Прошел в туалет тот мужчина, который вчера сидел перед телевизором, Аркадий Семенович. «Вот кто хорошо устроился,— сказал ему в спину парень.— Ему о рубашках думать не надо». Юшков прополоскал рубашку и ушел в номер. Сосед спал. Нужно было что-то делать. Преодолевая безразличие, Юшков пошел в душ. Постоял под горячей струей, под ледяной, снова под горячей и снова под ледяной. Растерся. Стало веселее. У него начал складываться план: изучить комбинат с самого начала, с того места, где получается брак, с мартенов. Сойтись поближе с людьми, стать здесь своим человеком. Вдруг что-нибудь да откроется? Уехать он всегда успеет, а других идей у него нет.
В восемь сосед проснулся, и они пошли ужинать. Нижнетагилец взял инициативу в свои руки: «Кто сегодня заказывает, я или ты?» — «Давай я».— «Ладно. В другой раз я».
Около эстрады сидели принаряженный Аркадий Семенович и женщина из Одессы, которая вчера вязала в холле перед телевизором. Она была в шелковом платье с большой брошью на груди. Знакомый усатый парень сел за их столик. Ухмыляясь, наклонился к женщине, зашептал на ухо. Она сначала придвинула к нему голову, потом отстранилась и покраснела. Наверно, он рассказывал анекдоты. Аркадий Семенович стал смотреть в сторону, заинтересовавшись вдруг лепкой вокруг плафонов. Парень поманил рукой официантку, что-то заказал. Прыгнул на эстраду, поставил на радиолу пластинку, отрегулировал звук погромче. Пока он возился, Аркадий Семенович и одесситка сердито перешептывались между собой. И тут нижнетагилец сказал: «Хром есть». Юшков решил, что ослышался. «Где?!» — «Хром есть. Четыре вагона. Но мне он не годится. Я его не беру».— «Почему?» — «Он не по ГОСТу. Завышен марганец».
Стараясь оставаться спокойным, Юшков спросил: «На много завышен?» «На двенадцать соток».
Тыча вилкой в бруски жареного картофеля, важно сопел: он, мол, не берет что попало. Снабженец, наверно, он был хороший, но металловедению его никто не научил. Лишние двенадцать соток марганца в этой стали, хоть и были отступлением от ГОСТа, ее не портили. Юшков боялся выдать себя. «Что ж этот бригадир не пытался всучить никому?» — «Что он пытался и что не пытался, мы с тобой знать не можем».— «А ты сам,— спросил Юшков, не заметив, что перешел на «ты»,— так и будешь сидеть до конца месяца, пока хром не пойдет?» — «Против лома нет приема. У меня, кроме хрома, полно дел. Я тут еще только неделю, а уже две позиции сверх фондов выбил. У меня тут два десятка позиций».
Усатый парень около эстрады пригласил танцевать одесситку. Она отказалась. Он топтался перед ней, теряя апломб, а она мотала головой. Аркадий Семенович шлифовал пальцами свою рюмку. Теперь, когда появилась надежда и Юшков знал, что ему нужно будет делать завтра, все вокруг получило смысл. Он начинал действовать, а действие, как ток в проводнике, создавало вокруг себя поле с силами притяжения и отталкивания. И Юшкову азартно хотелось, чтобы женщина отказала нагловатому парню и чтобы парень почувствовал себя побежденным.
Утром он вышел из гостиницы, когда его сосед еще спал. Если они, эти четыре вагона, существовали в действительности, то никто теперь не должен был его опередить. В пустом коридоре заводоуправления уборщица таскала из двери в дверь швабру и ведра, позвякивала связкой ключей. Юшков встал около двери производственного отдела. Час спустя появилась полная женщина. Она распарилась уже с утра, тяжело дышала, льняное желтое платье потемнело под мышками. Следом сунулся было в комнату узбек из Ташкента. Она, обмахиваясь за своим столом веером из бланков, сказала ему: «На двери же написано! С восьми часов! Читать не умеете?» Было без пяти восемь. Юшков боялся, что эти четыре вагона может отдать кому-нибудь полная женщина. Ровно в восемь появилась Ирина Сергеевна. Она сразу почувствовала волнение Юшкова. Пропустила в комнату, подала стул, попросила: «Подождите, пожалуйста, я сейчас». Расположилась за своим столом, вытащила зеркальце, причесалась. Делала это так, словно причесывается по просьбе Юшкова и для его удовольствия. Таращась исподлобья в зеркальце, спросила по-приятельски: «Что у вас новенького?» «Посмотрите, пожалуйста,— попросил он.— У вас должна быть плавка с марганцем не по ГОСТу». Удивленно взглянула. Спрятала зеркальце, продвинула к себе аппарат. Набрала номер. «Слушай, Володя! У тебя есть четыре вагона хрома? Есть или нет?.. Ты на меня не ори! — Лицо ее вдруг стало некрасивым и грубым.— Ишь ты! Я тебе так поору, что больше не захочется! Мы документы на эти четыре вагона не оформляли!»
Документы не составляли — значит, металл еще никто не взял. «У меня с собой фирменные бланки,— сказал Юшков.— Я пишу расписку, что претензий по марганцу к вам не будет. Дайте нам в счет заказа».
«Выдай все на тридцать шестой заказ!» — крикнула Ирина Сергеевна в трубку. Это был заказ Юшкова. Положила трубку. Посмотрела с уважением: «Как вы узнали про эти вагоны?» — «Каждая фирма,— повторил Юшков мудрость нижнетагильца,— имеет свои секреты».— «Вам повезло»,— улыбнулась поощрительно она. Юшков спросил: «Куда мне теперь?» «Вы в гостинице? — спросила она.— Родственниками еще не обзавелись? Позвоните мне из гостиницы утром, скажу вам номера вагонов».
Юшков помнил урок соседа. Из производственного отдела он побежал на отгрузку. Володя заполнял ведомость в своей будке. Он заметил Юшкова издали, когда тот пробирался к нему, балансируя на штабелях стали, но опустил голову к бумагам, словно бы не видел его. «Как тридцать шестой заказ?» — спросил Юшков. Пришлось повторить это трижды. Володя поднял голову: «Что тебе надо здесь? Видишь, я работаю?» «Вижу, как ты работаешь. Запомни, Володя,— сказал он,— эти четыре вагона — мои. С ними мудрить не пытайся. Так, как с Нижним Тагилом, второй раз не получится. Запомни: тридцать шестой заказ для тебя табу. Знаешь, что такое табу? Приходи завтра в триста двадцатый номер гостиницы, попробуем друг друга понять». Володя молчал, отводил глаза, будто не слышал. Может быть, испугался, а может быть, посмеивался, как это Юшков, начав с угроз, кончил приглашением.
Нижнетагилец лежал на кровати в тренировочном эластичном костюме. Животик его в этом костюме обрисовался так, словно под тканью был спрятан футбольный мяч. «Заболел, что ли?» — спросил Юшков.
«Так и разэдак, этого я боялся»,— сказал нижнетагилец. Медленно попробовал сесть, прислушиваясь к ощущениям, чтобы поймать боль раньше, чем она начнется. Это ему, естественно, не удалось, и, снова ругнувшись, он повалился на кровать. «Радикулит?» — «Миозит,— ответил нижнетагилец.— Хрен редьки не слаще».— «Знаешь,— сказал Юшков,— я все-таки взял тот хром».— «Но там же марганец завышен».— «Рискнул. На поворотный кулак автомобиля сгодится».— «Ну раз подошло, так хорошо,— сказал нижнетагилец.— Мне не подошло». По чувству облегчения, которое Юшков испытал, он понял, что это его все-таки мучило. Все-таки эти четыре вагона он словно из кармана у соседа вытянул.
«Вот когда лежу — ничего,— удивился нижнетагилец коварству болезни.— Вроде и здоров. А с тебя, конечно, причитается. Я один про эти вагоны знал».— «В другой раз отметим,— пообещал Юшков.— Я не забуду».— «Зачем откладывать? Жрать-то мне сегодня надо. Вот и сбегал бы в магазин. Что нам ресторан? Музыки мы ихней не слыхали?» Нижнетагилец взволновал себя этими рассуждениями.
Пока Юшкова не было, он, однако же, остыл и успел осознать, что четыре вагона хрома упустил зря. Лежал мрачный, не глядел на Юшкова. «А ты, брат, на ходу подметки рвешь. Не мог мне подсказать, что двенадцать соток марганца сталь не портят?» — «Я думал, тебе не годится. Я же не знаю, для чего тебе».— «На такую ответственную деталь, как автомобильный поворотный кулак, годится, а мне не годится?» — «А бог тебя знает, может, вы там, в Нижнем Тагиле, спутники делаете».— «Спутники,— буркнул нижнетагилец.— Сидел бы я тут с тобой». После ужина он подобрел и сказал почти умиротворенно: «А теперь это дело надо переспать». Ночью он постанывал и ругался, не давая Юшкову заснуть, а утром ушел на комбинат. Юшков спустился в холл и позвонил Ирине Сергеевне. Она продиктовала номера четырех вагонов. Пошутила: «Не знаю, как вы будете со мной рассчитываться». «Что-нибудь придумаем»,— сказал он. Она тихонько рассмеялась, отчего его слова стали казаться двусмысленными ему самому. Эти четыре вагона явно прибавили ему весу в ее глазах. Он тут же заказал по междугородному автозавод, Лебедева.
Ожидая разговора, видел сквозь стекло, как появилась на улице директриса, толкнула дверь и пошла по ковровой дорожке походкой учительницы, входящей в класс. Около администраторши томилась маленькая очередь с чемоданами и портфелями. Директриса кивком головы в золотистом парике поставила всем «примерно» по поведению, подошла к Юшкову: «Утро доброе, Юрий Михайлович, разговор ждете? Все дела, дела? Вы уже четвертый день у нас живете и даже родственницу себе не завели». «Может быть, я как раз жене звоню»,— попытался он попасть ей в тон, несколько озадаченный им. Она шутливо возмутилась: «Какие могут быть жены? У нас в гостинице все холостяки. Дома вы все женатые, в командировке все холостые!»
Звякнул аппарат. Междугородная соединила с Лебедевым. Юшков прочитал номера вагонов. Лебедев записал, сказал: «Что ж, Михалыч, начало есть. Когда остальные шесть будут?» Юшков помялся. Теперь эти вагоны не казались ему такой уж большой удачей и он не знал, как Лебедев отнесется к нарушению ГОСТа. «Петр Никодимович, в плавке завышен марганец».— «На сколько?» — «На двенадцать соток».— «Ну, ничего,— подумав, сказал Лебедев.— Кашу маслом не испортишь.— И повторил: — Последний вагон должен уйти от них не позже двадцатого. Действуй, Михалыч».
Директриса, проходя к своему кабинету, заметила: «Между прочим, ваша землячка, Юрий Михайлович, приехала».— «С автозавода?» — «Нет, с какого-то другого».— «Молодая?» — «Девочка. Хороша, Юрий Михайлович, хороша...» Замолчала, потому что «землячка» прошла мимо них к лестнице. Она была в трикотажной безрукавке и американских джинсах, вместо чемодана волокла сумку из джинсовой ткани с латинскими белыми буквами «Sport».
Следом за ней Юшков поднялся на третий этаж. Дверь 305-го номера была распахнута. Там лежал на кровати поверх покрывала усатый парень в брюках и свитере. Когда девушка проходила мимо, он присвистнул. Она от неожиданности остановилась и уставилась на него. «Извините, девушка — сказал он.-— Совершенно не могу управлять эмоциями». Она хмыкнула и пошла дальше. Парень позвал Юшкова: «Юра, как дела?» Услышал где-то имя. Все ему было просто.
Он был из московского НИИ, внедрял в мартеновском цехе новые приборы. Установка, на которую ставились приборы, часто выходила из строя, и пока цех ее ремонтировал, парень валялся на гостиничной койке. «Наша система не терпит волюнтаризма. Если цех не торопится внедрять новое — значит, бесполезно стараться. Все должно идти как идет. А мне командировочные идут два шестьдесят в день, комната отдельная— в Москве живу в одной комнатухе с тещей, женой и пацаном, да и мамочка какая-нибудь нет-нет да и скрасит существование!»
Землячка прошла мимо двери с полотенцем через плечо. «Девушка! — остановил ее парень.— Женские душевые на четных этажах! Значит, надо либо подняться, либо опуститься». «Спасибо»,— сказала она. Парень пояснил: «А то я первый раз ошибся, попал в женскую. Вы, кажется, из Москвы?» «Нет»,—ответила девушка и, решив, что на первый раз информации довольно, ушла.
«Впервые слышу, что душевые здесь делятся по этажам»,— сказал Юшков. Парень рассмеялся: «Я тоже. Какая разница? С ними надо по законам золотоискателей. Застолбить, как в Клондайке. Я на всякий случай ее застолбил. Теперь она положила на меня глаз. Ты заметил? У них очень инерционная психика, они долго движутся в направлении первоначального толчка... А чем еще здесь заниматься?» — «Диссертацию не пишешь? — спросил Юшков.— Как там у вас в НИИ с наукой?» — «Полгода назад минимум сдал. Думал, помру».— «Зачем же так — жизнью рисковать?» — «Все она же, наверно. Инерция».
Он получал удовольствие от своей ироничности. Для чего-то она была ему нужна. «Но, с другой стороны, нормальному человеку, кроме науки, другой дороги нет. Ситуация без выбора. Тебя-то как в снабженцы угораздило?» — «Хрустальная мечта детства,— сказал Юшков.— Влияние прессы, литературы и киноискусства».— «Понятно. Оно, наверно, лучше, чем цеховым инженером. Не работал?» — «Пять лет на автобазе».— «Чего ж тебя, родимого, туда потянуло?» — «Распределение».— «Кто это сегодня ездит по распределению?» — «Кое-кто,— сказал Юшков,— оказывается, ездит».— «Ну, хорошо, два года, а ты — пять».— «Некого было вместо меня ставить».— «Ах, так ты автобазу спасал? — Тоненькие усики парня вздрогнули.— Молодец». «Это да,—ответил Юшков.— Что есть, то есть. Ты в мартеновской плавке не разбираешься?» — «Зачем тебе?» — «Хочу изучить комбинат. Чтобы знать, что отвечать, когда говорят «нет»...» «Ты, наверно, все-таки немножко инициативный, да?» — спросил парень.
Юшков ушел на комбинат. Он впервые в жизни увидел мартеновский цех. Блуждал по темным и дымным закоулкам, сторонился вагонеток и электрокаров, шарахался от плывущих над головой ковшей с жидким металлом. Напряженное гудение вентиляторов передавалось поручням металлических лестниц. Он оказался в мире незнакомом, с запахом горящей серы, с лязгом и громыханием, и все же было что-то похожее на возвращение в родные места, вспоминалось, казалось бы, безнадежно забытое из институтских конспектов и «Технологии металлов», то особое студенческое знание, которое за ночь надо было вставить в свой мозг, как кассету в магнитофон, и выбросить после экзамена, освобождая место для следующего. В этом чужом мирю он не знал языка, но знал его грамматику. Тут не могло быть ничего лишнего, случайного и необязательного, и Юшков, продвигаясь среди незнакомой техники, помимо воли по форме предметов и сочленений определял их назначение, по другим признакам получал представление о действующих силах, по третьим угадывал возраст и происхождение механизмов, уже и предвидел: вот тут должно быть то, а где-то там — то, и когда не совпадало, настораживался, останавливался, как зверь в лесу, почуявший незнакомый запах, а потом находил объяснение и двигался дальше. Это был его мир — мир металла. Он забрался на какую-то галерею и остановился: внизу под ним шла заливка. Мчался белый поток, ослепительный пар роился над желобом, и когда поплыл вмещающий в себя четыре вагона двухсотсорокатонный ковш, Юшков заулыбался, так это было красиво. Люди, работающие с огненным материалом, казались сверху маленькими и именно поэтому бесстрашными. Около Юшкова, не обращая на него внимания, остановились два высоких парня в сатиновых халатах поверх костюмов, в светлых рубашках с галстуками. Они рассуждали о какой-то машине, что-то у них «не вписывалось», что-то они собирались монтировать, и слушать их разговор было приятно. Один из них все же заметил Юшкова и, уходя, подмигнул: «Красиво?»
Вернувшись вечером в свой номер, Юшков увидел худую сутулую фигуру и только тогда вспомнил, что пригласил к себе бригадира Володю. Тот неспешно беседовал с нижнетагильцем. Нижнетагилец лежал животом вверх и рассказывал, как вылечил вчера свой миозит. Володя с достоинством кивал: мол, водка — первое лекарство, ему всегда было это известно. После мартеновского цеха Юшкову пришлось чистить костюм и вымыть изнутри туфли. Он переоделся, натянул кеды и сказал: «Пошли, ребята». Нижнетагилец стал приподниматься, и тут его схватило. Прикусив губу, он все-таки поднялся и пошел, стараясь не ругаться и не стонать, чтобы не скомпрометировать рассказ о своем чудесном исцелении. Кое-как он уселся за столик мрачный и злой, выключившись из разговора,— седая нахохлившаяся птица. Володя держался так, как и положено держаться скромному виновнику торжества. Не забывал, что главная фигура за столом — это он, и когда Юшков вслед за первой хотел налить ему вторую рюмку, прикрыл ее ладонью: «Не торопись. Не на поезд опаздываем». Но как он ни медлил, роковая концентрация все же накопилась в нем, и тогда он начал ругать всех подряд со странной страстностью. Однако, охаивая всех, льстил Сидящим рядом: «Михалыч, Григорьич, вы — люди. У меня весь Союз...»
«У тебя весь Союз,— сказал Юшков.— Я в твои дела не лезу. Но тридцать шестой заказ ты не трогай». «Табу»,— сказал Володя, «Знаешь, что такое табу?» — спросил Юшков. Володя ответил: «Отче наш, иже еси на небеси».— «Чего дурачка строишь? — прицепился вдруг к нему нижнетагилец. В нем давно колобродило.— Люди бога боялись. А ты чего боишься?» — «Я ничего не боюсь»,— выставил грудь Володя. Нижнетагилец сказал: «Вот и я про то».— «Ладно уж,— сказал Юшков.— Что было, то было» — «Чего ты вдруг на меня? — выяснял Володя отношения с нижнетагильцем.— Чего ты на меня?» — «Иди ты,— буркнул нижнетагилец, неосторожно повернувшись и дернувшись от боли.— 3-зараза».