«Как я его найду...»
«Он сам к тебе придет, Арман, и тогда сомнений у тебя не останется. Но не убивай его слишком быстро, это не в твоих интересах».
«Второе условие?»
«Мне нужен Лиин, — Арман похолодел, надеясь, что ослышался. — Мне нужен маг-рожанин, не помеченный печатью темного цеха. И при этом умеющий обращаться со своей силой, а несостоявшийся хариб твоего брата так подходит для этой цели. Отдай мне его. На время».
«Он вернется?»
«Ты же знаешь, наш мир неласков и случиться может всякое. Вернется, если будет осторожным и разумным. Даю слово, что сделаю все, чтобы все это случилось. Даю слово, что не буду его связывать магическими клятвами. А уж ты-то, знаешь, если я что-то пообещал...»
Арман знал. Сдерживая клубившийся внутри гнев, он кивнул главе и развернул коня к воротам. А улицы столицы все так же упрямо покрывались снегом. Первым в этом году. И неожиданно ранним. Скоро рассвет. И конец ночи скорби. Эрр… почему ты ушел так рано? Мир, скольким еще придется для тебя пожертвовать? Тошно-то как! Платить за ошибки всегда тошно. За то, что отпустил Рэми, за то, что отдал его главе темного цеха, за то, что дал ему жить спокойно. Подонку, который теперь убивает Мира!
Ночь золотила улицы светом фонарей. Аши упруго оттолкнулся ногами от крыши, расправил крылья и взлетел в звездное небо.
Он знал: недолго ему осталось летать. И, наверное, изменил бы чужие судьбы вновь...
Но... это должно было закончится.
И Армана трогать было нельзя. Он бы никогда не простил.
Ярость. 3. Рэми. Арест
Как можно иметь дело с человеком,
которому нельзя доверять?
Если в повозке нет оси, как можно в ней ездить?
Конфуций
Ночь была на удивление ласковой. Морозной и тихой. Заглядывали в окно звезды, покачивались ветви яблонь, покрытые белым пухом. Поскрипывал снег под лапами пса. И от души натопленная каморка дышала уютом и казалась прибежищем в прекрасном зимнем царстве.
Рис все проказничал и отказывался спать, пока Варина, ругаясь, не попросила заглянувшего гостя посидеть с непоседливым мальчонкой. Мол, Рэми каждого уболтать может, а уж «детенка» — тем более.
Рэми, может, и мог… И даже не только детенка. Убедившись, что Варина ушла, он зажег на столике лампаду, сел на кровати рядом с Рисом и позвал махонького мышонка, позволив ему устроиться на ладони. Хоть тут дар заклинателя пригодился, вольные звери Рэми любили и слушались. Можно было бы принести с улицы кого покрупнее, но Варина будет недовольна.
— Лэми, ласскажи сказку! — просил Рис, забирая мышонка. Он устроил мягкий комочек на краешке кровати и подвинулся ближе к Рэми, положив ему грудь на колени, обняв за пояс и заглянув просительно в глаза.
— Не знаю я сказок, — неуверенно улыбнулся Рэми.
Он вообще-то любил Риса, но при шустром мальчишке терялся, боялся сказать что-то не то, неуклюже повернуться. Ведь Рис, которому недавно минуло пять зим, казался таким хрупким, болезненным. Только глазищи — огромные, цвета грозового неба — были у него живыми. Любознательными. И цепкими.
— Ну ласскажи! — продолжал канючить мальчик. Мышонок вдруг проснулся и тоже залез заклинателю на колени. Взял в так похожие на ручки лапки предложенный Рэми кусочек хлеба и начал его грызть, поглядывая на Риса глазками-бусинками.
А Рэми не знал сказок. Он слишком рано стал взрослым, да и мать, серьезная, неулыбчивая, его с сестрой сказками не баловала.
Потому Рэми хотел было уже отказать мальчишке, да вспомнил так некстати, как когда-то давно, будучи маленьким, он так же сидел зимним вечером в небольшом лесном поместье. Как смотрел таким же внимательным взглядом на дозорного, Жерла, что заменил ему отца, как вслушивался тревожно в который раз рассказываемую сказку… а, может, это была и не сказка вовсе? Рэми усмехнулся.
— Ну так слушай.
Рис опустил голову на колени заклинателя и глубоко вздохнул. А Рэми, гладя мальчика по волосам, начал рассказывать. И слова лились сами, будто их кто-то нашептывал на ухо. Может и нашептывал… Аши… вторая душа, в последнее время почти неощутимая. Дающая покой, уверенность и силу. Спавший внутри целитель судеб. Рэми уже и не верил, что он существует.
Раскинулся в далеком краю волшебный лес. Много деревьев было в том лесу, но одно выросло особенно высоким. Возвышалось оно над другими собратьями, и весь лес ему завидовал. Завидовал пышной кроне, тянувшимся к солнцу ветвям, ручейку, что поил его корни... И дерево радовалось чужой зависти. Возгордилось.
— Глупое делево, — сонно буркнул Рис.
— Глупое, — задумчиво подтвердил Рэми.
Да и не сказка это вовсе, может, не стоило бередить ребенку душу? Но слова продолжали литься, а Рис продолжал внимательно слушать.
Однажды дерево услышало голос. Слабый, почти неразличимый в шуме ветра, доносился он из-под самых корней... и был таким жалобным, что дерево на миг смилостивилось.
«Кто ты? — спросило оно. — И чего хочешь?»
«Милое деревце, помоги, я умираю, — запищал отчаянно голосок. — Ты такое сильное, такое высокое... а мне не хватает света. Не хватает солнышка... помоги!»
«Что за дело мне до какого-то ростка?» — усмехнулось дерево.
«Но ведь у каждого должен быть друг?»
И дерево замолчало. Друг? Зачем ему друг? Зачем ему кто-то? Разве мало солнца? Ветра? Птиц, что клюют его ягоды, вьют в ветвях гнезда, защищают от букашек? Разве они не друзья?
Но слова ростка запали в душу. Вспомнило дерево времена, когда было маленьким и слабеньким. Вспомнило, как тяжело было дотянуться до солнечных лучей, как было холодно и страшно внизу, одиноко... вспомнило и старую, покрытую мхом березу, что росла рядом. Береза все время шелестела успокаивающе ветвями, уговаривала не сдаваться, расти ввысь, мол, еще чуть-чуть и будет то самое солнышко, и дерево слушало. Не сдавалось.
А когда дерево догнало березу, разыгралась страшная буря. Гнула она, рвала листья и ветви, ломала и корежила, и дерево скрипело, но с упрямым стоном распрямляло ствол в каждом перерыве в завываниях бури.
На рассвете все утихло, опустилась на лес тишина, и дерево поняло — чего-то ему не хватает. Не было рядом березы. Были острые щепки пня и покрытый мхом сломанный ствол у корней...
Друг, подумало дерево. Была ли та береза его другом?
— Была, — мурлыкнул Рис. — Плодолжай, Лэми... прошу...
От воспоминаний стало больно и тревожно. А еще — одиноко. И дереву захотелось вдруг ощутить давнее тепло, поговорить с кем-то... наполнить чувством бездну одиночества.
«Живой ли ты еще, росток?» — спросило оно.
«Живой... но уже недолго...»
«Как я могу тебе помочь?»
«Разреши взобраться по тебе к солнцу... прошу...»
И дерево разрешило. Почти радовалось оно, когда что-то нежно касалось его корней, обвивало ствол, стремилось по ветвям, щекоча кору мягкими усиками, рассказывая сказки. И дерево засыпало под тихий голос ростка, и просыпалось только с одним желанием: услышать его вновь. Порадоваться тому, что растенице за ночь подросло еще немного... совсем чуть-чуть. Еще чуть-чуть...
Когда нежные, светло-зеленые стебли достигли самой вершины, дерево было счастливо. И не заметило, как облетели листья на лозе, как мягкие, зеленые стебли стали быстро крепчать, становясь коричневыми, жесткими. Как выросли на них шипы... и лишь когда врезались они в кору, выпивая соки, иссушая, дерево взмолилось:
«За что?»
«Я тоже хочу жить!» — ответила лоза.
И когда сменилась луна с ущербной на полную, пролетал над лесом демон. Увидел огромное, иссохшее дерево, увидел увитые колючей лозой ветви и засмеялся...
Вот так пришла в мир лоза Шерена.
— Рис?
Рис посапывал во сне и, наверное, так и не услышал печальный конец сказки. Может, оно и к лучшему. Рэми уложил мальчика на кровати, укутал в одеяло, погасил лампаду и вышел… Но растревоженное воспоминаниями сердце почему-то не успокаивалось.
***
Снег сыпал всю ночь и прекратился как-то внезапно. Очистилось небо, выглянуло солнце, углубило синие тени, и покрытый белым одеялом город расцвел золотыми искрами.
С самого утра столицу радостно будоражило. Скрежетали о мостовую лопаты: подгоняемый морозом народ суетился и спешил разгрести у домов сугробы. Бросались снежками мальчишки, мяли еще нерасчищенный снег лошадиные копыта. Колол щеки, украшал деревья пухом, а окна — ледяными цветами, мороз. Наконец-то пришла настоящая зима.
Радоваться бы. Вздохнуть с облегчением. Сбросить с плеч серость осени, но почему-то в этот день не радовало ничего, даже приезд матери и сестры, хоть и ждал его Рэми с нетерпением. Он и сам не знал, откуда взялось это тягостное предчувствие. И почему опять мучили ночью кошмары, и тянул душу, изматывал проклятый зов.
Казалось, та встреча с Миром была так давно. И узы, соединившие их, опутавшие, лишившие воли — тоже были давно. И он давно все решил, сбежал, сумел противостоять проклятому зову… Мир звал каждую ночь. Упрямо. Безумно. Душу рвал тоской. И Рэми, наверное, сошел бы с ума, если бы учитель не подарил ему амулет… паутина медных проволочек на простом шерстяном шнурке... И только после этого заклинатель стал спать спокойно…
До вчерашней ночи.
Вчера Мир вновь приснился. Бледный, исхудавший до прозрачности, он уже не звал, лишь смотрел с немым укором. А Рэми упрямо сжимал зубы и отворачивался. Пусть себе корит, вины все равно не было. Мир требовал слишком многого. Полного подчинения. Самоотдачи. А за Рэми стоят его близкие, те, кому он так нужен. И вторая душа… Аши. Полубог, сильный и слабый одновременно. Целитель судеб. Подарок богов и проклятие.
Я с тобой, Рэми. Мы вместе выбрали, мы вместе ушли… не мучай себя этим выбором.
Да, Аши был всегда рядом. Укрывал крыльями, поддерживал, шептал что-то, исчезал, когда становилось душно и хотелось одиночества, послушно растворялся в душе, когда нужна была его мудрость и сила. Аши был почти всемогущ. Но подчинялся Рэми безропотно, берег своего носителя так, как никто и никогда не берег… и доверял настолько, что было страшно. Да, Аши мудр, но и одинок. И беспомощен в своем одиночестве. А еще… Рэми это чувствовал — Аши боялся, что носитель его прогонит.
И никогда не пытался взять вверх над носителем.
И никогда не жаловался… никогда не укорял. Принимал решения безропотно, и от этой безропотности становилось еще более стыдно и горько. Тяжелая это ноша — чужая судьба. Судьба всемогущего полубога тяжела особенно. Аши создан богами, чтобы служить Миру. Но служить не хотел. Как его носитель.
Мир — архан.
Мир может прожить сам.
Мать, Лия, Аши — нет. Да и каждый сам решает, кому служить, а кому не служить. Рэми выбрал — прислуживать он не будет. Ни Миру, ни кому-то еще.
Так почему сердце так болит, будто на кусочки режут? Хотя он уже давно решил забыть о Мире и его зове. И о воле богов. О предназначении свободного теперь, счастливого в своей свободе Аши.
И ведь не просто так снятся Рэми эти сны. Этот безумный, до рези в мышцах, полет, этот ласкающий крылья ветер, и радость, бесшабашная, искрящаяся, от которой охота смеяться в голос. И лежать до самого рассвета в влажной от росы траве, глядя в усыпанное звездами небо…
Это Аши. Это его полет. Это его счастье. Его взгляд в далекие звезды. И свободу крылатого друга Рэми никому не отдаст. Тем более разбалованному и излишне уверенному в себе Миру. Тем более кому-то, кто принимает такой дар как нечто должное и у кого уже есть трое телохранителей. Трое! А ему все мало! Тем более тому, кто считает Аши слишком опасным… чтобы тот жил.
Кто-то на улице задорно засмеялся, потом закричал:
— Держись! — и вновь осыпал все вокруг смехом.
Рэми выругался и упустил на пол нож, которым только что резал яблоко. Скатилась по пальцу, капнула на деревянные половицы кровь, всколыхнулся огонь в камине, и стало вдруг на диво тихо. А в этой тишине ударами сердца встревожил стук в ворота.
Со стуком вернулись и звуки: скрежет лопат, счастливый смех, приветственный лай Дины — щенка Рэми, — да треск огня в камине.
Рэми положил яблоко на стол, поднял с пола нож, схватил со стола льняную салфетку и обернул порезанный палец. Неловко набросил на плечи здоровой рукой плащ и выбежал во двор. Крикнула ему приветственно сорока, опустилась на плечо, затрещала на ухо новости, но Рэми стряхнул ее одним движением, не слушая — увидят соседи, как он ладит с диким зверьем, сплетни пойдут.
Пахнуло в лицо морозом, защипало щеки, запершило в носу. Дина, обросшая к зиме серой шерстью, счастливо заверещала. Она все прыгала вокруг, тявкала и била по снегу хвостом, потешно напрашиваясь на ласку. Все так же промокая салфеткой кровоточащий палец, Рэми здоровой рукой погладил собаку меж ушей и быстро направился к воротам по протопанной в сугробах тропинке.
Холодно сегодня. Что хуже — на душе холодно. И тянет в груди дурное предчувствие… только бы с мамой и с Лией в пути ничего не стало… знал же, что самому стоит поехать, привезти их, но Бранше отговаривал. Рэми изгнанник. Дозорные его ищут… дозорные его не так давно ранили, и если бы не Мир и его телохранители…
Впрочем, тот долг Рэми уже отдал.
Сугробов нанесло по самый забор. Расчистить бы, да некогда — завтра родных встречать, а сегодня и прибраться надо, и приготовить, чем с дороги угостить. Хорошо, хоть Варина обещала помочь, сам Рэми обязательно что-нибудь бы забыл. А снег… худющий соседский мальчонка ведь не просто так за забором пляшет и в сторону соседа странно посматривает. Дать ему пару монет, так и снега скоро не будет. И маленькой сестре мальчика будет что вечером пожевать: мать-то их давно Айдэ забрал, отец не просыхает, а просто так брать еду мальчик не хочет, гордый… и Рэми его понимал. Сам ведь таким был.
Вот приедет мама, она быстро мальчонку и словами успокоит, и помощь принять убедит… А пока… Рэми кивнул мальчонке, а тот сразу же помчался к крыльцу, за лопатой.
— Поздновато ты! — улыбнулся Рэми, открывая калитку в воротах.
И осекся: вне обыкновения бледная как снег Варина не ответила, не улыбнулась, а согнувшись, как под тяжестью какой-то ноши, проскользнула в двор и, даже не посмотрев на горячо любимую Дину, чуть ли не побежала к крыльцу.
Рэми прикрикнул на озадаченного щенка, пропустил во двор соседского мальчишку и поспешно вошел в дом. За спиной радостно завизжала Дина, обрадовалась товарищу по играм, и ее визг разбился о глухо закрывшуюся за спиной дверь.
А дома было так неожиданно тихо… Даже мыши по погребу бегать забыли, да сорока, все так же осыпавшая все трескотней, вдруг заткнулась.
Тревожно.
Рэми вдохнул ставший густым воздух и шагнул в общую залу. Варину он увидел сразу. Зим тридцати, моложавая, всегда непоседливая, круглая и пахнущая свежей выпечкой, она будто постарела за одну ночь. Так и не сняв плаща и заляпанных снегом сапог, сидела на скамье, бледная и бесцветная, сжавшись в комок и прижимая к груди корзину. И пахло от нее все тем же холодом, что растекался по груди Рэми. Вот оно… вот откуда дурное предчувствие.
— Я тут... принесла немного... для семьи... твоей, — едва слышно сказала она.
Что же так? Варина была все так же бледна и невесела. А ведь даже веснушки на щеках исчезли… да и сама она будто увяла, лишилась сил и жизни, а силы ей так нужны. Хотя бы для ее сынишки, непоседы Риса.