Элен не верила, что он действительно хочет уйти из жизни. Но мысль о самоубийстве Керенского не оставляла, становилась все навязчивей.
… Однажды Елена Петровна ушла из госпиталя позже обычного. Весь день она провела с Александром Федоровичем, но он почти все время был без сознания. Прощаясь, Элен поцеловала его в лоб, и Керенский вдруг очнулся и произнес громко и явственно: «Я ухожу… ухожу… иди…» Это были последние слова, которые она слышала от него. 11 июня 1970 года в пять утра его осмотрела дежурная сестра. Он дышал ровно. Еще через полтора часа, в 6.30, к нему пришли, чтобы сделать укол. Но он уже был мертв.
Александр Федорович не был религиозным человеком. Однако хотел быть похороненным на православном кладбище и несколько раз говорил об этом Элен. Она обратилась в Анастасьевскую церковь, неподалеку от которой Керенский много лет прожил в доме госпожи Симпсон и которую иногда посещал. Но прихожанами там в основном были монархисты, и Элен ответили отказом: нет, господина Керенского им у себя отпевать не хотелось бы. После смерти отца прилетел Олег. Но он тоже ничего не смог сделать с похоронами в Нью-Йорке. В конце концов, Александр Федорович Керенский совершил свой последний путь снова в Лондон. Его погребли там, на кладбище, где хоронят людей неопределенной веры…
В память о Керенском Элен сохранила тот самый перстень «самоубийц». Она приезжала в Москву, и Галина Михайловна, супруга Генриха Аверьяновича Боровика, увидев этот перстень, как-то сказала: «Боже мой, это у вас перстень Александра Федоровича?»
По словам Генриха Аверьяновича, через несколько лет он опять приехал в Нью-Йорк в командировку и узнал, что год назад Элен умерла от злокачественной опухоли. Ее соседка рассказала ему, что Элен не хотела мучиться и совершила суицид, выпив огромную дозу снотворного.
Так завершилась известная мне часть истории перстня самоубийц. Кто теперь носит его и носит ли вообще – мне неведомо.
1995–2011 гг.
«Мне дан мандат и на зверей, и на людей»
1. «Вот такую партию мы тогда сыграли»
Анатолий Антонович Волин прожил очень долгую жизнь – 104 года. Двадцать лет из них он провел на вершине властной пирамиды – был Прокурором РСФСР, самой большой республики Советского Союза, а потом Председателем Верховного Суда СССР. Причем занимал он эти посты в самые тяжкие и выматывающие времена – в годы массовых репрессий, во время Великой Отечественной войны, в послевоенный период.
Жизнь и судьба юристов такого ранга в те годы часто висели на волоске, но Волин каким-то чудом уцелел, хотя, например, к концу 1937-го почти половина всех прокуроров на местах были сняты с работы и исключены из партии. Свыше 280 прокуроров и следователей тогда осудили, около ста из них – расстреляли. Из 44 прокуроров республик, краев и областей к высшей мере наказания были приговорены 23. И хотя прокуратура РСФСР, руководить которой Волина назначили в 1939 году, тогда сама непосредственно не вела следствия по такого рода политическим делам, он все же имел возможность не раз убедиться, от какой малости или даже случайности зачастую зависит судьба человека…
В свое время я часто бывал в гостях у Волина в его уютной квартире на восьмом этаже большого дома по Тверской улице, что рядом с Центральным телеграфом. Это были уже совсем другие времена, совсем другая страна.
Анатолий Антонович, несмотря на годы, был бодр, энергичен. Сразу становилось ясно, что хотя он и работает над мемуарами, но не живет прошлым, внимательно следит за всем, что происходит в стране, имеет обо всем собственное мнение.
Часто мы играли с ним в шахматы. Играл он блестяще, легко. Поэтому разыгранная партия не особенно отвлекала от разговора.
Как-то он сказал:
– Знаете, размышляя о собственной, можно сказать, уже прожитой жизни, я постоянно пытаюсь понять, что же определило ее? Под влиянием каких факторов, каких сил сложился мой жизненный путь, мой внутренний мир? Была ли моя жизнь моим собственным выбором или подхваченный мощной волной революции, я плыл по ее течению? Причем считая это все сметающее на своем пути течение моим собственным выбором…
Анатолий Антонович сделал свой ход и продолжил:
– Короче говоря, принадлежал ли я себе? Насколько были применимы к моей жизни такие прекрасные, гордо звучащие слова, как свободная воля, свободный дух, собственные цели, наконец, собственное жизненное кредо? Размышляю об этом, и… даже сегодня, с высоты моих лет, я не могу на эти вопросы дать однозначные ответы… Хотя, честно говоря, полностью самостоятельный выбор я сделал лишь в страшно далеком 1926 году, когда решил поступать на факультет права (судебное отделение) Ленинградского государственного университета. После этого я служил там, куда меня направляли партия и государство. Так было положено. Так я оказался в Карелии, куда очень не хотел уезжать из Ленинграда. Выбор был такой – или подчиниться партийной дисциплине, или положить партбилет на стол со всеми вытекающими последствиями…
Потом из его рассказа выяснилось, что именно в Карелии он начал работать в прокуратуре. Там же серьезно увлекся шахматами, стал даже чемпионом Петрозаводска. И так случилось, что благодаря шахматам он сумел вернуться в Ленинград. Было это так. В начале 1935 года на Всекарельское совещание судебно-прокурорских работников приехал нарком юстиции РСФСР Николай Крыленко. Будучи заядлым шахматистом, он захотел сразиться с кем-нибудь за доской. Что никого не удивило, ведь Крыленко редактировал шахматный журнал, возглавлял шахматную организацию СССР, был инициатором трех международных турниров в Москве.
В соперники наркому карельское руководство определило Волина. По словам Анатолия Антоновича, Крыленко играл слабовато, и первую партию он у него легко выиграл. По лицам партийных работников, плотно обступивших столик, за которым сражались нарком юстиции и прокурор, он понял, что совершил ошибку. Чтобы не огорчать именитого партнера, вторую партию он просто сдал. Общий ничейный счет вызвал вздох облегчения у карельской верхушки. Доволен был и нарком.
После игры Волин решился зайти к Крыленко в гостиницу, надеясь с его помощью вырваться из Карелии. Нарком принял молодого прокурора благодушно, внимательно выслушал и даже пообещал свое содействие.
Прошло несколько месяцев после его отъезда, и – никаких известий. Желание Волина уехать было так велико, что он пошел на неординарный по тем временам шаг – решился напомнить о себе наркому. Чем этот шаг может закончиться для него, он даже не хотел думать. Зайдя как-то раз в кабинет секретаря обкома, попросил соединить его по правительственной связи с Крыленко, сказав, что ему нужно срочно переговорить по одному важному делу. Трубку снял сам Крыленко. Он сразу же вспомнил Волина и признался, что за суматохой дел забыл о его просьбе. И пообещал немедленно все уладить. И действительно, вскоре в Петрозаводск приехал новый прокурор, а Волина отозвали в Ленинград.
– Можно сказать, мне повезло, – задумчиво сказал Волин. – Ведь скоро Крыленко стал наркомом юстиции СССР, началась борьба между ним и Генеральным прокурором Вышинским за влияние в органах юстиции… Кто его знает, вспомнил бы он в пылу этой борьбы обо мне? Ведь уже в январе 1938 года его сняли со всех постов, исключили из партии и арестовали… Кстати, шахматы тоже сыграли в этом свою роль. Его критиковали за то, что он тратит слишком много времени на альпинизм и шахматы, когда другие работают. Через несколько месяцев его расстреляли, суд продолжался двадцать минут… На вопрос председателя Крыленко ответил, что виновным себя признает и показания, данные им на предварительном следствии, подтверждает. Причем были арестованы и репрессированы почти все члены так называемой «группы Крыленко» – люди, которых он поддерживал и выдвигал. Под страхом пытки Крыленко оговорил почти всех своих сотрудников.
– Вы ведь тоже могли оказаться в их числе?
– Мог, наверное… Вот такую партию мы тогда сыграли с товарищем Крыленко.
– Зато его враг Вышинский даже пережил Сталина и умер в Нью-Йорке будучи представителем СССР при ООН. Правда, после его смерти в сейфе нашли заряженный «браунинг» и ходили слухи о самоубийстве…
– Все это ерунда. Никогда бы Вышинский не покончил с собой, не тот был человек… Знаете, я был знаком со множеством людей, жизнь которых теперь так обросла мифами, что уже и непонятно, где ложь, где правда. Хотя…
Волин, чуть прищурившись, посмотрел на меня.
– Вот, например, о Вышинском можно сказать ясно – человек очень образованный, способный, даже талантливый, но стопроцентно человек Сталина, готовый выполнить, не моргнув глазом, любое его указание. Да что не моргнув глазом – с усердием, творчески, с перехлестом. Да он и указаний не ждал – сам предугадывал. Это он первым подхватил тезис Сталина, что в определенных условиях «закон придется отложить в сторону». Для юриста такой подход просто немыслим! Главное для него было – возвыситься. Любыми путями… Ему нравилось помыкать людьми, играть их жизнями, унижать, оскорблять… В те годы повсюду был слышен голос только одного человека – Вышинского. От всех, кто пытался с ним конкурировать, он избавлялся, не выбирая средств. Поверьте, я знаю, что говорю, мне приходилось много работать с Вышинским. Он вот погребен у Кремлевской стены, но ни о каком-то его служении социализму и речи быть не может. Он просто был на стороне тех, кто наверху, у кого власть. Были бы другие, он и им бы служил, ни секунды не колеблясь.
– А сегодня?
– А сегодня он был бы за демократию, рынок и права человека, – усмехнулся Волин. – Проклинал бы Сталина и его клику…
– Ну а как вы сами сегодня относитесь к социализму?
– Я и сейчас считаю социализм лучшим устройством человеческой жизни, но признаю, что методы его построения у нас, особенно в сталинскую эпоху, были бесчеловечны.
– А наша нынешняя жизнь вам понятна?
– Представьте себе… Мы сейчас движемся по пути дикого капитализма. Я говорю это со всей ответственностью, потому что кое-что понимаю в экономике… Если мы и построим когда-нибудь капитализм, то это будет капитализм самого худшего типа. В нем не будет ни настоящей демократии, ни благосостояния народа. Не будет главного…
– Что вы имеете в виду?
– Национальную идею! А без национальной идеи никакое государство не может существовать нормально. Оно всегда будет нестабильно, его всегда будут раздирать противоречия, накапливающиеся в обществе. А как сказано в Библии, дом, разделившийся внутри, не устоит…
Наше общество буквально захлебывается в море беззакония и коррупции. Цена человеческой жизни девальвирована, не утихает террор, растут бедность и нищета, проституция, наркомания, убийства… Зато исчезает все, что делает человека человеком, что придает смысл и ценность жизни. Представители преступного мира проникают в правительственные и коммерческие структуры, в политику, искусство… Можно сказать, профессия преступника становится такой же привычной, как и все остальные. Это та плата, которую мы платим и будем платить за тот путь, по которому пошли…
– А вы знаете другой путь?
– Дело не во мне. Знаете, меня все сильнее мучает вопрос: а по силам ли нам вообще добраться до правового государства? С нашей исконно слабой способностью рационально управлять сложным государством? С нашим неуважением к законности, нашим необузданным стремлением к свободе? Вернее, не свободе, а воле без конца и без края… Нет ли зерна истины в злых утверждениях, что Россия не успокоится до тех пор, пока не будет уничтожено все то, что есть у нее еще сильное и здоровое?
– Как-то это слишком невесело звучит, Анатолий Антонович…
– Но ведь надо смотреть правде в глаза. Со страной может случиться все, что угодно, если законы на деле не станут определять нашу жизнь. Именно беззаконие – страшный бич России.
Эта мысль действительно не давала покоя Волину. Даже когда 22 июля 1998 года в связи с 95-летием со дня рождения его тепло поздравил Генеральный прокурор Российской Федерации Ю.И. Скуратов, он в ответ прислал не просто благодарственную отписку, а серьезное и взволнованное письмо. В нем он писал:
«Сегодня, когда в нашем обществе все еще происходит драматическая переоценка всех ценностей: социальных, духовных и острее всего идейных, часто можно слышать, что старые кадры, кадры еще сталинской эпохи – консервативны, склонны к возврату прошлого. В общем, это справедливо, но справедливо и то, что передовая часть этого поколения, осуждая многое, что было в этом прошлом, и прежде всего жестокие сталинские репрессии, насилие как один из методов государственного управления, положительно воспринимает перемены, происходящие сегодня в обществе. Старые кадры лишь не приемлют тот глубоко антинародный принцип, по которому Россия жила всегда не столько под властью права, живущего в сознании народа, сколько по принципу: все рабы, кроме одного, принцип, который и сегодня еще не изжит полностью. Передовая часть старого поколения живет надеждой, что утверждение права, справедливых законов в реальной жизни народа, явится поистине историческим событием в государстве российском»…
И далее о месте органов прокуратуры в современном обществе:
«Не требует доказательств мысль, сколь важно избегать влияния со стороны различного рода внешних сил, а тем более давления этих, часто влиятельных сил, что не в интересах законности, а порой и опасно для общества, да и для самой прокуратуры. К этим внешним силам можно отнести и средства массовой информации, которым по их природе со времен Адама свойственна поспешность в подаче обществу сообщений о тех или иных фактах и событиях, не всегда поэтому достаточно проверенных, продуманных или просто преждевременных. Опыт жизни научил меня не поддаваться ажиотажу, а ведь жизнь – лучший учитель человека. Она, в частности, научила меня держать вместе тело и душу».
2. «Мечом и пером, делом и пламенным словом»
Работая над книгами по истории советской прокуратуры, я часто вспоминал рассказы Волина. И особенно его сравнение судеб Крыленко и Вышинского. Думал, что, пожалуй, эти два человека были самыми яркими и незаурядными юристами сталинской эпохи. Но абсолютно разными.
Крыленко был из породы революционеров, безоглядных разрушителей старой жизни, верящих в возможность построения социалистического рая на земле и готовых ради этого на любые жертвы, готовых пролить ради этого реки крови. Таким был, например, и тезка Крыленко – Николай Бухарин, «любимец партии», как называл его Ленин, «Бухарчик», так вроде бы любя и в то же время пренебрежительно звал Сталин. Будучи пусть и недоучившимся, но юристом, он оправдывал соединение в ВЧК функций органов следствия, суда и исполнения приговоров, хотя не мог не понимать, что это породит чудовищные злодеяния и произвол. Но миллионы жертв гражданской войны, голода, эпидемий, разрухи, одичания Бухарин считал «неизбежными издержками революции», был совершенно согласен с Троцким, который говорил, что, «если понадобится срезать триста миллионов голов – срежем».
Побыв недолгое время Верховным главнокомандующим в 1917 году, Крыленко уже весной 1918-го перешел в Наркомат юстиции РСФСР, где занялся организацией работы первых революционных трибуналов. Вначале он возглавил отдел, а затем – коллегию обвинителей Революционного трибунала при ВЦИК, учрежденного 16 мая 1918 года для «суждения по важнейшим делам». Его жена Елена Розмирович стала руководителем следственной комиссии этого трибунала.
Выбор его Главным государственным обвинителем не был случайным. Он слыл блестящим оратором и полемистом, при этом фанатично преданным идеям революции и безжалостным к ее врагам. Выступал он тогда почти беспрерывно – поддерживал обвинение по всем крупным контрреволюционным и уголовным делам, заслужив репутацию «Прокурора пролетарской революции». В некоторых белогвардейских изданиях его называли не иначе как «советским генерал-прокурором» – настолько велико было его влияние на правовую политику молодой республики. Ну а какой была «правовая политика» во времена террора, легко себе представить. Крыленко выступал обвинителем в процессах английского дипломата Локкарта, провокатора Малиновского, левых и правых эсеров, а также по делам бывшего царского прокурора Виппера, тюремного надзирателя Бондаря, сотрудника ВЧК Косырева и многих других. Выступал он исключительно с классовых позиций, был принципиально беспощаден к тем, кого считал врагами революции. Сейчас, когда читаешь его речи той поры, ясно видишь не просто твердость, но и неоправданную жесткость, предвзятость по отношению к подсудимым. В его речах все решали соображения революционной целесообразности.