Она зорко вглядывалась в лицо Джека, а он кивал в ответ, хотя понимал всё очень смутно. По правде сказать, все ее слова, все сказанное ею казалось ему не вполне реальным.
— Этот чулок — для Ленни. Мать Тома была бог знает кто, хотя я не хочу этим сказать, что Яков не был ее мужем. Но Том унаследует все. Так же, как Яков. Это будет мне наказанием. Я хотела, чтобы ферма принадлежала Якову, а теперь она переходит к Тому, а мой маленький Ленни ничего не получит. Алиса хорошая женщина и была хорошей женой Якову. Лучшей, чем он заслуживает. Я всегда буду за нее. Чулок в камине для Ленни, потому что он ее старший сын. Он в жестянке, понимаешь? — И старуха снова указала на камин.
Джек еще раз кивнул, плохо соображая.
— Старый Джордж не сумел убедить этого самого Якова подписать завещание, — продолжала она. — Может ли человек быть таким упрямым ослом?
— Так точно, сударыня, — автоматически ответил Джек.
Бабушка сердито застучала на него клюкой. На стук прибежала Грейс, и он удрал.
* * *
В этот вечер все сидели в саду. Гостиная была, как всегда по воскресеньям, открыта, но в нее входили только, чтобы побренчать на рояле. Моника наигрывала хоралы. Грейс пошла позвать гостившую в Вандоу Мери.
— Мери, бабушка зовет тебя. Ей нездоровится. Зайди к ней.
Был душный вечер без ветра. Всем было не по себе от жуткого беспокойства, вызванного нездоровьем бабушки.
Джек не принимал участия в общем разговоре. Его охватило воскресное настроение, настроение воскресного вечера столь далекое и чуждое церкви и колоколам.
Солнце медленно закатывалось, от его яркого света все становилось золотым. Он вышел поглядеть. Кто-то ехал верхом с западной стороны, и золотое облако пыли окутывало лошадь и всадника; за ним, окутанный тем же облаком, появился другой всадник, как Даниил из огненной пещи.
Джек испуганно глядел на запад, в этот хаос ярко-желтого света.
В конце концов оказалось, что это просто приехали Том и Алек Райс. Они въехали во двор, все еще отливая золотом, пыльные, насквозь прожаренные солнцем.
Солнце село. По земле стелились тени. Джек повернул обратно домой. Младшие близнецы ковыляли, заложив руки в карманы, надеясь на скорый ужин. Гарри позвали спать, а Лен и Кет, неизменные охотники до еды, тоже торопились домой. Моника все еще сидела за роялем. Кто-то зажег ей свечи. Сердце Джека учащенно забилось. Он молча стал за ее спиной. В течение нескольких минут она, не обращая на него внимания, продолжала петь. Наконец она оглянулась:
— Хочешь петь? — резко спросила она.
— Не особенно.
— Что же ты хочешь?
— Пойдем!
Она как-то особенно взглянула на него, встала и молча пошла за ним во двор, он же шел, чувствуя, что свершается его судьба, что рок нависает над ним.
Он сел на порог задней двери амбара и взглянул на Монику. Она шаловливо присела к нему. Он дотронулся до ее прохладной руки, которую она не отняла, но глядела при этом в другую сторону.
— Почему ты не любишь меня? — шутливо спросила она.
— Да я же люблю тебя! — произнес он мучительно и сгорая от стыда все с тем же ощущением нависшего над ним рока.
Она быстро обернулась и уставилась на него сверкающим, забавно торжествующим взглядом.
— Это правда? — спросила она.
В душе его становилось темно от гнетущего рока. Он отвел глаза от ее пламенного взгляда, но обнял, как натянутая струна, и до его слуха явственно доходило мучительное биение собственного сердца.
— Моника, — беззвучно прошептал он, как человек бродящий в потемках.
— Что? — мягко спросила она.
От стыда и мучительного желания он спрятал лицо у нее на плече. Он все бы отдал, лишь бы это не нахлынуло на него. Но тайная, внутренняя дрожь его тела приводила ее в восторг. Она ласково прижалась щекой к его волосам. Она умела быть такой нежной и ласковой. И его волнение утихло.
Стемнело, показались звезды.
— Нам придется пожениться? — мрачно спросил он.
— Зачем? — засмеялась она, находя, что он слишком предупреждает события. Он даже не поцеловал ее ни разу.
Но он не ответил ей, даже не расслышал ее слов. Она же наблюдала за мрачным выражением его лица, обращенного к звездам.
— Поцелуй меня! — шепнула она ему. — Поцелуй меня!
Он боролся, но, в конце концов, как в гипнозе повернулся к ней лицом и поцеловал ее в губы. Первый поцелуй в его жизни! И бешеное, жгучее томление страсти, появившееся с этим поцелуем, зажгло его душу мучительно-адским огнем. Этого он никогда не хотел: быть до такой степени отданным в руки судьбы, до такой степени быть порабощенным ею! Он действительно был порабощен и, казалось, душа его, охваченная болью и безумством желания, оставляла его. Моника, наоборот, как будто радовалась и посмеивалась. И была так мила с ним. Мог ли он не быть порабощенным?
Поиграв с ним примерно час, она снова привела его в дурное настроение, объявив, что пора идти ужинать. Она настаивала на этом и надо было вернуться.
Лишь вечером в своей комнате он снова начал бороться с собой, надеясь освободиться, сбросить с себя это постыдное, мучительное желание. Только бы уберечься от нее. Остаться нетронутым.
Он лежал в постели с открытыми глазами и благодарил судьбу, что находится далеко от Моники. Благодарил за временное свое одиночество, за то, что освободился от нее, что мог заснуть в полной и чистой неприкосновенности. Он не хотел даже думать о ней.
* * *
Бабушка не выходила больше из своей комнаты, и Том завел разговор о том, чтобы вызвать родственников.
— К чему? — спросил Джек.
— Они наверное захотят присутствовать.
У Джека были на этот счет сомнения.
— Неужели ты думаешь, Том, — сказал он, — что бабушке будет приятно, если все родственники ее обступят и будут на нее глазеть?
— Надо думать, — ответил Том. — Я, по крайней мере, желаю умереть прилично, угодно тебе это, или нет.
Джек прекратил разговор. Некоторые вещи выходили за пределы его понимания, и среди них было «приличное умирание».
— Как умирают люди в книжках, — вставил Ленни, защищавший точку зрения Тома, — даже старик Нельсон и тот прилично умер. Он сказал: «Поцелуй меня, Гарди», и Гарди поцеловал его, как это ему ни было тяжело и противно.
Тем не менее мальчиков разослали за родственниками лишь в следующее воскресенье. Джеку поручили съездить в «Долину резиновых деревьев», благо дорога была ему знакома. Он отправился еще до рассвета. Казалось, Гринлоу его поджидали. Угостив его вкусным завтраком, они решили немедленно двинуться в путь.
В дороге мистер и миссис Гринлоу почти не разговаривали: это было бы «недостаточно горестно». Но Джек догадывался, что они счастливы быть на воздухе в такое чудесное утро, вместо того, чтобы работать дома. Постепенно солнце стало припекать, и они, запыленные и потные, въехали во двор, где были встречены миссис Эллис, в фартуке, с засученными рукавами, хлопочущей об обеде. Джек должен был распрячь лошадей. Целое множество чужих лошадей было привязано то там, то тут во дворе, к разнообразным экипажам. И несмотря на это всюду царила мертвая тишина. Джек пошел к веранде, на которую выходила дверь из гостиной. В ней был накрыт стол, за которым сидели уже все гости. Девочки обносили блюда. Грейс робко взглянула на Джека и кивнула ему. Он пошел за ней следом в кухню и спросил:
— Ну, как она?
— Плохо! Ах, бедняга! Они все сейчас у нее, чтобы попрощаться с нею.
— Тебе не очень скучно будет посидеть в гостиной на случай, если им что-нибудь понадобится? — обратилась к Джону миссис Эллис.
Ему, конечно, было скучно, но он пошел туда и уселся среди всех этих родственников.
В доме стало тише. Моника ушла к «рыжим» с чистыми костюмчиками для малышей, которых туда отправили. Джек узнал эту подробность от Грейс, которая продолжала мыть груду тарелок и обслуживать все увеличивающееся количество родственников. Отсутствие Моники его раздосадовало, но он старался не думать о ней. Мери, просидев все ночь у бабушки, отдыхала теперь наверху. Том был занят лошадьми. Кет и миссис Эллис прошли с Бэби и Элли наверх, где уже находился мистер Эллис. Ленни куда-то исчез. Таким образом, Джек мог проследить, что делает каждый член семьи. Ему было необходимо знать где кто из них находится. Миссис Гринлоу поспешно вышла из бабушкиной комнаты. — Где Мери? — спросила она.
Джек покачал головой и она прошла дальше. Она оставила дверь к бабушке открытой, так что Джек мог туда заглянуть. Все родственники были в сборе. О ужас — женщины плакали и потели, утирая с лица одновременно слезы и пот. Мужчины — отвратительно уродливые — стояли без курток. Один из зятьев, адвентист, с важным однообразием читал вслух молитвы.
Пришла испуганная Мери.
— Что, бабушка? Ты звала меня? — Джек расслышал ее голос и увидел ее у кровати.
— Все эти люди мешают мне, — сказала бабушка изумительно сильным, но испуганным голосом. — Что им нужно?
— Они хотят взглянуть на тебя, хотят, — Мери запнулась, — спросить не нужно ли тебе чего-нибудь?
— И вытравить из меня ту малость жизни, которая во мне еще есть? Не удастся! Дай-ка мне немножко бульона, Мери, и не оставляй меня с ними. — Мери пошла за бульоном. Затем Джек увидел, как бабушка сделала слабое движение рукой.
Старшая дочь подошла и, утирая слезы, взяла ее за руку.
— Ну, как поживаешь, Руф? — спросила бабушка светским тоном.
— Я — хорошо, а ты как поживаешь? Вот, что важно! — уныло ответила Руф. Но бабушка опять как будто забыла о ней. Поэтому Руф, покачивая головой, несколько смущенно отошла от постели.
— Где Яков?
— Наверху, мама.
— Единственный, кто имеет деликатность оставить меня в покое.
Она умолкла до той минуты, когда Мери принесла ей бульон, и медленными глотками начала пить.
— Где Ленни и его мать? — мрачно спросила она. Их позвали. Миссис Эллис села у кровати, нежно поглаживая бабушкину руку. Но испуганный Ленни дрожал в дверях. Его мать протянула к нему руки, и он в ужасе медленно стал подходить к умирающей.
— Поцелуй меня, Ленни! — грозно, совсем как Нельсон — сказала бабушка.
Ленни отступил было в испуге, но повинуясь матери, положил голову на подушку рядом с лицом бабушки; поцеловать ее однако не решился.
— Любимец мой! — ласково сказала бабушка, с той мягкой, подкупающей ласковостью, которая в былое время делала ее такой неотразимой в глазах мужчин.
— Алиса, ты всегда была добра к моему Якову. Вот там, — казалось, она припоминала что-то, — чулок для тебя и Ленни. — Ей удалось произнести последние слова, сознание покидало ее.
Ленни спрятался за спину матери. Бабушка лежала так тихо, точно уже умерла. Но кончики ее чепчика еще слегка колыхались и указывали на то, что она жива. Тишина становилась поистине невыносимой.
Когда все удалились, Мери закрыла внутреннюю дверь и осталась одна с бабушкой.
* * *
Зятья вышли на веранду и налили себе по стаканчику вина. Дочери сидели за столом и всхлипывали не то от грусти, не то от раздражения. Джек продолжал сидеть на своем посту, хотя предпочел бы уйти в другое место. Но родственники теперь заинтересовали его. Мало-помалу они перестали плакать и теперь переговаривались между собой тихими, приглушенными голосами. Некоторые слова он смог разобрать: «Неизвестно еще, был ли он женат на матери Тома», «Я сомневаюсь, что Том законный сын», «Где чулок?», «Первая женитьба Якова», «Незамужние дочери» — и затем совершенно внятно раздались слова Руфи: «Очень обидно, если нашим мужьям придется содержать незамужних дочерей нашей матери».
Джек взглянул на трех мисс Эллис, — очень ли их задели эти слова. Но все три сестры как будто и не слышали их.
Они усердно вынимали какие-то пакетики из потайных карманов своих платьев. Кто-то уронил флакон с нюхательной солью. Пробка выскочила, и содержимое флакона разлилось по полу. С тех пор запах лаванды всегда напоминал Джеку о смерти и бесчисленных маленьких пакетиках. Барышни Эллис разложили по столам куски крепа, черные бусы, черные кружева, черные платки. Они были владелицами маленького галантерейного магазина. Все со вниманием рассматривали товар. Джека тошнило от этих черных клякс на столе, этого ряда черных пятен.
Мери вышла из комнаты бабушки, направляясь с чашкой в кухню. Дверь она оставила полуоткрытой. Джек заглянул туда и волосы на его голове поднялись дыбом. Бабушка стояла во весь рост, вся, с ног до головы в белом и, держась за ручку двери, окидывала взглядом все собравшееся на террасе общество. На ее лице отсутствовало всякое выражение, и оно было страшно. Джек невероятно испугался. Он вскрикнул, все оглянулись — пойманы!
ГЛАВА XI
Побоище
Наконец Джеку удалось сбежать. В него вселяли отвращение и запах лаванды, и траурные вуали, и «приличное умирание», и все эти ужасные люди. «Очевидно в них что-то неладно, — рассуждал он, — если они могут быть такими». И снова ему пришло в голову, что он сам ничто иное, как подкидыш, не принадлежащий к числу «нормальных людей».
Он бежал, обливаясь потом и радуясь возможности «выпотеть» душившее его омерзение. Дойдя до пруда, он разделся, разложил свои вещи на солнце и стал плескаться в прохладной воде. Если бы можно было отмыть свои мысли! Быть одному на свете!
После купания он посидел с минуту на солнце; затем пошел дальше — куда? Только не домой.
В глубине его сознания копошилась мысль о Монике, не вернувшейся до сих пор от «рыжих».
В прошлое воскресенье в такой же самый вечер он поцеловал ее. И как он ни старался, желание поцеловать ее еще раз догоняло его, подобно легкокрылой бабочке. Он медленно побрел к тропинке, ведущей на ферму «рыжих», внимая странному вечернему крику сорок и отдаленному шуму летящих попугаев. Внезапно до него донесся звук, которого он дожидался в душе: голос Моники, полный упрека, раздраженный и испуганный. Оттенок страха в ее голосе заставил его стиснуть зубы. Первым чувством было не мешать ее одиночеству. Но снова до него долетели странные интонации ее голоса, на этот раз с примесью искренней ненависти. Джек бросился в кусты. Внезапно он почувствовал теплый лошадиный запах. Действительно, к дереву была привязана Люси, а Моника, в длинном розовом ситцевом платье, старалась вскочить в седло. Но каждый раз Казу, одетый в длинные воскресные штаны, белую рубашку и в белых крикетных башмаках на резиновой подошве, обхватывал ее растопыренными пальцами за талию, снимал с седла и на минуту прижимал к себе. Люси становилась беспокойной, а огромная вороная лошадь Казу, привязанная к другому дереву, так сильно мотала головой, что трензель звенел. Очевидно Казу соскочил, чтобы подтянуть подпругу. Моника действительно рассердилась и струсила, первый раз почувствовав свое бессилие. Это приводило ее в бешенство и, будь она в силах, не колеблясь убила бы Казу. Но ее ненависть лишь распаляла «рыжего». Он обхватил своими ручищами ее стройную фигурку. У нее вырвался громкий, пронзительный крик. Джек выскочил из кустарника, спугнув лошадей. Казу обернулся и увидел Джека. И в этот момент наш герой влепил ему в подбородок хорошо рассчитанный удар. Застигнутый врасплох Казу споткнулся и отскочил в сторону Люси, которая стала брыкаться, тогда как Моника, запутавшись в длинном платье, упала на колени.
Нападения не последовало. Вместо него Казу произнес тоном глубочайшего презрения:
— Обалдел ты что ли, пьяный мальчишка?
Джек подошел к Монике. Она встала и поправляла прическу.
— Иди домой, Моника. Бабушка умирает, — сказал он ей.
Она взглянула на него, и легкая, порочная улыбка, как от чего-то забавного, скользнула по ее лицу. Затем она разразилась сумасшедшим, неудержимым смехом, в глубине которого слышались злоба и разочарование.
— Ха-ха-ха! — хохотала она. — Ха-ха-ха! Бабушка умирает! Ха-ха-ха! Неужели? Ха-ха-ха! Нет, не могу, это так смешно, ха-ха-ха!
Смех перешел в икоту. Оба юноши стояли потрясенные, испуганные этим истерическим хохотом, так дико звучащим в лесу.
Моника попыталась прекратить истерический хохот, сотрясающий ее хрупкое тело. Внезапно смех перешел в судорожные рыдания:
— Я знаю, знаю, — как ребенок рыдала она, — бабушка умирает, а вы не пускаете меня домой.
— Ты можешь возвращаться домой, — сказал Джек. — Только не уходи с таким заплаканным лицом.