Мне исполнилось девятнадцать, когда кончилась война, и моя военная служба проходила спокойно в транспортных войсках. Затем я возвратился жить в дом дяди Эндрю, прирожденного пройдохи, скупердяя и вместе с тем богомольного, строгих нравов, напичканного всякими принципами, подобно настоящему протестанту. Я отдавал ему все мое жалованье, и у него все же хватало доброты на то, чтобы оставлять мне несколько долларов, на которые я мог иногда выпить стакан вина после работы или сходить в кино, но не в каждое воскресенье.
Мы жили в десяти милях от города, в маленькой деревне, где все знали друг друга. У меня было достаточно, друзей и столько же подружек, не возражавших прогуляться со мной. Но, как это бывает, интересовала только одна. Увы, Джейн, этой девушке, я совершенно не нравился. И именно из-за нее я здесь.
Несколько раз я пытался пригласить ее в кино или на танцы. Бесполезно. Она предпочитала встречаться с каким-то городским типом, старше ее на семь лет, который, как мне казалось, больше прохлаждался у нас в деревне, чем находился где-нибудь на работе.
Поэтому я, в конце концов, образумился и охладел к Джейн. Через некоторое время я увлекся дочерью моего хозяина, довольно приятной блондинкой, чьи темно-карие глаза посматривали на меня не без удовольствия.
«Прощай, Джейн!» — подумал я. Но не тут-то было. Эта язва словно прилипла к моей душе и делала все, чтобы распалить меня. И поскольку Джейн жила по соседству, мне было крайне трудно избегать встречи с ней. Она говорила моим приятелям, что я в нее втюрился, и те посмеивались надо мной.
Это случилось вечером весной. Я возвращался домой, и она уже поджидала меня, стоя на тротуаре у крыльца своего дома. Джейн очень любезно поздоровалась и даже пригласила зайти к ней. Да, чуть не забыл сказать, что ее отец, работавший лесничим, неделями пропадал в чащобах дикой растительности и редко объявлялся у себя дома. Я отказался наотрез. И тогда она стала осыпать меня всякими оскорблениями вплоть до намеков на якобы мою мужскую неспособность. Я, разумеется, разъярился и влепил ей увесистую пощечину. Она потеряла равновесие и упала, ударившись головой о каменную ступеньку крыльца. Всю эту сцену видели люди, сидевшие в кафе напротив. И когда ее подняли, она уже была мертва.
Толстый Оскар, наш деревенский «лягавый», арестовал меня и отвел в свой дом, откуда позвонил в город. Ожидая, когда прибудет полицейская машина, мы сидели на кухне и обсуждали «несчастный случай», как выразился этот славный лентяй.
На предварительном слушании дела я объяснил судье происшедшее, и, поскольку, у меня не было своего адвоката, мне его назначили. И мне повезло!
О, что это был за адвокат! Едва усевшись на мою койку в тюремной камере, он тут же предложил мне пачку сигарет и тем самым воодушевил меня поведать всю драму.
— Превосходно, — сказал он. — Дело ясное, можешь на меня рассчитывать. Тебе нечего опасаться. Построим защиту чисто в американском духе: то, что произошло, не имеет вины, «форс мажор» или рука судьбы, так сказать.
И вот наступил день суда.
Когда закончились формальности, и я откровенно ответил на вопросы судьи и прокурора, мой адвокат заставил выступить полдеревни в качестве, как он выразился, «свидетелей нравственности». Мои приятели забросали меня словесными цветами. От их похвал я даже покраснел. Мой хозяин тоже явился.
— Хороший, усердный работник, — сказал он. — В гараже мастер на все руки.
Его дочь, сидевшая в зале, одарила меня лучезарной улыбкой.
Очевидцы происшедшего тоже дали показания в мою пользу. В конце процесса вновь поднялся мой адвокат. Мне кажется, я могу дословно воспроизвести то, что он сказал:
— Господа присяжные. Вы видите на скамье подсудимых сироту, которого с десяти лет воспитывал престарелый дядя. Этот сирота боготворил своего единственного родственника. На мне лежит нелегкая обязанность сообщить моему подзащитному нечто такое, о чем он не ведал, что от него тщательно скрывали, пока он находился шесть месяцев в тюремной камере, ожидая суда.
Томас, в тот вечер, когда ты возвращался домой, тебя ожидало трагическое известие. Если бы тебя не остановила Джейн, ты бы вошел в свой дом и увидел бы горячо любимого тобою дядюшку мертвым. Смерть наступила от отравления газом, наполнившим кухню. Видимо, несчастный старик открыл кран трубы и забыл зажечь плиту.
Отлично помню, как убитый горем, я поднялся во весь рост со скамьи подсудимого и тут же рухнул на нее, закрыв лицо руками. По залу побежал шепот сострадания. Когда все стихло, мой адвокат продолжил речь. Он напомнил присяжным о моем нелегком детстве, о моей прилежной учебе и безупречной службе в армии, о показаниях свидетелей… Концовка его речи была просто превосходна:
— Господа присяжные. Вы знаете, что представитель обвинения потребовал чуть ли не смертной казни для моего подзащитного. Я напомню вам, что восемь месяцев назад поблизости произошло убийство торговца лошадьми. Это чудовищное преступление было совершено с целью ограбления. Преступник до сих пор не найден. Но, если бы его поймали, прокурор, несомненно, потребовал бы и для него смертной казни. И в этом случае был бы прав. Однако, вы, господа присяжные, обязаны видеть разницу между зверским убийством и пощечиной, которая случайно явилась предпосылкой наступивших затем по воле судьбы непоправимых последствий. Да, мой подзащитный потерял над собой контроль. Но вы хорошо знаете, что он подвергся провокационным оскорблениям со стороны его соседки. И это не его вина, что она мертва. Она вынудила его ударить ее по лицу. Ударить, возможно, в первый раз в жизни.
Поэтому, господа присяжные, я прошу вас оправдать Томаса, ибо те шесть месяцев, которые он провел в тюрьме, — вполне достаточное наказание за то, что он совершил, наказание, которое он будет нести как крест всю свою дальнейшую жизнь.
Признаться, я не идеализировал присяжных и не удивился тому, что меня осудили на пять лет.
Мой адвокат зашел в тюрьму попрощаться со мной и как бы невзначай заметил:
— Один человек просил меня кое-что передать тебе на словах. Речь идет об инспекторе полиции, женихе Джейн. «Скажи Томасу, что я докопаюсь», — сказал инспектор.
Теперь вам, надеюсь, ясно, почему я должен вернуться домой как можно скорее. Ибо если этот «лягавый» проникнет в дом раньше меня, то он, возможно, найдет принадлежащий убитому мною барышнику бумажник, полный купюр, частично запачканных кровью. Тот самый бумажник, который обнаружил под моей подушкой дядя, имевший скверную привычку рыскать повсюду. Богобоязненный кретин, изъявивший желание меня разоблачить. Вы понимаете, у меня не было выхода. Я оглушил его и открыл газ, после чего отправился, как обычно, на работу. Но Джейн из своего окна видела все, что произошло на кухне, и именно поэтому она поджидала меня в тот вечер, стоя на тротуаре у своего крыльца.
Джек Ритчи
Перст судьбы
Мы терпеливо выслушали Джеймса Уотсона, огласившего завещание. Положив текст документа перед собой на стол, он сказал:
— Ваш дядя очень любил этот дом и его окрестности. Он надеялся на то, что, если его племянники проведут здесь год вместе, возможно, один из них останется жить в этом доме навсегда и будет поддерживать в нем надлежащий порядок.
Орвилл Кроуфорд нахмурил брови.
— Жить здесь целый год втроем? Это невозможно!
Фреди согласно кивнул.
— Мы ненавидим друг друга. О наших чувствах знал дядя Бэнтени. Вполне вероятно, мы убьем друг друга, не пройдет и года.
— И тем не менее, — заметил Уотсон, — в завещании особо подчеркивается воля умершего, чтобы вы жили вместе в этом доме в течение года. И если кто-либо из вас не выполнит этого условия до истечения установленного срока, его доля наследства автоматически переходит к остальным живущим. — Тут адвокат быстро поправил себя. — То есть к тем, кто останется.
В завещании содержался еще один интересный пунктик, и Уотсон не отказал себе в удовольствии повторить его.
— И, конечно же, если никто из вас не сможет прожить и этом доме целый год… по той или иной причине…, все состояние и таком случае будет принадлежать Аманте Дезфаунтейн.
Естественно, при этих словах мы уставились на Аманту. Темноволосая, чуть выше среднего роста она выглядела совершенно невозмутимой. Она состояла в должности экономки четыре месяца, предшествовавшие смерти дяди. Возраст ее точно определить было трудно, но, по-моему предположению, она недавно пересекла тридцатилетний рубеж. И мне показалось, что в ее черных непроницаемых глазах сверкнула искра усмешки.
Повернувшись к Уотсону, я спросил:
— После смерти дяди производилось вскрытие тела с целью выяснения причин его кончины?
Адвокат нехотя пробормотал:
— Да, вскрытие производилось.
— Разве такие медицинские процедуры практикуются в подобных, отдаленных от цивилизованного мира, местах, когда умирают старые, страдающие болезнями люди?
Уотсон бросил быстрый взгляд на Аманту, прежде чем ответить на второй мой вопрос.
— Обычно этого не делают. Но ваш дядя специально настоял на том, чтобы в случае его смерти вскрытие производилось.
— И какой же результат?
— Смерть от естественных причин, — заявил Уотсон категоричным тоном. — Вне всякого сомнения. Медицинский эксперт, производящий вскрытие, — отличный специалист, в своих выводах абсолютно убежден.
Я вновь посмотрел на Аманту. По ее лицу пробежала усмешка…
Здесь надо сказать, что Фреди, Орвилл и я отдаленно связаны друг с другом и обязаны родством только дядюшке Бэнтени. Мы не братья, даже не двоюродные братья, и только Орвилл носит фамилию Кроуфорд.
Он рано начал лысеть, возглавии фирму в Новом Орлеане по собиранию сомнительных долгов. И хотя он находит удовлетворение в своей деятельности, его несколько раз кусали разные собаки, пока он обучился своему ремеслу.
Фредди Мередит предпочитает галстуки бабочкой и носит спортивные пиджаки. Он преподает живопись в частной женской школе. Я в числе немногих знаю, что обе его жены погибли от электрошока, когда они принимали ванну.
Я сам недавно достиг сорокалетия, хотя некоторые мои знакомые говорят, что выгляжу старше. В этом, возможно, виноваты мои манеры. Небольшое наследство, полученное от почившего отца, позволяет мне не работать и тратить время на развитие интеллекта. Признаться, по натуре я — эгоист в определенной степени, но только в сравнении с другими. Поэтому меня расстраивает лишь мысль о том, что не могу взглянуть на обратную сторону Луны…
— Я не представляю, как смогу не заниматься делами моей фирмы целый год. — Орвилл протер носовым платком очки в роговой оправе.
Фредди тоже подал голос, высказав свое возражение:
— А как я могу получить в школе отпуск на год? Меня, скорее всего, уволят. К тому же, одна из моих учениц, кажется, проявляет способности к… — Он тяжело вздохнул.
Это были показные отговорки, и я счел целесообразным не высказываться в подобном духе. Ведь доля каждого из нас составляла миллион долларов, а за эту сумму можно отложить любые дела, отказаться от возможной новой жены или даже от собственной свободы.
— Эдгертон и я поселимся на втором этаже восточной стороны особняка, — сказал я, обращаясь к Аманте.
Когда она вышла, чтобы распорядиться, Фредди раздраженно спросил Уотсона:
— Какого дьявола дядюшка Бентени включил ее в завещание? Ведь она здесь всего четыре месяца. Не думаете ли вы, что он и она…?
— Мне ничего не известно, — отрезал адвокат.
Я так не думал. От дядюшки Бентени, насколько я его знал, можно было ожидать всякое. Но у меня сложилось убеждение, что Аманта вряд ли согласилась бы на двусмысленную игру.
— И кто же она, эта Аманта Дезфаунтейн? — спросил Орвилл.
Уотсон положил завещание и другие бумаги в большой конверт. Затем приладил бечевку к сургучной печати и посмотрел на то, что у него получилось. Наконец, прокашлявшись, заметил:
— Она была осуждена за убийство, но затем помилована. Насколько мне известно, миссис Дезфаунтейн носит фамилию мужа, которого она убила. Она вышла замуж в семнадцать лет. Мистер Дезфаунтейн был значительно старше ее… Ему было за пятьдесят, точнее говоря. Он умер спустя три месяца после бракосочетания. Его родственники настояли на вскрытии, и обнаружилось, что он отравлен. Будучи допрошенной, миссис Дезфаунтейн признала, что дала мужу смертельную дозу. — Уотсон надел свою шляпу и добавил: — Она провела четырнадцать лет в тюрьме, и только восемь месяцев назад ее помиловали.
— И дядюшка Бентени нанял ее?! Разве он не знал, что она собой представляет?! — возмущенно воскликнул Орвилл.
— Да… Он знал. По правде говоря, я думаю, что он… Эээ… Искал кого-нибудь вроде нее, так сказать, — умозаключил Уотсон.
Я мысленно поздравил дядюшку Бентени, размышляя над его хитроумным замыслом. Где бы он ни был — в раю или в аду, — если он уже там адаптировался, он, несомненно, сейчас похихикивал.
Дело в том, что дядюшка Бэнтени нас презирал, как презирал всех и всякого по исключительно той причине, что был слишком богат и злонравен. Он мог бы, если бы захотел, завещать все свои деньги благотворительным организациям. Он бы так, вероятно, и поступил, если бы верил, что таковые организации существуют. Но подобные завещания часто оспариваются. И, думается мне, дядюшка, соглашаясь с неизбежным, изобрел свой метод, как рассчитаться с законными наследниками.
— Уотсон, не хотите ли вы сказать, что мы должны питаться в этом доме? Есть то, что эта женщина нам приготовит? — воскликнул побледневший Фредди.
— Миссис Дезфаунтейн непосредственно не занимается кухней, — попытался успокоить его Уотсон. — Для этого в доме есть повара. Она наблюдает за хозяйством и отдает соответствующие распоряжения. Однако, если вдруг возникнут непредвиденные обстоятельства, если кто-нибудь из вас… Тогда, конечно же, я буду настаивать на вскрытии.
— Я ее немедленно уволю, — заявил решительно Орвилл.
— Вы этого сделать не можете, — улыбнулся Уотсон. — Завещание особо оговаривает, что она остается на должности экономки в течение года. В противном случае все вы лишаетесь наследства.
Когда адвокат ушел, я поднялся наверх в мои апартаменты.
В присутствии Аманты две горничные завершали уборку в комнатах.
Я обратился к экономке:
— Мне бы хотелось поставить вас в известность, что я предпочитаю завтракать здесь. Эдгертон будет забирать еду из кухни.
— Я могу распорядиться, чтобы вам ее приносили.
— Благодарю вас, но только Эдгертон знает, как приготовить кофе по моему вкусу и, к тому же, он будет спускаться по другим делам.
Некоторое время мы молча разглядывали друг друга. Она слегка улыбнулась.
— Этот Эдгертон, он что, выполняет обязанности опробователя вашей еды?
Признаться, мне несколько затруднительно описать ее вам. Сказать, что она привлекательна — слишком мало. Прекрасна? Не то… Я бы определил так: ее тело и ум гармонировали друг с другом, что встречается, на мой взгляд, довольно редко.
— Исключая приготовление кофе, — заметил я. — все остальное я оставляю на ваше усмотрение. Если к завтраку будет ветчина или отварное мясо, желательно подавать с томатным соусом. Не откажусь и от апельсинового сока. Но запомните: утром я никогда не ем рыбу.
Вечером того же дня, за обедом, когда я уже приготовился отправить в рот ложку куриного бульона, Орвилл остановил меня.
— Подожди, Чарльз.
— В чем дело? — Тут я заметил, что ни Орвилл, ни Фредди не притронулись к еде и не собирались этого делать.
— Как мы можем быть уверены, что все это безопасно? — махнул рукой в сторону стола Орвилл.
Я уставился на жидкость в моей ложке.
— Думаю, что вряд ли Аманта отравит нас в первый же вечер нашего пребывания здесь.
Орвилл не разделял моего оптимизма.
— Не знаю, не знаю. Убежден, что большинство отравительниц — непредсказуемые особы. Фредди и я обсуждали наши проблемы, и кое-что мы придумали. В качестве меры предосторожности.