Справа и слева сохранились большие крестьянские дворы. Пауле так и кажется, будто она дома.
Значит, опять в родном краю. Все по-старому. Только дети выросли. Вечерами возле телефонной будки собираются четырнадцатилетние подростки. По воскресеньям они ходят в церковь. И тогда девочки вместо джинсов надевают юбки, а мальчики-служки облачаются в кружевные стихари; когда в деревне бывают похороны, они идут по улице во главе траурной процессии и несут распятие.
На окраине — несколько коттеджей, есть в них и комнаты для детей, только вот ребятишки рождаются редко. Дом священника недавно заново покрасили, водосточный желоб блестит медью, на окнах — кованые решетки. В дверь этого дома надо звонить, все прочие день-деньской открыты. Свадьбы здесь обычно играют в начале лета; покойников провожают колокольным звоном; у свадебного распорядителя хлопот поубавилось, но говорит он все, что положено.
Когда Паула впервые приехала сюда после работы смотреть квартиру, деревня еще утопала в подтаявшем снегу. Она миновала автобусную остановку, почту, сберегательную кассу и освещенную витрину единственного магазина, поставила машину на стоянку возле трактира, недалеко от почты. Кто здесь родился, тому здесь самое место. Комнаты смотрят на улицу. А еще можно из окна полюбоваться кладбищем.
Северная сторона, без балкона, разрешено пользоваться садом. Только кухня и ванная выходят на восток. Квартирная плата невелика.
Паула живет на втором этаже. Первый занимает какая-то семья. Хозяева въехали в новый дом. Теперь там, где раньше был хлев, поднялся особняк, совсем как в городе.
Летом хозяйка стрижет газон. Есть у нее и куры, и огород. Кладбище Паулу не смущает. Снег сменяется слякотью. Лишь мертвые уходят отсюда, да и то не покидая живых.
Отец Паулы погиб не на войне. Он скончался в разгар учебного года. Утром мы молились за упокой его души. Паулу отпустили на похороны. Вернулась она в черном платье. Интересно, Долго ли она носила траур?
Две комнаты, говорит Паула, с кухней и душем.
Мать обиделась: дочь теперь живет близко, а не заезжает.
А как же ты думала, говорит Паула, у меня ведь работы по горло. Священник передал нам ящики с книгами.
По воскресеньям дома пьют сладкий кофе с пирогом. Мать, подперев голову руками, сидит напротив нее за кухонным столом и ласково смотрит, как дочка завтракает. Она по-прежнему спит на двуспальной кровати, застилает опустевшую половину, будто он еще может вернуться. В супружеской спальне все как раньше. Утром она встряхивает подушки, взбивает их и аккуратно укладывает одну на другую. В холодную погоду берет в постель грелку. По мнению Паулы, мать не страдает. Крыша над головой есть, в соседнем доме живет сестра с мужем.
Почему ты хочешь уехать? — спросила мать, когда Паула решила учиться на библиотекаря.
Брат стоял в кухне у раковины и держал голову под краном. Сколько раз Паула видела эту спину, эти плечи в шрамах от трактирных потасовок. Время от времени он встречался с девушками, но невесты у него не было. В ванной отец тоже сделал умывальник — правда, пользовалась им одна только Паула. По субботам мать топила колонку. Очередность купания была установлена раз навсегда. Первым неизменно мылся отец.
Мать подливает кофе, Паула окунает в чашку пирог. Вчера, когда она приехала, весь дом благоухал пирогами. Мать заслышала шум мотора и прямо в фартуке вышла на улицу, на ходу вытирая руки.
Если б ты жила здесь совсем одна, говорит Паула, я бы еще поняла тебя. Но ведь тут и Сюзанна, и Герберт, и малышка Сабина.
Разве я жаловалась?
Паула видит свою мать насквозь. Упреков вслух от нее не дождешься. Но Паула чувствует их, даже не глядя. Ей почему-то боязно смотреть на старую женщину — на ее лицо, руки, раньше она пряталась в нетопленой спальне.
Матиас пишет что-нибудь? — спрашивает Паула.
Мать качает головой: Твой брат очень занят.
Паула хвалит пирог. И мысленно спрашивает себя, заведется ли мотор, ведь всю ночь лило как из ведра.
Сюзанна зайдет ненадолго после церкви, говорит мать. Тебе нравится в Д.?
Пока у меня нет ни минуты свободного времени, терпеливо отвечает Паула. Она уже попросила нанять помощницу.
Надеюсь, замечает мать, ты не станешь хоронить себя среди этих книг.
Паула обещает почаще бывать на воздухе, когда будет теплее.
Как только устроюсь, говорит она, ты обязательно приедешь ко мне в гости. Вокруг деревни до самого леса — сплошные поля. Погуляем в свое удовольствие.
Часть книг, сказал священник, конечно, уже попросту макулатура.
Паула между тем нацепила на вилку одну из домашних клецок по-швабски и старательно макала ее в охотничий соус.
Но там есть и очень хорошие вещи. Ценные, добавил он, пристально глядя на Паулу.
Коротышка советник очень хвалил Пауле хорошую провинциальную кухню. Они уже договорились о сумме, которая будет отпущена на приобретение книг, — сумма была не маленькая. Обер-бургомистр интересовался в первую очередь фонотекой. О создании библиотеки он заговорил, вернувшись из какой-то командировки. Пауле дано право организовать ее — в разумных пределах. Все должно быть как везде.
Официант приносит сладкое, и мужчины, словно по уговору, пододвигают свой десерт Пауле.
В наших фондах вы найдете и литературу времен третьего рейха, говорит священник, надеюсь, вас это не смутит. Так уж вышло, хочешь не хочешь, а деваться некуда.
3
Утопив голову в подушку и глядя наискось вверх, она видит из своей новой спальни красный огонек ночного сигнала для самолетов. Утром она любит для развлечения посмотреть на церковь и вспомнить о Феликсе. На карнизе сидят голуби. Поодиночке они не летают.
Днем Паула работает, и успешно. Приходят все новые и новые книги, местный книжный магазин считает барыши. Все запасы пошли в ход. В читальне она расставляет справочники по отраслям знаний. Единственное местное издательство дарит библиотеке произведения здешних авторов. Для Д. пора расцвета канула в прошлое вместе с первой мировой войной, люди искусства тут почти не селятся. Как говорят, поздние полотна Шпицвега обязаны коричнево-синим колоритом именно пребыванию художника в Д.
Из соседней комнаты доносится голос Фельсманши: привезли ящики с книгами, и Паула спешит туда.
Вы обязательно должны пойти, сказала фройляйн Фельсман, приглашая Паулу на вечернюю лекцию о местной колонии художников (с показом диапозитивов).
Луговое болото и какой-то совершенно особый свет придают деревне неуловимое очарование.
Паула купила себе велосипед. И по субботам ездит за холмы, которые с шоссе кажутся пологими, на болото, умирающее вот уже целый век.
Там, где оно еще не погибло, намечено проложить автостраду. Серьезного сопротивления проектировщики не встретили.
Одному из городских печатников Паула заказала бланки формуляров. А вечером женщины в первый раз пылесосят расставленные книги.
Дома она садится за стол, включает лампу и разрабатываем систематический каталог — в дополнение к алфавитному.
Кухонный стол она придвинула к окну и теперь видит, как соседи снуют из дому в сарай и обратно.
Еще дальше виднеется шпиль ныне бездействующей церкви, куда прежде стекались тысячи паломников. Иссякло чудо, а с ним и людской поток. Когда снесут расположенную рядом старую халупу (сосед уже выхлопотал разрешение на слом), обзор у Паулы станет шире. А пока в халупе живет какой-то югослав, чьи земляки давным-давно высланы домой по причине засилья иностранцев.
Паула не чувствует себя здесь посторонней. Она купила мебель. По воскресеньям иной раз обедает в трактире. Тамошняя хозяйка прекрасно готовит жаркое из свинины.
Вы любите рыбу? — спросил Феликс.
Паула взглянула на него. Парню, приехавшему сюда вместе с Феликсом на выходные, Паула не понравилась. В каникулы они оба работали на Гран-Канария с туристами, которым вполне по карману поторчать здесь недельку-другую, глазея на море, потягивая «Куба либре» и отнюдь не заглядывая в словарь.
Она не стала отказываться от приглашения. Феликс сказал, что изучает германистику. Проблемы взаимопонимания для него не существовало.
Иногда, сказала Паула, мне до смерти хочется жареного мяса.
Ветер из пустыни приносит порой и саранчу. В то утро Паула взяла напрокат машину — просто так, поколесить среди песчаного бездорожья. Когда путь ей преградил брошенный кем-то автомобиль, повернуть назад было невозможно. Так бы и пришлось топать пешком по карстовым горам, по жаре, без воды. Кругом ни единого дерева. Глухая пустыня. Хоть Паула и привыкла к одиночеству. На заднем сиденье пустой машины валялась шляпа от солнца. Оглядевшись, Паула заметила Феликса и его спутника. Феликсов приятель тащил бензиновую канистру. Они шли вниз по косогору, и из-под ног катились камни. От зноя блузка у Паулы липла к телу.
Феликс так и не понял, зачем она поехала одна. Остров, конечно, невелик, но ведь машина могла угодить в осыпь и сорваться в пропасть. До конца отпуска ее бы никто не хватился.
Ну уж нет, запротестовала Паула, с машиной я как-нибудь справлюсь! Она не стала отказываться, когда молодые люди пригласили ее на ужин.
Boquerones, сказал Феликс, совсем как у нас дома!
Он пошептался в дверях кухни с хозяином и заказал рыбу. Паула сидела за столом наедине с Феликсовым приятелем. В памяти — жалкие обрывки испанского. Кожа горит от зноя.
Феликс выкладывает со сковороды в тарелки панированные анчоусы. Паула смотрит, как он ест: двумя пальцами берет рыбку за хвост и отправляет в рот, прямо с головой. Паула вооружается ножом и вилкой. На тарелке у нее глазастые рыбы. Она клюет как птичка.
Парень следует примеру Феликса, а Паула сдвигает на край тарелки кости, головы, хвосты.
По дороге в гостиницу Феликс рассуждает о конце света. Они вдвоем: приятель Феликса еще раньше ушел в туалет и больше к столу не вернулся. За ужин платил Феликс.
Человечество вовсе не вымирает, возражает Паула, мы-то ведь живы. Среди погибели.
Сквозь ресницы она видит белый готический собор. Известняк очищен пескоструйкой. В открытые двери вливается поток туристов. Феликс хотел было попрощаться, но она не отпускает его, тащит за собой, а возле купальни вдруг ойкает: в воде плещется рыба.
Нет, я все-таки предпочитаю мороженую рыбу, говорит Паула. Другую я и готовить-то не Умею. Парные кролики и цыплята тоже не моя стихия. Порционное быстрозамороженное мясо — вот это по мне.
Да разве ты ела? Так, поклевала чуть-чуть, говорит Феликс. Хозяин был разочарован.
И слышит в ответ, что Паула с удовольствием зажарила бы мороженого цыпленка и съела аппетитную хрустящую кожицу.
Сбрызнутую коньяком?
Нет, апельсиновым соком.
Лучшие коньяки у нас делают в Хересе.
Наутро Паула стоит, прислонясь к окну. Феликс объяснил ей, до чего коварны испанские газовые горелки, и не позволил включать их самой. Она сказала ему, когда улетает.
Это не для меня, говорит фройляйн Фельсман. Кофе она пьет лишь изредка, к примеру утром, когда неважно себя чувствует. Паула хотела угостить ее кофе, а теперь уходит в кабинет одна, садится за стол, на котором громоздятся книги, полученные с сегодняшней почтой; дверь приоткрыта — вдруг кто-нибудь позовет. Паула наблюдает, как варится кофе: шипит пар, поднимаясь над кипящей водой, и вот уже капли одна за другой падают на кофейный порошок в фильтре, потом превращаются в струйку, и темная густая жидкость стекает вниз.
Поискать на карте необозначенное белое пятно?
Фельсманша объяснений не требует, но Пауле почему-то кажется, что объяснить надо. С какой стати она, разбирая сундуки, одни книжки бракует, а другие нет? «Листья и камни» Эрнста Юнгера (выпуск 1941 г.) — в каталог, а «Дивизию „Кондор“» — в макулатуру.
Забивать себе голову книгами. Мытье головы и укладка в последнее время опять подорожали. Купить дом на Лансароте — полный бред!
Шестьдесят миллионов, представляет себе Паула, шестьдесят миллионов скажут «нет», поставят точку, не купят ни дома, ни «фольксвагена», ни «форда», ни престижной стиральной машины, и вообще больше ничего такого, что, как известно, полезно и хорошо. Отказ от потребления ударит по барышам. Кто не желает работать, все-таки должен есть. А кто хочет есть, тому нужен холодильник. Кому нужен холодильник, тот должен за него платить. Кто не платит — не имеет права есть… У Северного моря семь жизней. Когда выловят всю рыбу, его можно будет использовать как бассейн для сточных вод. Интересно, долго еще будут паковать книги в полихлорвиниловую пленку? Нефть-то на исходе. Фройляйн Фельсман зовет Паулу.
От пыльных книг кончики пальцев становятся грязными и шершавыми, но лицо Фельсманши непроницаемо. Вы давно здесь живете? — как-то раз спросила Паула.
Что значит «давно»? Она всегда жила здесь. По свету мотаться незачем.
Может, стоило бы пригласить фройляйн Фельсман в гости: испечь пирог, накрыть в гостиной стол для кофе, вместе посмотреть на памятники за кладбищенской стеной. В субботу к вечеру местные жительницы бросают свои огороды и приходят на могилы. Но в конце концов она отказалась от этой мысли. Едва ли они поняли бы друг друга. Лучше уж пойти с фройляйн Фельсман на эту лекцию. Переодеваться ни та, ни другая не стали, только руки отмыли да причесались. Потом фройляйн Фельсман скрылась в туалетной кабинке, а Паула с мокрыми руками покинула умывальную. В лекционном зале ее встречают приветливо. Фройляйн Фельсман знакомит Паулу с директором гимназии и одним из членов правления Музейного общества, который преподает также химию и физику; Фельсманша занимает сумкой сразу два места, пожимает руки. Паула искоса разглядывает ее — эту женщину, состарившуюся без ласки. Пухленький химик едва достает ей до подбородка, но настроен дружелюбно. Фонды краеведческого музея, рассказывает он, из-за нехватки помещения так и лежат, упакованные в ящики.
С появлением ландрата, обер-бургомистра и советника по культуре воцаряется тишина; только фотоаппараты щелкают.
Репортеры — в темных костюмах и джинсовых туфлях на мягкой подошве.
Ступают они почти неслышно.
4
Independence for Canary — tourists, go home!— читает Паула на стене полуразрушенной сторожевой башни у моря.
В эту пору, говорит Феликс, становясь по просьбе Паулы как раз между двумя написанными на стене словами, в эту пору у нас дома вообще не открывают ставен, из-за жары.
Паула на глаз устанавливает выдержку и диафрагму, наводит аппарат на Феликса и щелкает спуском.
Ветер, гуляющий по крепости, взъерошил ему волосы. Некогда там, внизу, рухнул в море лавовый поток. В казематах человеческие экскременты.
Свет на Лансароте, узнала Паула, меняет привычный облик вещей, скрадывает расстояние.
На рассвете рыбачьи лодки в бухте были совсем рядом, кажется, только высунь руку из окна — и дотронешься. Перешагивая через ржавые банки из-под кока-колы и бутылочные стекла, Паула спускалась к пляжу. А лодки отступали все дальше, хотя на самом-то деле не трогались с места.
Паула бросается в волны, и тотчас у нее захватывает дух. Море холодное.
Вернувшись, она застает Феликса в ванной: он старательно бреет щеки. Чтобы пропустить ее в душ, он выпрямляется, а после продолжает свое занятие. Усы он подправляет маникюрными ножницами Паулы. За завтраком Паула уверяет его, что видела резвящихся дельфинов.
А что? — спрашивает она. Есть тут дельфины или нет?
Должно быть, есть, раз ты их видала, отвечает Феликс и, помолчав, продолжает: Ребенком я много лет думал, что у меня в голове сидит инородное тело. Чем старше я становился, тем отчетливее представлялась мне его форма и состав. Я ужасно страдал, уверенный, что в мозгу у меня — острый граненый кристалл. И боль была, причем настоящая, а не мнимая. До самой операции. А когда я очнулся с забинтованной головой, всю боль как рукой сняло.