Оставляю пустую тарелку на полу, наблюдая, как ровно и умерено вздымается его грудная клетка во время дыхания. Лежит с закрытыми глазами, делая вид, что абсолютно безмятежен, а его органы не учиняют бунт на корабле, мчась от одного борта к другому, дабы погубить своё судно, забывая, что они сами, непременно, останутся в открытом океане.
— Принести обезболивающее? — отрицательно мотает головой ещё больше подтверждая мои догадки.
Знал же, что будет так.
Именно поэтому, прежде, чем налить суп в тарелку, растер о её края не слабую дозу таблеток. Сейчас его вкусовые рецепторы и так нарушены, поэтому что бы он ни съел, покажется ему отвратительным, каким бы полезным или же вкусным в действительности ни был продукт.
Встаю с дивана, решив, что лучше будет, если он поспит, но не успев толком подняться, ощущаю на своей руке прикосновение горячих пальцев, а затем и всей ладони. Вот так всегда…
Так и сидим, не двигаясь, не дыша.
========== Часть 3. ==========
Вставляю ключ в замочную скважину, делая два поворота и сталкиваясь с упорным сопротивлением, — ключ так и остался в вертикальном положении.
Выдыхаю, прислоняясь лбом к двери, прижимая одной рукой пакет с купленными продуктами.
Уже прошло четыре дня, а я так и не привык, что дверь в мою квартиру самому мне открывать не приходится.
Делаю два коротких стука по железной каемке, что огибает дверной глазок, и, прислушиваясь, отхожу на шаг назад. Слышу, как гремит медная защелка, а через секунду в полумраке появляется полоска света, падая прямо мне на лицо.
— Ну и сколько раз я говорил тебе спрашивать прежде, чем лезть открывать дверь? — устало вдыхаю подъездный воздух, закрывая глаза, продолжая стоять у двери, не сходя с места.
— Но… ведь это ты, — вновь, как и в прошлый раз, растерянно отвечает, распахивая дверь шире.
Бинты, уже без кровавых подтеков, все ещё красуются на его теле. Их наличие не скроет даже рубашка и шорты, которые он нацепил на себя, отыскав в моем гардеробе.
По размеру они ему подошли только по одной причине: покупались для этого случая, ведь каждый раз, когда он пытается оккупировать мою жилплощадь, я не могу выдавать ему комплект своей одежды.
— Ты даже не смотрел в глазок, а уже утверждаешь, — вижу, как он пытается состроить умное выражение лица, убирая с глаз упавшие каштановые волосы.
— Смотр…
— Здесь темно, ты бы ничего не увидел, — хитро щурясь и по-доброму, словно ребенку, улыбаясь ему, вхожу в квартиру, впихивая парню в руки пакет, держать который я порядком подустал.
— Прям как с маленьким, — фыркает, но пакет забирает, с топотом удаляясь на кухню, чтобы там как можно громче опустить его на стол.
— Истеричка, — на полувыдохе отвечаю на его бунт, прислоняясь спиной к стене и согнув ногу в колене, притягиваю её ближе, чтобы расшнуровать ботинки.
Странно даже представить, что станет с ним через четыре года, когда этому, не побоюсь этого слова, мужику стукнет, жаль не по голове, целых тридцать лет. «Очуметь же, » — как бы на новом сленге выразилась моя младшая сестра, и я был бы с ней полностью согласен.
Учитывая склад ума Канта, его образованность, развитую соображалку и стратегию, с которой он подходит к своей жизни, это все ничто, по сравнению с его детским, местами взбалмошным, характером.
Ребенка такому точно не доверишь.
Вот и думается теперь, если мы с ним одного года рождения, а наши общие знакомые наперекор паспортным данным заявляют, что Кант, когда открывает рот в расслабленном виде, смахивает на ученика, дай бог, если старшего класса, то причем тут тогда слаженность тела и склад ума.
Вот я и привык, что с подобным человеком, чей мозг подвергается временной заморозке, только я и вожусь. При своих названных коллегах он, конечно же, в-рот-наикрутейший-перец, но для меня он как был, так и есть друг, забота о котором является моим долгом.
— А ты мне ничего не купил? — из-за косяка высовывается лишь одна голова с белой повязкой на лбу, как-то по-дурацки улыбаясь и щурясь, то ли от слепоты, то ли от своей хитрожопости.
— А должен был? — поставив ботинки в шкаф и закрыв дверцу, вопросительно смотрю с неким удивлением.
— Обязан, — слышу эхом, проходя в комнату и опускаясь на диван.
Все же Кант отговорил меня от затеи выбросить его, обещая всё отмыть и отчистить всеми возможными средствами. Спорить я не стал, доверив ему свою мебель, и именно сегодня он закончил столь кропотливый процесс.
Проводя ладонью по шершавой и стертой поверхности, ощущаю, как кожу царапают маленькие пружины, что не выдержав такого напора, прогнулись, окончательно прорвав тонкую, словно истощенную, ткань.
— Кант, — басом зову я, снимая с себя пиджак и вешая на подлокотник дивана, оставаясь в одной темно-синей рубашке и в брюках.
— Что тебе, холоп? Я только есть сел, ты чего Царя отвлекаешь? — почесывая живот, специально выпячивая его вперед, что получается весьма коряво и смешно, прикусывает вафлю, оставляя зажатой между губами, и, растянувшись у двери, опирается свободной рукой о косяк.
«Вот тебе и царский выход, » — мысленно комментирую я, стараясь не замечать этого настойчивого голодного взгляда, что сейчас так томительно медленно проходится по моему телу, словно видит в первый раз.
— Что скажешь? — специально проношу свою руку у себя перед лицом, чтобы уловить его взгляд и заставить его оторваться от моей шеи и посмотреть туда, куда я ему показываю: истертая ткань дивана, торчащие железки, которые наверняка с его расстояния даже не видны.
— Ниш…е.во, — специально мусолит сладкое, запихивая его как можно дальше в рот, лишь бы не отвечать на то, за что потом обязательно прилетит.
Устало закрываю глаза, хмуря брови и возвращая их вновь в привычное положение.
Вот посижу немного так, может все само исправится: открою глаза, а диван уже как новенький.
Чувствую как рядом прогибается матрац, заметно скрипят пружины, а губ в ту же секунду касается что-то шершавое с запахом сгущенного молока и ванили — придется есть. Все ещё держа глаза закрытыми, приоткрываю рот, чтобы ощутить на языке этот вкус, которым так пропитан весь воздух около моего носа. Но желанию так и не суждено сбыться, не коснувшись вкусовых рецепторов, царапая губы, палочка была безжалостно выдернута. Открывая глаза, я уже видел её конец, который скрывался в глубине рта этого хитрого и чумазого парня.
— Ребенок, — констатирую факт, откидываюсь назад и растекаюсь по дивану, словно плавленый сыр.
— Кто тут из нас двоих ребенок, так это уж точно ты, — рассматриваю белый потолок, касаясь взглядом лампочки, что одна из трех ещё горит на люстре.
— С чего ты так решил? — привык я говорить голосом без эмоций, за что получаю в лоб в ту же секунду, чуть не сваливаясь с дивана, наполовину перелетаю через подлокотник. Ну и силища. И откуда только берутся в этом нездоровом и покалеченном теле.
— Мудак. Опять за своё, — рычит он, распыляясь от каждого вздоха.
Надо подумать, если я начну сейчас язвить, то придется садиться на больничный по двум причинам: придется вновь латать его раны и зализывать свои.
— Ну, и чем я не угодил тебе на этот раз? — прикладывая тыльную сторону ладони ко лбу, сажусь обратно, подминая ноги под себя.
— Нэйт, я же вижу, что ты обиделся, так чего не скажешь мне об этом… — на удивление абсолютно спокойно отвечает Кант, вставая с дивана и поворачивая по направлению к выходу.
Заставляет нахмуриться, ровно на секунду анализируя сказанное им. В обращении ко мне из его уст прозвучало моё имя, а это может означать только одно: обиделся он, причем адово.
Привстаю на одну ногу, успевая поймать рукой край его рубашки, резко тяну на себя, наблюдая как парня несет по инерции назад. Ловлю этот мешок с костями уже у себя на коленях, сгребая в охапку его длинные ноги, что остались лежать в растянутом положении на полу.
— Я не хочу, чтобы мой холодильник из-за моего «обижаешься» пострадал. А то зарплаты до конца месяца кормить нас обоих у меня не хватит, — я, конечно же, нагло врал на этот счет, прекрасно понимая, что этих денег хватит, чтобы завалить едой кухню, но знать ему об этом было не обязательно. Не очень хочется лечить его потом ещё и от аллергии.
Как можно незаметней, запускаю пальцы под его рубашку, несильно, чтобы не причинить боли, провожу пальцами по ребрам, еле касаясь подушечками бинтов.
Не прошло и минуты, как Кант заваливается набок, переворачиваясь у меня в кольце рук, и начинает панически ржать, давясь от смеха, как от предсмертных конвульсий.
На секунду мне показалось, что он действительно умирает, из-за чего пришлось остановится и, заглянув ему в глаза, отодвигая прядки волос, столкнуться с победным взглядом.
— Попался, — высовывая мокрый язык, цапает зубами мою руку, которая все ещё держала его волосы, а затем, дождавшись, когда моя хватка станет слабее, рывком поднимается с колен, стремительно уходя обратно на кухню. — Ты как хочешь, а я жрать хочу.
========== Часть 4. ==========
Перед глазами мелькает часть корпуса когда-то рабочего телефона. Верчу в руках сломанную запчасть, разглядывая мельчайшие трещины на главной панели. Большая царапина сбоку и трещина посередине экрана, от которой вихрем расходятся тонкие ломаные нити, на фоне этого все остальное просто ничтожно. Уже и плевать на сошедшую местами краску, на мигающий экран, пользы от которого абсолютно никакой, — сим-карту я вытащил, поэтому бояться, что самые нежеланные и нежданные личности смогут нас поймать в сети, незачем.
— Подумать только, уже прошло десять дней, а твой аппетит ещё не сдулся, — не поднимая головы, улыбаюсь, краем уха улавливая тихие шаги, владелец которых пытается проскользнуть мимо меня к холодильнику.
— Подумать только, прошло десять дней, а ты к этому ещё не привык. И вообще, хватит меня упрекать в бездонности моего желудка, у меня растущий организм, к тому же я только из-за этого иду на поправку, — ухмыляется он, передразнивая мои слова, жестикулируя, как самый настоящий оратор.
Поворачиваю голову в его сторону, обводя взглядом замершее тело, замечая редкие ссадины, синяки, которые, словно листья на деревьях, сменили окрас на бледно-желтый оттенок. О больших ранах говорить не приходится, их осталось всего две: на плече и на правом боку. Перевязку я, как и раньше, делаю ему каждый день, обрабатывая затянувшиеся раны, но открывать, как мать-настоятельница, строго запрещаю, постоянно выслушивая, как ему не комфортно ходить мумией, не в силах даже почесать зудящие места на теле.
— Растущему? Ты ничего не перепутал? Твой организм уже лет шесть как расти перестал, если не больше, — скептический взгляд в его сторону натыкается на укоризненный и даже слегка обиженный. Понимаю, что вновь не угодил ему, меняю тему в обратную сторону. — Никто тебя в этом и не упрекает, ешь на здоровье, вот только зачем шкериться, как партизан? Такое ощущение, будто холодильник под замком находится, — пожимаю плечами, закрывая глаза. Меняю ноги местами, закидывая одну на другую, так и оставляя в вытянутом положении на краю стола, опираюсь на спинку стула, продолжаю раскачиваться в такт своим мыслям, которые прекратили свой поток с того момента, как это чудовище появилось на кухне. — Единственное, за что я готов тебя прибить, так это за твой внешний вид.
— А? — разыгрывает удивление, поворачиваясь ко мне спиной, невзначай сверкая голой бледной задницей, на которой, что самое интересное, какие-либо отметины отсутствуют.
— Не прикидывайся дауном, ты таких людей своим актерским талантом, которым тебя с детства обделили, обижаешь, — оставляю на столе последнюю деталь, складывая руки в замок и с одного движения переходя в ровное сидячее положение, после вытягиваю ноги уже на полу.
Как-то мнется, продолжая стоять нагим посреди кухни, наличие штор в которой подразумевает лишь прозрачные занавески.
— Я не пользуюсь полотенцем, так что изволь, но сохнуть я привык именно так, — упирается руками в бока, больше всего сейчас напоминая бронзовую скульптуру. Подходит к холодильнику, открывая дверцу и минут пять взирает на содержимое полок. Затем, достав бутылку с соком, с громким хлопком закрывает и стремительными движениями приходит мимо меня, получая вдогонку кухонным полотенцем по пояснице, в котором впоследствии тонет его вопль возмущения. — В лицо было бросать не обязательно, — скрипит зубами, еле удерживая в руках бутылку, что намеревается выскользнуть из мокрых рук.
Балаган поднявшихся эмоций прерывает звонок в дверь, заставляющий обоих напрячься.
Встаю, отодвигая стул к стене, прохожу мимо парня, кидая сквозь зубы холодное «оденься» и, дождавшись, когда фигура скроется за дверным проемом в дальнюю комнату, смотрю в глазок, замечая знакомое лицо на его уровне, — Ховер.
— Какими судьбами? — открываю дверь с этими словами, вспоминая, что парень пропал с того самого момента, как притащил тело Канта в квартиру. Волноваться, конечно, за него никто не собирался, но пару раз подумать о его кончине я все же смог, понимая, что те игры, в которые они с этим телом в комнате умеют ввязываться, простым исходом не заканчиваются.
— И тебе привет, — вяло и далеко не жизнерадостно отвечает светловолосый парень, шагая навстречу мне и без разрешения проходя в квартиру. — Он здесь? — в который раз задаюсь вопросом: «Откуда же у них столько смелости?» — останавливаю его тело рукой, мешая пройти дальше.
— Не у себя дома. Во-первых, сними обувь, а то драить за себя полы сам будешь. Во-вторых, здесь, так что, будь добр, пиздуй на кухню и жди его там, — не удержался от сквернословия, которое не часто, но одолевает мою речь в очень особые и памятные жизненные моменты. Хотя… Этот случай к таким мне относить не хочется.
Прохожу в зал, стремительно направляясь к единственной двери, ведущей в комнату, проверяю Канта, что стоя ко мне спиной, вползает в свои старые черные джинсы.
— К тебе пришли, — захожу в помещение, прикрывая за собой дверь. — Как наговоритесь, закроешь за ним дверь, — убираю с кровати нетронутое полотенце, перекладывая его на одну из полочек шкафа. Забираю с журнального столика книгу, открываю её на нужной странице и опускаюсь на диван, закидывая ноги на подлокотник и устраиваясь поудобней на противоположном.
— А ты разве с нами не посидишь? Как же я буду общаться с ним без твоих язвенных вставок? — застегивает пару пуговиц на рубашке и заправляет один конец в джинсы, смерив меня ещё одним обжигающим взглядом. Выходит, громко хлопая дверью, заставляя меня добавить ему напоследок тихое:
— Истеричка.
— Сама такая, — отзывается довольно громко, уходя в сторону кухни.
Не было бы в руках книги, наверняка бы ударил себя по лбу — вновь забыл про его идеальный слух, за одно наличие которого я в детстве не хило получал от него. Благо, сейчас я перестал так много ругаться по поводу и без, поэтому синяки на теле привыкли появляться по другим причинам.
Вспоминая, о чем я читал в прошлых главах, пролистываю пару страничек назад, чтобы убедиться в том, что ничего не упустил и, возвращаясь назад, продолжаю с той фразы, на которой остановился вчера, когда Кант мучил мой компьютер своими игрушками.
***
На удивление, оставшиеся страницы книги пролетели так быстро, что я уже и не заметил, как прочел последний абзац, гласивший, что у этой истории будет свое продолжение. Выжившие обязательно отомстят создателю той жуткой паутины, в которую их абсолютно не по случайности отправили собственные родственники, которые, как правило, тоже впоследствии отхватили и ещё отхватят немало.
Лежать в таком положении пару часов оказалось довольно сложно — спина затекла, ноги, кажется, свело судорогой — поэтому прежде, чем лихо вскакивать с дивана, я осторожно опустил обе конечности на пол, шевеля десятью пальцами и разминая ступни круговыми движениями, возобновляя кровоток. В такие моменты, когда чувствуешь, как сильно может изнашиваться твое тело от простого безделья, потихоньку начинаешь задумываться, что же будет с тобой в старости, отгоняя смутные мысли о вставной челюсти и протезах.