Все ли знают, товарищи, что Алексей Максимович был инициатором создания Всесоюзного Института Экспериментальной Медицины, все ли понимают, что это его дело было прямым продолжением его мысли о том, что слово «человек» – звучит гордо, что нужны напряжения лучших представителей медицины для того, чтобы изучить человека, поднять медицину как науку, попытаться продлить сокровище сокровищ – человеческую жизнь?
Все ли, товарищи, здесь сидящие чувствуют весь леденящий ужас того, что должны были переживать врачи, лечившие Алексея Максимовича, при виде того, как смерть побеждает человека, чей мозг среди тысяч других сверкающих мыслей излучил мысль о создании этого гигантского Института, призванного изучить, оздоровить и продлить человеческую жизнь?
Товарищи, чем можем мы, скромный научный коллектив, почтить память великого писателя?
Прежде всего, тем, что попытаемся быть скромны и просты, каким был он. Давайте будем подобно ему развивать в себе чувство уважения и интереса к человеку, чувство уважения и интереса друг к другу, давайте научимся по-настоящему уважать чувство человеческого достоинства, давайте поймем всю подлинную гордость призвания человека и подлинный «горьковский» смысл «человечности».
Жизненный путь Алексея Максимовича был заполнен служением культуре, давайте же включимся еще сильнее в дело дальнейшего развития культуры в нашей стране, достигшей уже сейчас уровня, о котором лишь мечтали Некрасов и другие лучшие люди прошлого.
Будем думать о том, что не покидало мозг Алексея Максимовича даже в последний день его жизни – о возможности нападения хищников на нашу расцветающую родину, будем помнить о грядущей войне и всеми доступными нам средствами повышать обороноспособность нашего отечества.
И давайте сейчас, когда траурные звуки Бетховенского марша слышны во всех уголках мира, мы – медицинские работники, уйдем с головою в науку, будем упорно, страстно, настойчиво, не покладая рук способствовать углублению медицинской науки с тем, чтобы приблизить хоть на час наступление того времени, когда в борьбе между жизнью и смертью, победительницей окажется жизнь!» .
А вот отклик на смерть А. М. Горького совершенно иной социальной группы людей. В газету «Правда» пишет простым карандашом работница фабрики «Московская швея» Домна Михайлова: «Так тяжело изложить на бумагу ту тяжесть, которую нанесла на сердце рабочих и трудящихся всех стран смерть дорогого Алексея Максимовича Горького. Я узнала о смерти Алексея Максимовича Горького в 3 ч. 15 м. 18/VI. У меня так все внутри сдавило, и я подумала, нет! Это не верно. Он не должен умереть. И сразу у мене в глазах он такой простой, такой милый. Я когда работала работницей у станка на Москвашвее, и вот мне выпала самая счастливая минута. Меня послали делегаткой на вечер старых большевиков в ЦДК, и вот там был Максим Горький. И вот теперь я вспоминаю. Он такой же хороший и приятный лежит в цветах и видно только одно лицо, а тогда, на вечере, на нем был серый коверкотовый костюм, пальто английское серое. Так это было все просто. Сидел он с нами за столом и разговаривал, и вот этих самых счастливых минут никогда их не забуду.
19/VI я встала рано, да, мне кажется, я совсем не спала. Очень хотелось попасть первой, вить такое было состояние! И когда прошла в Колонный зал, чтобы задержаться там побольше, я начала маленьких детей на руки поднимать, что бы они лучше видели, что бы дети запечатлели дорогое лицо нашего пролетарского писателя, а в 1 день я еще пробралась к подушкам. Есть же счастливые люди, стоят в почетном карауле.
Я написала, что у меня на душе, мои воспоминания, а 20/ VI еще будет тяжелый день для трудящихся, но мы не забудем никогда в жизни эти дни, когда мы все прощались с Максимом Горьким. Это такая большая потеря для пролетария всех стран, большая потеря. С юных дней <он> боролся, чтоб мы жили так хорошо, свободно. Алексей Максимович Горький не один раз был в тюрьмах, и все таки он не бросал свою любимую работу. Если б все написали, что осталось на сердце о Горьком! Ведь как он писал о тех людях, которые были за бортом жизни, о всех несчастных и забитых жизнью.
Вы меня простите, что я перегружаю, но так хотелось писать, хотя и не могу изложить складно, красиво, но пишу, что грех есть – я не люблю читать книги, но Максима Горького книги – это преступление не читать! У меня трое детей. Они также любят Максима Горького. Особенно книгу “Мать”. Домна Михайлова. Москва» .
В тексте проставлены только знаки препинания, которых нет вовсе, а написание слов и ритмика фразы сохранены без изменений.
Подобных откликов в коллекции архива представлено множество. Все они чем-то похожи друг на друга.
Коллективные отклики, представленные в Архиве А. М. Горького, написаны от лица партийных и литературных организаций, заводов и колхозов, музеев, школ и проч. Особенно следует выделить группу учреждений, носящих имя А. М. Горького.
В связи со смертью Максима Горького соболезнования выразили: Всесоюзный Пушкинский комитет, Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов, Высшая коммунистическая сельскохозяйственная школа им. Кагановича, митинг сотрудников Главного управления спичечной промышленности, горняки Белявинского рудника, общее собрание рабочих и служащих Госшвейфабрики, общее собрание сотрудников Государственного литературного музея, коллектив Облуправления Гострудсберкассы и Госкредита, коллектив работников Гражданского воздушного флота СССР, группа пионеров Севастополя; группа писателей, журналистов и работников искусств г. Смоленска; коллектив и отдыхающие грузинского санатория РККА, Дагестанский обком ВКП (б), Дальневосточный Союз писателей; делегация советских профсоюзов, находящаяся в Женеве; Дворец пионеров г. Сталинграда; делегация французских артистов, группа испанцев, австралийцев, американцев и англичан, находящихся в поездке по Сибири; Еврейский объединенный культурный фронт Южной Африки, Женский мировой комитет, жены командиров 2-го стрелкового полка Пролетарской дивизии, Баймакский медеплавильный завод, заполярный коллектив Хоседа Харда Главсевморпути, зимовщики полярной станции Уэллен, знатные люди ледокольного флота Арктики, коллектив китобойной флотилии Алеут, коллектив комсомольской зимовки на о. Вайгач, коллектив связистов Камчатки, коллектив работников свинсовхоза им. Максима Горького, коллектив симфонического оркестра Всесоюзного радиокомитета (с гастролей в г. Барыбинске), коллектив театра детской книги, Исполком и ЦК МОПР, коллектив детколонии им. Максима Горького на станции Добринка, ленинградская областная редакция «Истории фабрик и заводов», коллектив редакции «Истории гражданской войны», Институт литературы им. А. М. Горького ЦИК СССР, коллектив женщин-домохозяек, Марийские писатели, писатели Таджикистана, организация молодежи Южной Африки и многие другие.
Весь массив откликов на смерть А. М. Горького чрезвычайно выразителен по содержанию и свидетельствует, что любовь и популярность Горького в СССР и за рубежом к 1936 году достигла высочайшего уровня. Его авторитет в стране и мире был безусловен. Последующая мифологизация биографии Максима Горького, упрощенное восприятие и толкование его художественных и публицистических произведений имела исторически обоснованные причины, ныне понятные всем. Среди откликов на смерть Горького есть один, написанный ярко-красным карандашом на папиросной бумаге. Это соболезнование поэта Ильи Сельвинского: «Глубоко потрясен смертью великого писателя и огромного человека. “Максим Горький” – это звучит лозунгом! Социалистическая литература понесет дальше этот лозунг, олицетворяющий могучее стремление пролетариата и всех трудящихся к вершинам философии, науки и искусства. Илья Сельвинский» .
Тайна смерти Горького
Л. А. Спиридонова
Количество работ, посвященных этой теме, огромно, но большая их часть не опирается на серьезные документальные данные. Только после того как в годы «перестройки» были обнародованы рассекреченные материалы из архива ОГПУ, довольно убедительная версия естественной смерти писателя, которую 70 лет поддерживало советское литературоведение, стала вызывать все больше сомнений. Впрочем, и ранее многие исследователи придерживались мнения, что смерть Горького была насильственной. До сих пор наиболее распространенной является версия, согласно которой писателя убил Сталин, который якобы боялся, что Горький перестанет молчать и сообщит Западу всю правду о событиях в Советском Союзе. Попробуем разобраться в этом непростом вопросе, учитывая новые архивные документы и руководствуясь одной задачей: выяснить, кому же на самом деле нужна была смерть писателя летом 1936 года.
Если отбросить легенды и домыслы, обратившись к разным версиям в их первоисточниках, то они сведутся к трем:
1. Официальная точка зрения советской печати, согласно которой Горького устранили «прихвостни и агенты буржуазии», «предатели социалистической революции», «троцкисты и правые» по приказу Л. Троцкого. В убийстве Горького на процессе 1938 года были обвинены Н. Бухарин, А. Рыков, Г. Ягода, П. Крючков, лечащие врачи Л. Г. Левин и Д. Д. Плетнев .
2. «Умерщвление» по приказу Сталина, хитроумно осуществленное Г. Г. Ягодой и его подчиненными (в их число в последнее время включают даже М. И. Будберг, считая ее тайным агентом ОГПУ) .
3. Естественная смерть в результате двустороннего воспаления легких, которого не вынес старческий организм, ослабленный постоянно протекавшим туберкулезным процессом.
Автором первой версии является, по всей вероятности, И. В. Сталин. В официальной советской пропаганде она была использована для борьбы с его политическими противниками и устранения Н. Бухарина, А. Рыкова, Л. Каменева, Г. Зиновьева. Она активно развивалась в центральных советских изданиях 1930-х годов и была изложена в книге М. Кольцова «Буревестник (Жизнь и смерть Максима Горького)», вышедшей в 1938 году сразу после нашумевшего политического процесса над так называемым «правотроцкистским блоком».
Вторая версия создана, в противовес первой, Л. Д. Троцким. Ссылаясь на свидетельства людей, близких к наркому внутренних дел Г. Г. Ягоде, он рассказал о существовании в ОГПУ секретной токсикологической лаборатории, яды которой «помогали» многим видным советским деятелям уйти из жизни. Троцкий считал, что в процессе болезни Горького Сталин «слегка помог разрушительной силе природы» . Эта версия развивалась также в романе Луи Арагона «Гибель всерьез» («Умерщвление»); обрастая разного рода дополнительными соображениями, она дожила до наших дней.
Наконец, третья версия – естественной смерти писателя – со слов профессора Д. Д. Плетнева создана М. И. Будберг, неотлучно находившейся возле умирающего писателя. Эту концепцию подтверждают В. Ходасевич и Н. Берберова. В романе «Железная женщина» (Рассказ о жизни М. И. Закревской-Бенкендорф-Будберг, о ней самой и ее друзьях) последняя склоняется к выводу о естественной смерти Горького, хотя и допускает, что Сталин мог приблизить роковой конец. Берберова пишет: «Кровохарканье, ослабление сердечной деятельности, а также двустороннее воспаление легких кажутся в свете прежних заболеваний Горького и застарелого туберкулеза естественными причинами смерти» . Берберову поддерживает Ходасевич: «Он умер от воспаления легких. Несомненно, была связь между его последней болезнью и туберкулезным процессом, который у него обнаружился в молодости, но этот процесс был залечен лет сорок тому назад…» .
Третья версия оказалась удобной во всех отношениях, тем более что после вскрытия врачи обнаружили, что легкие писателя были в ужасающем состоянии. После смерти сына он чувствовал себя очень плохо, ходил, тяжело опираясь на палку, постоянно пользовался кислородными подушками. Было ясно, что жить ему осталось недолго. Но «недолго» не значит «лето 1936 года»… Да и могла ли Будберг сказать правду о последних днях Горького, не боясь быть заподозренной в причастности к его смерти?
Обстоятельства болезни и смерти Горького стали ясны только после того, как в 2001 году были впервые опубликованы документы, позволяющие восстановить эти дни довольно точно: газетные сообщения, история болезни писателя, акт вскрытия, заключение о смерти, воспоминания врачей М. П. Кончаловского, А. Д. Сперанского, Л. Г. Левина, Д. Д. Плетнева, а также близких, находившихся в доме (Е. П. Пешковой, М. И. Будберг, О. Д. Чертковой, секретаря П. П. Крючкова), записи коменданта дома на Малой Никитской И. М. Кошенкова и личного шофера Г. А. Пеширова. Все эти материалы помогают воссоздать более или менее объективную картину смерти Горького.
В конце мая 1936 года Горький жил в Крыму и не собирался в Москву, хотя скучал без внучек. Внезапно ему сообщили об их болезни. Алексей Максимович встревожился: после гибели сына он воспринимал такие известия подозрительно. Писатель догадывался, что смерть Максима была не случайной, подозревал Ягоду и его подручных. Неужели теперь – внучки? Горький сразу стал собираться в дорогу, хотя для его здоровья это был большой риск. 27 мая 1936 года он вышел в Москве из вагона и тут же спросил: «Дети приехали?» – «Нет». «Что, все еще больны?» В доме на Малой Никитской Горький сразу зашел в детскую, хотя его отговаривали, боясь, что он заразится. 1 июня 1936 года по дороге на дачу в Горки-10 всей семьей заехали на Новодевичье кладбище. Дул холодный ветер, писатель поеживался, а вечером у него поднялась температура. На третий день болезни стало ясно, что дело серьезное. Г. Ягода распорядился пригласить в Горки-10 кремлевских докторов.
Можно предположить, что Горький заболел, заразившись от внучек. Младшая, Дарья, продолжала болеть на даче. Из записей Кошенкова ясно, что за течением болезни внимательно следили. Чекист, бывший сотрудник журнала «Наши достижения», Кошенков работал комендантом в доме на Малой Никитской и ежедневно записывал все, что происходило. Будучи связным между Горками-10, где умирал писатель, и остальным миром, комендант фиксировал не только факты, но и детали специфической атмосферы, которая окружала семью Пешковых. Это была атмосфера «золотой клетки», в которой под постоянным наблюдением никто не чувствовал себя свободно. Кто управлял событиями за кулисами, Кошенков и окружавшие его люди не знали, но безошибочно чувствовали присутствие чьей-то злой воли.
За ходом болезни не просто следили. Был определенный круг лиц, заранее уверенных в летальном исходе и даже знающих дату неизбежной смерти. Иначе как объяснить зловещие бюллетени в газетах, печатавшиеся с 6 июня (от Горького их скрывали), и телефонные звонки с соболезнованием о кончине, которая, по-видимому, должна была наступить 8 июня. В воспоминаниях Кошенкова зафиксировано несколько фактов, вызывающих по меньшей мере недоумение: 3 июня архив писателя был вывезен из дома на Малой Никитской, 6. Коменданта удалили на несколько часов, чтобы он не позвонил в Горки и не поинтересовался, делается ли это с разрешения Алексея Максимовича. Телефон 2—88–60, как выяснилось впоследствии, был неисправен с 31 мая до 8 июня, а комендант даже не догадывался об этом. Кошенков не рискнул спросить, куда увозят бумаги, подозревая, что это делается по распоряжению Ягоды, но предположил, что Горький тяжело заболел. Между тем изъятие архива означало лишь одно: хозяин больше в этот дом не вернется.
Болезнь Горького развивалась стремительно: первоначальный диагноз «грипп и бронхопневмония» осложнился впоследствии явлениями сердечной недостаточности. К летальному исходу привело сильное кровотечение, которое вызвало отек легких и паралич сердца. В клиническом диагнозе и медицинском заключении о смерти говорится также о тяжелой инфекции и связанной с ней инфекционной нефропатии. Совершенно ясно, что в доме была какая-то инфекция. Название ей дали, когда один за другим стали заболевать служащие в Горках-10: комендант, жена коменданта, повар, горничные. К 17 июня на даче болело уже семь человек. По словам Кошенкова, всех больных вывезли в Москву с одинаковым диагнозом – ангина, который поставила врач кремлевской больницы М. А. Введенская, лечившая девочек. Их держали в изоляторе НКВД, не хотели выписывать бюллетени, не разрешали никуда выходить, а коменданту велели после них продезинфицировать сиденья в машине.