины могут сделать с тобой такое, что тебе и не снилось, парень. Например, нос у тебя сгниет и отвалится. Лучше держись от них подальше.
Он ещё раз встряхнул Уильяма и зашагал прочь, по пути пнув ногой колодки.
— Можешь перестать реветь, Марион. Филиппа д'Акастера обмануть не так легко, как эту глупую старуху.
Разозлённый Уильям потопал в мою сторону.
— Ты над чем это смеёшься, Лужа? — Он попытался дать мне затрещину, но я увернулась, и это его ещё сильнее разозлило.
— Просто так, — быстро ответила я и пошла к дому.
Уильям последовал за мной.
— Я ещё отплачу этой старой метле, вот увидишь. Я этих старух не боюсь. Чего они могут сделать?
— Например, вылечить руку кузену Стивену, помнишь? Ма говорила, он её точно потеряет. Кости прям торчали наружу, а они вылечили. Когда он свалился с крыши — кричал, как ошпаренная свинья, так они и боль остановили. Даже старая знахарка Гвенит так не может.
Уильям фыркнул и швырнул камень в стайку копошащихся кур, которые с кудахтаньем бросились в разные стороны.
Я очень осторожно, раскинув руки, чтобы не упасть, пошла по поваленному дереву вдоль дороги, но бревно откатилось, и я соскользнула.
— Зачем ты это делаешь? — Уильям подозрительно смотрел на меня.
— Просто так. — Я резко остановилась, а потом быстро пошла дальше по дороге.
— Есть какая-то причина. Ты это делала по дороге сюда, и вчера тоже.
— Нет.
Уильям ехидно ухмыльнулся.
— Я знаю, почему ты это делаешь. Воображаешь себя той акробаткой, что ходила по шесту в Майский день.
— Вовсе нет. — Я чувствовала, что краснею, и попыталась побежать, но Уильям схватил меня за косичку.
— Точно, воображаешь. Вот погоди, расскажу Генри, он описается. Мелкая Лужица решила, что может ходить по шесту, а ещё думает, будто у неё золотые кудри и все от неё в восторге.
— Отвяжись! — крикнула я.
Он стал выкручивать мне руку и шаркать по лицу концом моей косички. Я ненавидела, когда он так делает, и попыталась вырваться.
— Неплохая идея — пустить тебя на шест. С таким личиком, как у тебя, все решат, что у нас тут дрессированный хорёк!
Я выдернула свои волосы у него из рук и изо всех сил бросилась вперёд. Я слышала, как он громко хохочет, догоняя меня. Мне так хотелось, чтобы его посадили в колодки. Я бы тогда бросала в него навоз и гнилые овощи — всё, что удастся найти. Я привязала бы гнилую рыбу у него под носом и кидала на голову пауков, червей и жуков, а он извивался бы в колодках. Я дождалась бы, когда он как следует проголодается и захочет пить, и съела большое сочное яблоко прямо перед его носом. Потом бы я запустила ему в ухо уховёрток, они прогрызут мозг и выберутся через ноздри наружу, а он будет кричать снова и снова. А потом я... я придумаю для него что-нибудь другое, ещё хуже, чем всё это.
Отец Ульфрид
— Тебе не следовало приходить, отче. — Ральф поплотнее укутал пледом плечи.
В доме было холодно. От утоптанного земляного пола тянуло сыростью. Слабый огонь в очаге, для экономии топлива прикрытый дерном, почти не прогревал комнату, служившую всей семье кухней, гостиной и спальней. Я поднырнул под пучки сухих трав и лука, свисающие со стропил.
— Джоан сказала, ты не смог прийти на мессу из-за лихорадки. Я рад видеть, что тебе получше.
Ральф сгорбившись сидел в кресле в дальнем углу комнаты. Я изрядно удивился, увидев его не в постели. Мне когда-то случалось страдать от болотной лихорадки, и я тогда не мог даже голову с подушки поднять.
— Не надо было ей беспокоить тебя, — проворчал Ральф. Он бросил взгляд на жену, стоявшую спиной к запертой двери. Я обернулся, пытаясь разобрать, что она отвечает Ральфу — явно не предназначенное для моих ушей. Я не заметил у него обычных симптомов лихорадки, но в слабом свете единственной оплывшей свечи его лицо трудно было рассмотреть. День ещё только клонился к закату, но ставни на окнах уже были плотно заперты.
— И... — я помедлил, — этим утром я видел в колодках Марион, твою маленькую дочь.
Джоан закрыла лицо руками.
— Управляющему д'Акастера не следовало сажать её в колодки. Она всего лишь ребёнок. Я знаю, ей нельзя было выходить так рано. Но она такая маленькая, что только так может собрать хоть крохи. Потом старшие будут отталкивать ее и заберут всё. Не знаю, как мы заплатим этот штраф... Будто у меня и так мало забот. Ральф... болен, — она умолкла, испуганно взглянув на мужа.
— По-моему, штраф заплатили, — сказал я ей. — Я слышал, заплатила глава дома женщин.