– Так я и контролировал, – пожал плечами он.
— Непохоже. Шишибей тебя полностью подавляет, если его захлестывает эмоциями.
– Шишибей не может меня подавить, – закатил глаза Хаджиме. – Если я ему этого не позволю.
— Тогда что это за представление ты здесь устроил? — Итачи одарил его тяжелым взглядом из-под век.
– Ну, блин, он на меня наезжал, используя тебя как прикрытие. Надо было сразу показать, что за такие шутки в зубах бывают промежутки, даже если ты круче всех на свете. Крутость от заноз в заднице не уберегает… И вообще, – Хаджиме сложил руки на груди. – Нападки на твой идеальный вкус? Нападки на самого удобного напарника на свете? Да за такое убить было мало!
Итачи слегка умилился такой логичной попытке отмазаться, но и только. Ему могло сколько угодно быть приятно, что Хаджиме оценил именно то, что окружающие обычно недолюбливали, но разговор стоило довести до конца.
— Наглость от железа в бок не уберегает тоже, — прохладно сообщил Учиха. — Ты полез на совершенно неизвестного тебе противника, не составив даже приблизительного представления о его силах. Не прикинув стратегию, не определив слабые места. Если бы руки Дейдары не пострадали недавно, ты бы мог от его бомб и не увернуться. Да и бросаться настолько в лоб… Я разочарован, Хаджиме.
– Я понял, – вздохнул волчонок и уселся на одну из кроватей, покаянно опустив голову. – Такого больше не повторится, Итачи… Сенсей.
Учиха с минуту разглядывал его, пытаясь определить если не степень раскаяния, то хотя бы насколько от его слов не отмахнулись. Потом вздохнул:
— Я волновался, Хаджиме.
– Угу, – согласился тот. – Поспите, Итачи-сенсей. Я же вижу, вам хочется. Потом подробно разберёте, где и как… Я ошибся.
— Поганка мелкая, — буркнул Итачи.
Спать и в самом деле хотелось — не в последнюю очередь из-за сытного обеда. Но привычка не следовать собственным желаниям словно свербила, заставляя искать себе дело, вместо того чтобы и впрямь завалиться отсыпаться, пусть и сделав клона. Опять же, это могло смазать весь эффект от продемонстрированного недовольства, да и трёпку Хаджиме вполне заслужил. Провоцировать подрывника на новые взрывы в закрытом помещении?
– Нет, я действительно всё понял, – покачал головой парень, на мгновение продемонстрировав волка, который виновато прижал уши к голове и двигал хвостом в извинениях. – Буду вспоминать тактику и стратегию. А вы поспите, вам надо отоспаться. Хорошо?
Итачи наклонил голову набок:
— И ты даже не пойдешь шататься по коридорам, пользуясь моментом?
– Нет, – покачал головой Хаджиме, серьёзно посмотрев и вновь опустив взгляд на неловко лежащие на коленях руки. – Разве там может быть что-то интересное? Я… Извиняюсь, да. Я вёл себя необдуманно.
— Хорошо, — кивнул Учиха, аккуратно складывая плащ.
В целом, одежда ему спать не мешала, но форменный плащ Акацки Итачи недолюбливал. Не за объективные качества — здесь плащ был как раз вполне удобен. Просто расцветка, по мнению Учихи, была откровенно идиотской, и плюс у неё наблюдался всего один — узнаваемость. Потому как нормальный шиноби тряпку такого раскраса на себя не наденет. Во всяком случае, по мнению Итачи — не надел бы. Выкидыши чужой фантазии периодически пытались его в этом разубедить.
— Отдохни тоже. Здесь хороший тренировочный зал, можно будет размяться с дзюцу — барьеры справятся.
Хаджиме только коротко кивнул, боясь сказать или сделать ещё что-нибудь не то. Это был первый раз, когда Итачи на него разозлился, и ему было откровенно страшно, что он выставит такого недальновидного надоеду вон и никогда больше о нём не вспомнит.
Он дождался, пока Итачи уляжется, достал из рюкзака походное одеяло, сложил его в несколько раз и положил рядом с кроватью. Хаджиме сел на него, положив голову на кровать Итачи.
Учиха, который заснуть, разумеется, ещё не успел, пронаблюдал за этой возней с некоторым удивлением. Хмыкнул, борясь с желанием несильно потаскать волчонка за ухо. Ну, в самом деле, что за глупости.
— Хаджиме, вторую кровать подвинуть не проще?
– А можно? – тихо уточнил он.
— Можно, — Итачи все же не выдержал, погладил его по волосам. — Можно, волчонок.
Тот дёрнулся под рукой, шмыгнул носом, коротко кивнул и встал двигать кровать. Снял обувь. Лёг, протянул руку, едва-едва касаясь пальцами Итачи. Учиха вздохнул, обхватил его пальцами за запястье, дернул на себя.
— Всё в порядке.
– Правда? – тусклый взгляд, на дне которого едва-едва теплилась надежда.
— Людям свойственно ошибаться. Главное, не повторять эти ошибки раз за разом, — Итачи усилием воли подавил зевок. Немного подумал, коснулся губ Хаджиме легким поцелуем. — Поговорим утром, хорошо?
– Хорошо, – едва-едва кивнул он, прикрывая глаза. – Утром. Спасибо.
========== Часть 6 ==========
Утро было добрым. Утро началось с нежного поцелуя и наполненных чакрой поглаживаний.
— Привет, Итачи, — сонно проговорил Хаджиме, оглаживая его по лицу. — Я сейчас оторвусь. Честно. Вот прям сейчас…
Учиха приподнял уголки губ в чём-то, очень похожем на мечтательную улыбку, притянул волчонка ближе к себе. Несколько секунд рассматривал — взгляд ещё не успел обрести свою привычную строгость и отстраненность и казался бархатным — подался вперед, возвращая поцелуй.
— Мы никуда не спешим, Хаджиме.
— Хорошо… — согласился найдёныш и прижался, ненавязчиво пытаясь закопаться под Итачи. Учитывая, что комплекции он был не самой тощей, получалось немного комично. — Люблю.
Итачи кольнуло в груди так, что сбилось дыхание. Хаджиме… Открытый, искренний волчонок. Со всем пылом бросающийся его защищать, так радующийся каждой толике внимания…
Более милосердно было бы оттолкнуть его сейчас, чтобы причинить меньше боли своей смертью.
Но — как можно, когда к тебе так доверчиво льнут?
Хаджиме прижался, погладил шею кончиками пальцев. Под кожей билась жилка, доставляя утреннюю, полную кортизола кровь по телу. Парень бросил на Итачи быстрый взгляд и прижался к ней, такой восхитительно тёплой и нежной, губами. Учиха замер, прислушиваясь к собственным ощущениям. Было приятно, даже очень — он и не знал, что достаточно невинные прикосновения могут вызывать такую сильную реакцию. Но эта же реакция и тревожила немного. Итачи было не с чем сравнивать, и он не мог сказать, нормально это или нет, когда пульс начинает частить. Что по телу разливается не слишком сильный, но заметный жар.
Не встретив сопротивления, Хаджиме продолжил покрывать напряжённую бледную шею лёгкими поцелуями. Шея, внутренняя сторона локтей, обратная сторона колен, бока, подмышки, внутренняя сторона бёдер — всё это зоны, которым в быту достаётся очень мало прикосновений, и поэтому они обладают особой чувствительностью. Предплечьями блокируют удары, на плечах носят рюкзак, коленями бьют… А вот эти… Самые нежные и защищённые части тела… Остаются для любви, не для войны.
Хаджиме опустился ниже, чуть оттягивая ворот рубашки. Его самого уже потряхивало — от вкуса, от запаха, от нежности под губами и тихой, но явной реакции…
Итачи наконец-то отмер, коснулся в ответ — пока еще совсем невесомо, готовый в любой момент отдернуть руку. Он умел обращаться с детьми, но его никогда и никто не учил, как правильно — ласкать. Как чувствовать под кончиками пальцев не болевые точки или места для ударов, а только кожу. Как не просто дотронуться, а поделиться вот этим самым, от чего сбивается дыхание и пересыхают губы.
— Хаджиме…
— Да? — на выдохе поинтересовался волчонок, поднимаясь выше, к уху, за которым такая нежная и нетронутая взглядами кожа.
Сердце щемило от такой неуверенности в движениях. Это Итачи-то? Он даже рыбу чистит за полторы секунды с неповторимым изяществом и небрежностью. Сразу чувствуется, что с рыбой он дело имеет чаще. Гораздо чаще.
— Это проще, чем бить, Итачи… — шепнул Хаджиме на ухо. — И заложено природой всем, неважно, шиноби или гражданский, клановый или нет… Просто доверься своему чутью.
Он отстранился, стянул с себя водолазку, взял руку Итачи в свою, прижался к ней щекой, затем положил её к себе на шею и повёл вниз по гладкой коже, покрывающейся мурашками, к груди, прижал ладонь напротив сердца и склонил голову, занавешивая лицо волосами.
— Как убивать или пытать. Только наоборот.
— Я не умею пытать… — словно бы самому себе, чуть двигая ладонь.
Шиноби следят за руками — как бы ни грубела кожа от постоянных тренировок и оружия, гибкость пальцев очень важна. Не сумеешь быстро сложить печати — погибнешь. Вот поневоле и приходится сводить мозоли, гонять чакру и разминать пальцы.
Итачи никогда не думал, что у него такая чувствительная ладонь. Ему казалось, он чувствует толчки сердца прямо на ней, что горячая кровь вот-вот расплескается по коже алыми струйками… Страшно, но и завораживающе.
А еще завораживает провести ладонью по груди, чувствуя, как от этого движения пробегает легкая, почти непроизвольная дрожь. Погладить, чуть царапнуть аккуратно подстриженными ногтями, скользнуть вверх, к шее. Не сдержать тихого выдоха от того, как это — чувствовать руками чужое доверие.
Чувствовать, что твои прикосновения желанны.
Хаджиме выдохнул сладко, подставляясь под прикосновения, как голодный кот. Его влекла эта игра… Игра не в театральном плане, не в плане притворства и уж тем более не в плане игрушки. Нет, Итачи играл на нём, как на каком-то музыкальном инструменте, лёгкими поглаживаниями вырывая из горла вздохи наслаждения и гоняя по телу толпы горячих искорок.
Парень опустил руки, расстёгивая мягкую светлую рубашку, чтобы склониться и начать нежно выцеловывать открывшуюся кожу, обжигая жаром дыхания с каждым поцелуем. Откуда-то он знал, что никогда раньше так не делал — возможно, по ощущению лёгкого дискомфорта от позы, который означал, что в моторной памяти такого движения нет. Что за жизнь у него была, что в ней не было кого-то столь важного, чтобы дарить ему счастье — так? Не было того, кто смог бы реагировать так, как Итачи… Хотя нет, так, как Итачи, не смог бы никто.
Учиха словно забыл о том, что является шиноби, что должен быть настороже и готов к нападению. Мышцы расслабились, перетекая под кожей, как сонные змеи, пальцы стали по-настоящему ласковыми. Лицо больше не было фарфорово-застывшим, волосы растрепались — но такой, живой Итачи был стократ лучше себя обычного. Разрумянившиеся щёки, чуть приоткрытые губы, мягко поблескивающие глаза — в таком Итачи можно было и не признать того Учиху в плаще с алыми облаками. Он чуть прикрывал глаза на каждое новое касание, сладко вздыхал и сам скользил ответными ласками по телу — как виртуоз, играющий на незнакомом инструменте. И контраст этой виртуозности с явной неопытностью ошеломлял.
А потом Итачи подался вперед и поцеловал. Не легким касанием губ, как обычно, — глубоко, уверено, лаская рот языком. Словно решил для себя что-то… Или решился на что-то сам.
Хаджиме отвечал со всем энтузиазмом, как бы говоря: да-да, я тут, я рядом, готов на всё, только позволь, только сделай шаг…
…пожалуйста.
Итачи разорвал поцелуй — неохотно, с заметным усилием отстраняясь от чуть припухших губ, — очень серьезно посмотрел в глаза волчонку.
— Потом мы поговорим. И я тебе всё расскажу, а ты решишь, нужно ли тебе это. Надеюсь, ты простишь меня, Хаджиме…
И, не давая ничего ответить, притянул парня к себе, покрывая ласковыми поцелуями лицо. Подбородок, щека, скулы, веки… Медленно, смакуя каждую секунду и каждое ощущение.
— Какой же ты чистый, Хаджиме… Как чистый лист…
У волчонка сердце сжалось в предчувствии близкой беды.
— Тогда… Не останавливайся, ладно? Я всё решу… После. Пожалуйста. Не хочу оказаться перед выбором… Что нужно отказываться от того, чего никогда не пробовал.
Итачи кивнул — очень серьёзно, почти торжественно. Можно было бы сомневаться, доказывать себе, что потом будет тяжелее, что подобное поведение эгоистично…
А можно — просто не портить момент и не лишать себя хотя бы того, что досталось драгоценным даром. И Учиха собирался в полной мере показать Хаджиме, насколько тот драгоценен.
Неопытность, сомнения — все это такие пустяки, когда действительно решишься на что-то. Тому, кто умеет убивать одним касанием, не так уж сложно понять обратный алгоритм. Умея увлечь за собой в драке, навязать свой рисунок боя — справишься и с ритмом страсти. Даже если саму страсть напрочь заглушает рвущаяся из груди нежность.
Хаджиме… Найдёныш, волчонок, драгоценный подарок судьбы… И что с того, что физически он мог быть старше Итачи? Здесь и сейчас он был хрупким и доверчивым, в первый раз подпускающим к себе кого-то — и оставалось только восхититься его решительностью. Его уверенностью в своем выборе.
Итачи знал, что выбор этот далеко не самый удачный.
Но отвергнуть его просто не мог.
И он ласкал, нежил, заставляя забыться и потерять голову, не думать о будущем — и позволял не помнить о нем и себе. Будущее подождет за порогом. А здесь… У него есть Хаджиме.
Хотя бы в этот раз.
***
Хаджиме ничком лежал на кровати и ни о чём не думал. Тело было таким лёгким-лёгким, словно в нём не осталось ни жил, ни костей, один летучий эфир, который вот-вот упарит на небо или, наоборот, растечётся по полу тяжёлым облаком.
Сказать, что было хорошо… Это не то что преуменьшить — безбожно соврать. Его жизнь словно снова разделилась на несуществующее «до» и реальное до последней восхитительной нотки аромата «после». Было настолько хорошо, что он даже не знал, что с этим делать — говорить что-то, не говорить, если говорить, то что?.. Но было так хорошо, что даже заморачиваться этим не хотелось. Просто лежать…
…и млеть.
Итачи лежал рядом, дышал тихо-тихо, совсем невесомо, временами так же невесомо поглаживая Хаджиме неосознанным движением. Тяжелые мысли о будущем, смерти и младшем брате куда-то испарились и не спешили возвращаться, да и вообще, о каких откровениях может идти речь после такого? Когда уже был откровенен — но не рассказами о прошлом, а открытым нутром, взаимной лаской, смешанным дыханием.
Учиха не мог не согласиться, что отказаться от такого, не испытав, было бы глупо. И совершенно не тянуло на взвешенное и осознанное решение.
Но начинал смутно опасаться, что Хаджиме и не захочет отказываться, а значит, его благие намерения пойдут прахом.
Ленивую негу прервал стук в дверь. И это был явно не Кисаме — тот, если и стучал, то делал это вальяжно, полностью уверенный в своем праве и будто делая одолжение. Сейчас же в комнату словно безумный дятел колотился. В ощущение расслабленности и неги этот стук не вписывался категорически, так что Итачи решил, что проще шугнуть надоеду. Но стоило ему снять печать и приоткрыть дверь, как Дейдара буквально ввинтился под руку.
— Только скажи что-нибудь — взорву, — хмуро буркнул он.
— Ты обнаглел?
Хаджиме приподнял голову и хмуро посмотрел на вторженца. Тот не смутился — совесть для шиноби вообще редкое проклятье, а уж для нукенина…
— На нас напали? — уточнил он.
Дейдара зыркнул на невозмутимого Учиху, который одеться и не подумал, более внимательно оглядел Хаджиме. Вывод, чем эти двое тут занимались, напрашивался сам собой, но со знакомым образом Итачи отчаянно не стыковался.
А ещё — с языка почему-то не шла привычная и понятная гадость. Ну, не в опасности же получить кунай под ребро дело. Такое его никогда не останавливало. Поэтому подрывник промолчал.
Итачи кивнул сам себе, подцепил Тсукури за шиворот и бесцеремонно поволок к двери. Угадывать, что у него переклинило в мозгах, было лень.
— Э, не-не-не! — возмутился Дейдара, упираясь руками в косяк. — Я туда не пойду!
Хаджиме был слишком разнежен и добр, поэтому, зевнув, он поинтересовался:
— А что случилось-то?
Подрывник затравленно глянул на Учиху, вздохнул, сдаваясь.
— Там Тоби.
Хаджиме неожиданно для себя проникся сочувствием. Неизвестно, кто его в прошлой жизни так доставал, но желание спрятаться хоть у биджу на хвосте он понимал и принимал.