Цена соглашения – предоставление немцам тех привилегий, которые намечались другим по первому варианту. То же в отношении Коминтерна.
Необходимость подобных соглашений мотивировалась Ягодой тем, что после свержения сильного сталинского правительства у Германии может появиться зуд немедленно начать войну против СССР. Это могло быть гибельным для нового, неокрепшего правительства, поэтому еще до переворота надо было заручиться поддержкой той или другой группировки держав.
Ягода мне говорил, что он лично является большим сторонником соглашения с англо-французами, нежели с гитлеровской Германией, т. к. Гитлер как диктатор может впоследствии не посчитаться с предварительным соглашением.
Позднее мне стало известно о том, что от немцев был получен ответ. Гитлер требовал экстерриториальности немцам в СССР, крупных концессий также с правами экстерриториальности, напоминающими права европейских концессий в Китае; в частности, Гитлер требовал очень больших концессий на Кавказе и в Закавказье. По вопросу о территориальном расширении Германии Гитлер требовал неофициального согласия на занятие им Литвы, Эстонии и Латвии, высказав при этом уверенность, что в случае согласия на это СССР ни Франция, ни Англия не пойдут на мировую войну из-за Прибалтики.
Кроме этого в ответе Гитлера был еще ряд экономических условий проникновения в СССР германских товаров и вывоза из СССР нужного Германии сырья. Говорю в общих чертах, так как текст в подробностях я не помню, известно [это] мне было со слов Радека и Ягоды.
При этих условиях Гитлер был согласен оказать необходимую помощь в реализации задачи антисоветского заговора.
Вопрос: В чем должна выразиться помощь немцев?
Ответ: Речь шла о вооруженном вмешательстве. Подробностей я не знаю.
Вопрос: Вы на протяжении всех вопросов пытаетесь по важнейшим вопросам Вашей антисоветской деятельности увильнуть от прямых и исчерпывающих ответов, пытаясь представить свою фигуру в заговоре как второстепенную.
Ответ: Об антисоветском заговоре, как я уже показывал, мне было известно со слов Ягоды и, в некоторой части, от Радека. Все, что я показываю об этом, мне известно только от них, поэтому более подробных показаний по этому вопросу я дать не могу. Вспоминаю только некоторые детали. Ягода мне говорил еще, например, о том, что в момент переворота предполагается арест всех членов правительства, что должно было производиться участниками заговора в Наркомвнуделе. Говорили мне также о том, как будут распределены портфели в будущем правительстве. Эти разговоры велись еще в 1935 году. Рыкову предназначался портфель председателя Совнаркома, Бухарин должен быть секретарем ЦК, Ягода лично, как говорил, для закрепления положения, должен был некоторое время оставаться наркомом внутренних дел, вообще же он готовил себя либо в председатели Совнаркома, либо в наркомы обороны, о последнем он говорил особенно часто» (с. 493–499).
Из протокола допроса Г. Г. Ягоды от 28 декабря 1937 г.
«Левин явился ко мне на следующий день после своего разговора с Енукидзе с заявлением, что теперь ему все ясно, что он просит меня еще раз вызвать Плетнева, чтобы избавить его от лишних разговоров с ним.
Енукидзе сообщил мне об этом разговоре следующее: он спросил Левина, кого он лечит и кто из членов Политбюро болен. Выяснилось, что Левин наблюдает за здоровьем Куйбышева. Енукидзе предложил Левину приступить к подготовке смерти Куйбышева.
Кроме того, тогда же Енукидзе сообщил мне, что центр организации считает необходимым подготовить таким же образом смерть А. М. Горького и что задание в отношении его Левину также дано.
Я должен в интересах правдивости сказать, что это заявление Енукидзе меня огорошило.
«При чем тут Горький?» – спросил я.
Из ответа Енукидзе я понял следующее: объединенный центр правотроцкистской организации в течение долгого времени пытался обработать Горького и оторвать его от близости к Сталину. В этих целях к Горькому были приставлены и Каменев, и Томский, и ряд других. Но реальных результатов это не дало. Горький по-прежнему близок Сталину и являлся горячим сторонником и защитником его линии. При серьезной постановке <вопроса> о свержении сталинского руководства и захвате власти правотроцкистами, центр не может не учитывать исключительного влияния Горького в стране, его авторитет за границей. Если Горький будет жить, он подымет свой голос протеста против нас. Мы не можем этого допустить. Поэтому объединенный центр, убедившись в невозможности отрыва Горького от Сталина, вынужден был вынести решение о ликвидации Горького. Выполнение этого решения поручено было мне через врачей, лечащих Горького.
Мои попытки возразить не возымели своих результатов. Енукидзе предложил принять к исполнению решение центра.
Через несколько дней я вызвал к себе Левина и вновь подтвердил ему то, что до меня было сказано ему Енукидзе» (с. 212–213).
Из протокола допроса А. С. Енукидзе от 30 мая 1937 г.
«В одну из встреч с Ягодой мы договорились, что будет целесообразно для большей согласованности работы связать Паукера с Петерсоном, как двух работников, имевших непосредственное отношение к охране Кремля. Такую связь Петерсон с Паукером установил» (с. 514).
«В результате, как известно, я и Петерсон были с работы сняты. Полного провала организации удалось избежать, охрана Кремля перешла в руки Ягоды, который мог продолжать дело подготовки переворота в Кремле» (с. 515).
Из протокола очной ставки между Г. Г. Ягодой и Д. Д. Плетневым от 5 января 1938 г.
Плетнев: «Между прочим я ему сказал, что М. Горький в конце концов больной человек и поэтому не так активен и опасен, но Ягода заметил, что ввиду исключительно важной роли, какую играет Горький в стране, всякий срок укорочения его жизни имеет громадное значение» (с. 229).
Из протокола допроса Г. Г. Ягоды от 13 мая 1937 г.
«…я окружил людей, близких членам ПБ и правительства, сетью своих информаторов.
В первую очередь это относится к дому Горького. Общеизвестна роль М. Горького, его близость к Сталину и другим членам Политбюро, авторитет, которым он пользовался. В доме Горького часто бывали руководители правительства.
Поэтому на окружение Горького своими людьми я обратил особое внимание.
Началось с моего сближения с П. Крючковым, секретарем Горького, прямым его подкупом деньгами.
Крючков выполнял у меня роль агента при Горьком. От него я узнавал, кто бывает у Горького, что говорят именно обо мне с ним члены правительства, о чем вообще они беседуют с Горьким.
Через Крючкова же я добивался отстранения от Горького лиц, которые могут влиять отрицательно на его отношение ко мне.
Затем я подвел к Горькому группу писателей: Авербаха, Киршона и Афиногенова. С ними же бывали Фирин и Погребинский.
Это были мои люди, купленные денежными подачками, связанные антипартийными настроениями (Фирин и Погребинский – участники заговора), игравшие роль моих трубадуров не только у Горького, но и вообще в среде интеллигенции.
Они культивировали обо мне мнение, как о крупном государственном муже, большом человеке и гуманисте. Их близость и влияние на Горького было организовано мною и служило моим личным целям» (с. 146).
«В 1927 году или 1928 году Рыков выезжал лечиться за границу, был он долгое время в Берлине.
По приезде из Берлина, в один из разговоров со мною уже в 1928 году Рыков рассказал мне следующее. В Берлине он часто встречался с давнишним его другом (кажется, родственником) членом Заграничной делегации меньшевиков-эмигрантов Николаевским. С этим Николаевским, как Рыков мне говорил, он всегда беседовал по общеполитическим вопросам и по вопросам положения в Советском Союзе. Рыков мне говорил, что меньшевики за границей понимают положение Советского Союза и расценивают дальнейшие перспективы значительно правильнее и объективнее, чем это делает Сталин. Меньшевики целиком поддерживают точку зрения правых, и идея рыковской двухлетки, которую он защищал на одном из пленумов ЦК, продиктована ему меньшевиками, в частности Николаевским, за границей» (с. 155).
Из протокола допроса Г. Г. Ягоды от 17 мая 1937 г.
Вопрос: Енукидзе Вас несомненно посвятил в планы организации правых. В чем они заключались?
Ответ: Планы правых в то время сводились к захвату власти путем так называемого дворцового переворота. Енукидзе говорил мне, что он лично по постановлению центра правых готовит этот переворот. По словам Енукидзе, он активно готовит людей в Кремле и в его гарнизоне (тогда еще охрана Кремля находилась в руках Енукидзе).
Вопрос: И он назвал Вам своих людей в гарнизоне Кремля?
Ответ: Да, назвал. Енукидзе заявил мне, что комендант Кремля Петерсон целиком им завербован, что он посвящен в дела заговора. Петерсон занят подготовкой кадров заговорщиков-исполнителей в школе ВЦИК, расположенной в Кремле, и в командном составе Кремлевского гарнизона.
«При удачной ситуации внутри страны, как и в международном положении, мы можем в один день без всякого труда поставить страну перед свершившимся фактом государственного переворота. Придется, конечно, поторговаться с троцкистами и зиновьевцами о конструкции правительства, подраться за портфели, но диктовать условия будем мы, так как власть будет в наших руках. В наших же руках и московский гарнизон».
Я, естественно, заинтересовался у Енукидзе, как понимать его заявление о том, что и «Московский гарнизон в наших руках». Енукидзе сообщил мне, что Корк, командующий в то время Московским военным округом, целиком с нами» (с. 171).
Из протокола допроса П. П. Буланова от 25 апреля 1937 г.
«Осматривая после перехода Ягоды в новый кабинет его старый стол, в котором хранились документы Рыкова, я обнаружил там письмо Горького на имя Рыкова, в котором Горький восхвалял Рыкова за одно из его выступлений. Я доложил об этом письме Ягоде. Ягода сказал, что это нужно будет положить в документы Рыкова, которые хранятся у него. Я забыл выполнить это распоряжение, и письмо, таким образом, осталось у меня» (с. 507).
«Ягода до того был уверен в успехе переворота, что намечал даже будущее правительство. Так, о себе он говорил, что он станет во главе Совета Народных Комиссаров, что народным комиссаром внутренних дел он назначит Прокофьева, на наркомпуть он намечал Благонравова. Он говорил также, что у него есть кандидатура и на наркомат обороны, но фамилию не назвал, на пост народного комиссара по иностранным делам он имел в виду Карахана. Секретарем ЦК, говорил он, будет Рыков. Бухарину он отводил роль секретаря ЦК, руководителя агитации и пропаганды. <…> Бухарин, говорил он, будет у меня не хуже Геббельса» (с. 504).
С Горьким и без него (К истокам создания мифа)
С. Д. Островская
Из-за плохого состояния здоровья М. Горький безвыездно находился в Крыму (Тессели) начиная с 27 сентября 1935 года по 26 мая 1936 года. О плохом самочувствии он сообщал Р. Роллану 22 декабря 1935 года: «Хочется жить в Москве или под Москвой. Но – здоровьишко пошаливает, поскрипывает, а работы еще много, хворать некогда» ; 22 марта 1936 года: «Я сижу в Крыму <…> Много работаю, ничего не успеваю сделать, дьявольски устаю, и – к довершению всех приятностей бытия – сегодня у меня обильное кровохарканье…» .
Здоровье писателя ухудшалось. Так в письме к С. Н. Сергееву-Ценскому 5 мая 1936 года он заметил: «Капризная штука этот ваш Крым: туман и ветер, жара и холод – все в один день. И для того, чтобы прилично дышать, надобно иметь в доме кислород. подушки» . Отъезд в Москву планировался Горьким еще в январе на май 1936 года. П. Д. Корину, посетившему его в Крыму, чтобы договориться о работе над новым портретом, писатель 2 января 1936 года пообещал: «Я приеду в Москву в мае. Портрет будем писать в июне. Потом вместе поедем по Волге…» .
В апреле 1936 года Горький писал С. Г. Бирман, что по приезде в Москву «во второй половине мая» готов встретиться с ней для беседы по поводу постановки пьесы «Васса Железнова» . Горький не изменил своих планов и вернулся в Москву 28 мая 1936 года.
В течение последующих пяти дней писатель встретился с профессором Н. Н. Бурденко и обсудил с ним проблемы организации Всесоюзного института экспериментальной медицины, с секретарями ЦК ВЛКСМ А. Косаревым и Е. Файнбергом, а также ответственным редактором «Комсомольской правды» В. Бубекиным. Во время их беседы подводились итоги работы X съезда ВЛКСМ (проходил с 11 по 21 апреля 1936 года) и обсуждалась роль комсомола в литературе . Успел Горький также побеседовать со своим давним другом Н. Е. Бурениным по поводу написания им воспоминаний, которые пообещал отредактировать .
2—4 июня, будучи уже больным, Горький дал секретарю ВЦСПС Н. М. Швернику согласие подписать воззвание комитета по подготовке Международного конгресса мира .
С 6 июня 1936 года, когда болезнь Горького обострилась, советская печать стала публиковать официальные бюллетени о состоянии его здоровья. 8 июня Горького посетили вместе со Сталиным несколько руководителей партии и правительства . Эта встреча была первой после длительного пребывания писателя в Крыму, где из членов правительства его навестил 10–11 апреля 1936 г. Г. К. Орджоникидзе (комиссар тяжелой промышленности, которого Горький ранее привлек к изданию «Истории фабрик и заводов») .
На имя больного писателя поступали телеграммы с пожеланиями выздоровления от Г. Манна и «Комитета по созданию Германского народного фронта», от «Международного антифашистского комитета» из Парижа, от Союза китайских литераторов.
17 июня 1936 года в 5.30 дня в Москву прибыл А. Жид, который являлся председателем Парижского писательского конгресса защиты культуры. Иностранную комиссию Союза писателей СССР тогда возглавлял М. Е. Кольцов. Вместе с В. Киршоном, Вл. Ставским, Вл. Луговским, Б. Пильняком, а также французскими писателями Луи Арагоном и Эльзой Триоле, М. Кольцов встречал А. Жида в Москве. Об этом сообщалось в газете «Правда», где также указывалось, что приезд А. Жида в СССР является первым, и «только тревога за здоровье А. М. Горького омрачает его <А. Жида> радость» . 17 июня с утра Горький впал в бессознательное состояние и умер 18 июня в 11 часов 10 мин. утра на даче в Горках-10. Важно свидетельство известного художника, глубоко верующего человека, почитателя Горького, автора нескольких его известных портретов, П. Д. Корина: «18 июня утром в десять часов я позвонил в Горки по телефону, подошла О. Д. Черткова. Спрашиваю ее: «Как здоровье Алексея Максимовича?» Она отвечает: «Плохо, Павел Дмитриевич, плохо». Я спрашиваю: «Надежда-то есть?» – «Ну, надежда-то всегда должна быть, но очень плохо».
Прошел час, звонок по телефону. У телефона Иван Павлович Ладыжников, который говорит мне: «Павел Дмитриевич, все кончено, собирайте все нужное для зарисовки, за Вами придет машина, приезжайте скорее!»
Через час я был в Горках. Вошел в спальню. Алексей Максимович лежал на постели, на которой скончался, лежал в светло-голубой рубашке, очень похудевший и помолодевший. Взявши себя в руки, начал рисовать, время терять было нельзя, за мной ждали другие, чтобы снимать маску. Рисунок мой находится в Горьковском музее в Москве» . Горький изображен в постели, в светлой рубашке. Голова покоится на подушке, руки сложены у пояса, фигура до рук под белым покрывалом. Под изображением подпись: «18-го июня 1936 г. Горки. Павел Корин. Рисунок сделан тотчас после смерти. Алексей Максимович лежит на постели, на которой скончался. Дорогой Надежде Алексеевне Пешковой. Павел Корин. 30 сентября 1936 г. Москва. Этот рисунок – оригинал, с него мною сделано несколько повторений. Павел Корин» . Рисунок был воспроизведен в журнале «Советское искусство» (1936. № 29/315. 23 июня. С. 3). Следом за П. Д. Кориным известный скульптор С. Д. Меркуров и Я. П. Василик сняли маску с лица Горького и сделали слепок «правой руки А. М. Горького на подушке» . Маска и слепок были воспроизведены в «Комсомольской правде» (1936. № 158. 10 июля).