– Всё закончилось, мы тебе поможем… Идём с нами.
И она, немного помешкав, вложила свою узкую, холодную ладонь в его изрытую мозолями ручищу.
Часом позже, сидя в здании садика с кружкой горячего чая, Вика рассказала, как её и двух молодых сталкеров поймали сектанты, как посадили всех троих в какой-то подвал. Там они просидели без еды и воды больше суток. А потом один из сектантов сказал, что девчонка не нужна и её стоит убить, но не в лагере, чтобы не осквернять землю, а дальше, в лесу. Двое в балахонах подхватили испуганную пленницу и повели.
– Куда они тебя вели? – спросил Инк.
– Уби… – девушка всхлипнула вновь, – уби-вать…
Начали расспрашивать о том, какие здания находятся на территории складов, и благодарная, отходящая от испуга девушка рассказывала. Об одноэтажной казарме, об огромном, похожем на ангар здании, где сектанты жгли огромные ритуальные костры, о небольшом одноэтажном пристрое к ангару, где и находился подвал с её собратьями по несчастью, пленниками.
– Сколько там сектантов?
– Человек двадцать, – пожала плечами Вика.
Мы переглянулись. Двадцать – это много. Двадцать – это слишком много для того, чтобы надеяться изничтожить их столь малой группой.
– Двадцать – это много, – озвучил общую мысль Монгол, – давайте немного отдохнём, а потом будем решать, что делать дальше.
– Идти вперёд, – оскалился Фрегат, – нам что двое сектантов, что двадцать, всё одно.
– Тебе, дурачку, может быть, – парировал Монгол. – Нужно хорошенько подумать, прежде чем принимать решение. Всё, отдыхаем! Караульным будет Спам, его сменит Хорёк, потом я.
Глава 4
Зона вновь собрала нас вместе, совсем как минувшей осенью, на Болотах. Тогда мы сидели на кухне в доме Болотника – злые, напружиненные, готовые вцепиться друг другу в горло. Но за два месяца изменилось многое. Прежние соперники и враги объединились ради общей цели.
Я стоял на крыше кирпичной двухэтажки – основного корпуса заброшенного детского садика. Когда-то сюда привозили своих детишек жители посёлка с позитивным названием Радостный. Теперь вокруг на два десятка километров – Зона, а подросшие детишки ходят в школу другого посёлка Радостного, возведённого за пределами Зоны после катастрофы. Если называть отпрысков именами умерших родственников считается плохой приметой, то называть новообретённый дом именем почившего посёлка – в порядке вещей.
В руках я крутил измятую сигарету. Не курил с детства, когда втроём с пацанами, Пашкой и Никитой, дымили стащенной у соседа «Примой». Даже в Зоне, когда на моих глазах истёк кровью сослуживец, курить не стал. Вовку, фамилию которого, хоть убей, не вспомню, я держал под скулы, чтобы голова не заваливалась набок, а старшина зашивал распоротое горло.
– Как его зовут?
– Вова…
И медик похлопывал побледневшего, обмякшего бойца по щеке:
– Вова, сынок… Посмотри на меня… не закрывай глаза… мужики, говорите с ним. Он должен находиться в сознании.
Уже потом, когда врач поднялся с колен и прохрипел: «Всё, кабздец», мне предложили сигарету. Принял трясущимися пальцами, пачкая в крови Вовки тонкую папиросную бумагу. Тогда не закурил.
Теперь же, разбуженный посреди ночи мучительным кошмаром, жевал сигарету, шарил по карманам в поисках спичек. Их не было. Да и пачка «Кубанских» служила лишь для успокоения нервов.
Мне приснился погибший осенью учёный, профессор Анатолий Шилов. Мутная была история… Сначала я вёл Шилова к одному из многочисленных строений, расположенных у Мёртвого озера, такому же ничейному, обросшему мхом, как здание бывшего детсада, потом оставил умирать. Почему так поступил – отдельная история. Шилов тогда выжил, и мы встретились в доме Болотника. Я повинился, он простил, но осадок остался, тем более что за короткий срок, предавая друг друга – ладно, что уж там, предавал лишь я, – парадоксальным образом сдружились. Один из наместников Хозяев, подлый старикашка Кривошеев, убил Шилова на моих глазах. Прострелил ему голову из огромного хромированного револьвера. Так просто и без сожаления лишил жизни человека, у которого остались жена, трое детей и собака по кличке Шкет…
Во сне Анатолий сидел, привалившись к стене полупустого здания блокпоста. Горло его было разорвано.
– Как его зовут? – звенел чей-то голос.
– Анатолий… – отвечал я.
– Говори с ним, он должен оставаться в сознании.
Тщетно пытался зажать рану, из которой фонтаном била кровь.
– Я не умру, Александр, – на удивление внятно говорил Шилов, – не могу умереть, мне ведь только весной будет сорок. Я так много ещё не сделал… Старший сын только пошел в первый класс, я хочу видеть, как он получит аттестат, как влюбится, женится, как у него появятся свои дети. Я хочу услышать, как средняя дочурка скажет первое слово. У неё с этим проблемы. Два года скоро, а девочка не говорит. Врачи успокаивают, мол, такое бывает, и ребёнок нормальный, но мне страшно… А младшая, Александр, только не смейтесь, уже что-то лопочет. Её недавно из роддома забирали, а она пробует говорить. Вся в папку. Я тоже рано начал… Правда, жена сказала, что я нафантазировал себе, что ребёнок не может ничего произнести в трёхмесячном возрасте… Жена… Её зовут Надя. Мы познакомились, вы не поверите, Александр, в Сирии. Я работал там какое-то время, помогал восстанавливать медицину страны после известных событий. А она служила медсестрой в военном госпитале. Это судьба… Я не могу умереть. Я хочу видеть, как она постареет, как поседеют её волосы, выцветут её глаза. Странно, наверное, такое слышать, но я хочу прожить с ней всю жизнь… Мне нельзя сейчас… Александр, мне нель…
Я тупо смотрел на него, произносящего свой страшный и трогательный монолог, а потом вдруг услышал: «Всё, кабздец». И сон прервался, будто фильм, последнюю сцену которого смяли бегущие в атаку безукоризненно ровные шеренги титров.
А ведь Шилов погиб из-за меня. Пошел за мной, как телок на веревочке, и был убит. Мёртв и друг юности Верещагин, и Саныч, и Кондрат…
Зона, ты отняла их у меня. Всех…
Тихо поскрипывали ржавые петли ведущей на крышу двери, мерно ударяла о стену захватанная сотнями рук латунная ручка. Дом жил своей, непонятной человеку жизнью. По этажам бродили сквозняки, свистели, стучали, завывали в длинных, захламлённых коридорах, а где-то на первом этаже покачивалась старая детская игрушка «ванька-встанька».
Фрегат появился рядом со мной так неожиданно, что я вздрогнул, разжал пальцы, и сигарета полетела вниз, в промозглую, сырую ночь, где влажно блестели крыши детских грибочков, арматурные скелеты качелей.
– Не спится? – сталкер присел рядом на край крыши, свесив ноги.
– Кошмары снятся.
Фрегат понимающе хмыкнул.
– Мне тоже снятся, – он запустил руку в карман штормовки, достал горсть семечек и предложил мне. Я отказался.
– Несколько раз снился Максим Зверев. Будто мы с Инком нагнали его в доме Болотника, схлестнулись в рукопашной. Он, значит, меня за горло схватил, аж воздуха нет вздохнуть. Всё, думаю, кранты.
– И что?
– Ничего. Просыпался каждый раз на этом моменте. Причём у Зверя одни и те же приёмчики в каждом сне, захваты одинаковые. Если разучить, в следующем сне я его, суку, заломаю.
Я усмехнулся. «Пепловцу», а может, теперь и «лешему», удалось разрядить обстановку. Стало не так муторно на душе.
– Я подумываю бухать начать, – вдруг, как бы между прочим, сказал я.
Фрегат скривился.
– Ты либо бухаешь, либо нет. Тут «подумывать» нельзя. Да и вообще – дурак ты, солдатик.
– Мне мутанты, которые у Болотника живут, сказали, что мёртвые за мной идут.
– Ага, а мне они сказали ссать против ветра, но я же их не слушаю, – Фрегат засмеялся до глухого посвиста. – Я чё пришел-то… По поводу Белки. Ты ей веришь?
– А почему нет? – поинтересовался я, пытаясь различить в темноте черты лица собеседника, но в свете далёкого нарождающегося месяца виднелся только острый силуэт.
– Я вот что думаю, солдатик, – сталкер лихо цокнул языком, – всё слишком гладко и сладко. Мы искали ниточку к этой мрази – Иванову, и тут вдруг девица красная.
Я не ответил. Сомневался, мешкал. Девушка и впрямь появилась как по заказу, но, как говаривал Болотник, в Зоне совпадения происходят всё чаще, и это норма, потому что совпадения – не совпадения вовсе, а скрытые, непонятные нам закономерности высшего порядка.
– Ты слышал вообще, о чем я говорю?
– Сколько у нас стволов? – ответил я вопросом на вопрос.
Фрегат покосился на меня, неприятно осклабился:
– Неугомонный ты, солдатик… Прямо как Инк. Он тоже с шилом в заднице.
– Людей сколько?
– Ну, допустим, мы с тобой, Инк, Хорёк, Грызун. Может, те двое – Спам и Монгол. Не факт, что все согласятся. И всё равно нас мало.
Помолчали.
– Инк – идеалист, – от наигранной весёлости в тоне сталкера не осталось и следа. – Он поклялся Зону от всякого отребья избавить и мутантов извести. Не позволяй ему тобой командовать, а то, не ровен час, встанешь под знамёна «леших» и побежишь с голым задом на пулемёты.
– А ты разве не с «лешими»?
– Я сам по себе, – сталкер пожал плечами. – Просто сейчас – по пути с «лешими», потом, может, вернусь в «Пепел». Или не вернусь… После той заварухи на блокпосту меня не хотят в кланах видеть. Боятся Хозяев. А то вдруг эти черти решат меня завалить и пол-клана в придачу перещёлкают. Ты, главное, Инка особо не слушай, вот я о чем. И про девчулю-красотулю подумай.
– Инка не слушать, девке не верить… Паранойя у тебя.
Сталкер обиженно фыркнул:
– Поживи в Зоне с моё… Тут такой мерзости хватает, от которой волосы на правом яйце дыбом встают. Надо ожидать чего угодно.
Я достал из пачки очередную сигарету, поднёс фильтр к губам.
– А ты проверь эту деваху, – вдруг предложил я.
– Как? Сказать: признавайся, милая, ты не настоящая?
Мы оба задумались, потом Фрегат предложил:
– Я могу сказать, что раскусил её и хочу работать на Иванова. Но если она согласится нас с ним свести, то я и правда уйду работать к Хозяевам, – он вновь рассмеялся, на этот раз вполне искренне.
Шутил он или говорил правду, я так и не понял. Фрегат спустился вниз, а я долго ещё сидел на крыше, глядя в чёрную бездну ночной Зоны. Так и не закурил.
Наверняка прежде, до появления аномальной жути, здесь дежурил пожилой сторож. Ходил себе с берданкой меж качелей и пугал перебравшихся через забор целующихся подростков и едва живых наркоманов. Теперь нет ни посёлка, ни сторожа. И если от двухэтажки уцелело хоть что-то, то посёлок Радостный сровняли с землёй ещё в первые недели существования Зоны, засыпая фосфорными бомбами занятые нежитью кварталы. А садик устоял. Быть может, для того, чтобы сегодня здесь заночевал наш отряд.
Я взглянул вниз. У входа в корпус о чём-то негромко разговаривали Белка и Фрегат. Наконец, сталкер взял спасённую девушку под руку и повёл в темноту. Там, укрывшись от посторонних глаз, они ещё какое-то время перешептывались.
– Как ты узнал? – яростно шептала Белка. – Кто-нибудь ещё в курсе?
– Догадался, – довольный внезапной удачей, расплылся в улыбке Фрегат. – Знаю только я.
– Сдашь меня?
– Кому? Инку? Или Монголу? Не знаю, кто хуже… Первый тебя убьёт точно. Второй сперва долго будет пытать, а потом… убьёт.
– Значит, сдашь, – Белка села на ржавую металлическую скамью, смахнув с неё снег и пожухлые листья, запрокинула голову, – неубедительная я актриса.
– Мы можем договориться. Я не скажу никому ни слова. Но когда всё закончится, ты передашь Иванову, что я тебе помог и хочу работать с ним и с Хозяевами.
Белка засмеялась.
– Работать с Хозяевами? Ты шутишь?
– Просто передай. И это не всё…
Фрегат раздумывал, доводить ли начатое до конца, но теперь, когда Белка над ним откровенно посмеивалась, требовалось унизить её, наказать, заставить выполнять его приказы.
– Что я должна делать? – она с опаской поглядела на сталкера.
– Чтобы я не сдал тебя Инквизитору и Монголу – двум маньякам-социопатам? – Фрегат осклабился. – Для начала разденься.
Белка испуганно вскочила с лавки и начала пятиться, пока не уткнулась спиной в дощатую стену полуразвалившейся беседки.
– Не выкобенивайся, – спокойно и надменно продолжал сталкер, – оба получим удовольствие. А ты можешь считать, что это ради дела. Живее, пока нас не хватились.
Девушка принялась расстёгивать куртку, руки не слушались. Сталкер тем временем снял с плеча автомат, положил на траву и шагнул к ней.
– А ты думала, дурёха… Это Зона, тут свои законы.
Позже, сидя на крыше дома и крутя в руках оставленную мной сигарету, Фрегат думал о произошедшем между ним и спасённой девицей. Грязный, потный, с заросшей мордой, он вряд ли был ей симпатичен. Первая женщина за полгода. Но все предыдущие были проститутками из бара, а Белка…
– Ты – мразь, – донеслось из слухового окна.
Белка, лёгкая и стремительная, прошлась по крыше и села рядом с Фрегатом, свесив ноги.
– Не ожидал, что ты придёшь.
– Чтобы сказать, какая ты скотина…
– Огонёк есть? – словно не услышал её Фрегат. – Я тут сигаретку нашел, хочу дымком подышать, а то от свежего воздуха мне как-то поплохело. И вообще, хватит ныть. Тебе ведь понравилось, не отрицай.
– Такое не может понравиться, – девушку трясло.
Она с минуту внимательно разглядывала своего обидчика, потом достала из кармана зажигалку и протянула было ему, но разжала пальцы, и пластиковое вместилище огня полетело в темноту.
– Хочешь меня убить? – поинтересовался Фрегат. – Тогда столкни с крыши. Правда, в этом случае тебя разоблачат, и не сможешь выполнить то, что поручено Ивановым. Давай-ка поступим разумно: мы доведём твоё дело до конца. Ведь цель – заманить сталкеров в ловушку, верно?
– Цель, близкая к этому.
– Значит, угадал… Мы теперь в одной лодке, дурёха. Мне нужен Иванов, а тебе – спокойное выполнение его задания. Поможем друг другу и разбежимся.
Фрегат извлёк из кармана спичечный коробок и потряс им перед Белкой:
– И помни, деточка, если я прошу огонька, это не значит, что у меня нет спичек.
* * *
Вика научилась плакать молча давным-давно. Она не рвала на себе волосы, не всхлипывала, лишь позволяла слезам течь из глаз, промывая душевные раны. Многое довелось пережить. Вечерами, закрывая глаза, девушка вспоминала двухкомнатную квартиру в центре Кирова. Лабиринтистую двушку её семья – мама и бабушка – делила с отцом и его новой семьёй, тремя приёмными и двумя своими детьми. Маленькая двухкомфорочная плита с застарелыми потёками жира, кричащие женщины и вечно плачущие карапузы. Они могли разъехаться, но обладание жилплощадью в центре города принималось как важнейшая цель. Самый терпеливый получал всё.
Когда отец напивался, он любил приходить к ней в комнату.
– А ну, брысь отсюда, бабы, – говорил он побледневшей бабушке и маме, тоже частенько выпивавшей. – Хочу с дочуркой поговорить.
И женщины покорно удалялись на кухню, помня крепость его кулаков. А отец садился на кровать рядом с Викой и начинал беседовать о своём далёком детстве…
Когда девочка подросла, начались приставания.
Адресованное бабушке и маме «А ну, брысь…» теперь означало, что девочку будут трогать там, где трогать нельзя.
– Только не перейди черту, пожалуйста, – жарко шептала мать, а Вика про себя думала: «Где ты видела черту? Защити меня от него! Пожалуйста, мама!»
В шестнадцать Вика ушла из дома и уехала в Москву. Этого оказалось достаточно, чтобы понять, что Киров, который она так стремилась покинуть, не хуже и не лучше прочих городов. Всюду есть хорошие и плохие люди. Ей попадались плохие, словно судьба расставила их вдоль жизненного пути девушки.
В безрадостном посёлке с названием Радостный, в восьмидесяти километрах от Зоны отчуждения, Вика очутилась по собственной глупости. Подружка, с которой они на пару снимали комнату у подслеповатой бабуси в Чертанове, сообщила, что ей предложили работу.