Я осмотрел конверт. Он был адресован сержанту Пуше.
— Неужели вы подозреваете, что Пуше — сообщник Фредди по колдовству?
Эдгертон сконфузился и пробормотал в свое оправдание:
— Мне приходилось слышать, что за маской цивилизованности нередко может скрываться существо, живущее по законам джунглей. Или что-то в этом роде. Я не понимаю, почему нельзя подозревать полицейского?
Поскольку конверт уже вскрыли, я вынул из него тонкий листок бумаги. На нем было напечатано без подписи следующее: «Удалить пулю из трупа — это еще не значит установить причину смерти. Почему бы не сделать полное вскрытие тела?».
Эдгертон прочел текст, глядя через мое плечо, и спросил:
— Что имеет в виду мистер Мередит?
Я молча вложил листок в конверт и опустил его во внутренний карман пиджака.
— Вы не собираетесь отправить это по адресу, сэр? — воскликнул Эдгертон.
— Нет.
Сержант Пуше вновь допрашивал нас в этот день и на следующий. Несомненно, он подозревал, что Орвилл был убит, но доказательств ему явно недоставало.
Во время другой вечерней прогулки я случайно встретился с Амантой. Мы вместе направились к особняку, и после нескольких ничего не значащих фраз я неожиданно для себя спросил ее:
— Правда, что вы провели какое-то время в тюрьме?
Это, разумеется, был неуместный вопрос, что иногда типично, к сожалению, для моего поведения, и, задав его, я подумал, что она не удостоит меня ответом. Но ошибся.
Она некоторое время наблюдала, как играет ветер космами ив, и затем сказала:
— Да, это правда. Я призналась, что убила моего мужа.
— Почему?
— Из-за его денег, конечно. — Она холодно посмотрела на меня.
Я улыбнулся.
— Вы меня не поняли. Меня особенно не интересует, почему вы убили. Я хотел спросить, почему вы признались? Мне кажется, вы вполне способны подготовить и осуществить «безупречное» убийство. Думаю, что у вас хватило бы ума все сделать так, чтобы вас не арестовали, по крайней мере, не разоблачили.
— Становится довольно прохладно, — заметила она, подняв воротник пальто и давая понять, что разговор ей неприятен. Однако это меня не остановило.
— Чтобы удовлетворить мою излишне навязчивую любознательность, ответьте: вы действительно отравили вашего мужа?
— По-моему, я довольно ясно вам сказала: я призналась в убийстве.
— Уважаемая Аманта, не уходите от ответа. Да, вы признались в убийстве. Мне просто интересно узнать, соответствует ли истине это признание?
Она молчала, пока мы не подошли к входной двери.
— Если я вам скажу, что я не давала яд моему мужу, вы спокойнее будете выпивать ваш традиционный стакан апельсинового сока?
— Речь идет о более важном.
— Я провела четырнадцать лучших лет моей жизни в тюрьме. — Слезы увлажнили ее глаза. — Не кажется ли вам, что теперь жизнь дает мне право на убийство? Или на два убийства? Или на три? — Тут она улыбнулась, обнажив в темноте безукоризненные зубы. — И я достаточно умна, чтобы не наделать ошибок, не так ли?
На следующее утро, когда я поднимался после завтрака из-за стола, я поморщился.
— В чем дело, сэр? — участливо спросил Эдгертон.
— Я почувствовал странную боль в пателле.
Дворецкий поставил посуду на поднос.
— Могу я вам помочь, сэр?
— Нет. Возможно, нет ничего особенного. — Я зажег сигару. — Думается, мне лучше прогуляться по саду.
Я спустился вниз, но, вместо того, чтобы направиться в сад, завернул в библиотеку. Там никого не было. Я выбрал угол потемнее, уселся в кресло и стал ждать.
Через пять минут в комнату вошел Эдгертон и направился к стеллажу, где хранились словари. Торопливо он стал листать толстый том.
— Пателла, — сказал я и повторил по буквам — П-а-т-е-л-л-а.
Эдгертон замер.
Я встал и подошел к нему.
— Пателла означает коленная чашечка. И поскольку мы уточнили о чем идет речь, я могу лишь добавить, что она у меня ничуть не болит и раньше не болела.
Улыбаясь, я обнажил слегка зубы.
— Эдгертон, неожиданно меня осенило, что я получал проколотые куклы после определенного факта. Стоило мне пожаловаться на головную боль… и, о чудо! — через десять минут я нахожу привязанную к ручке двери куклу, у которой в голову воткнута иголка.
Глаза Эдгертона бегали по сторонам и упорно избегали моего взгляда.
— Размышляя над подобным совпадением после получения очередной куклы, я вначале пришел к выводу, что в моей комнате спрятан микрофон. Ибо стоило мне вслух выразить какое-нибудь недомогание; как тут же кто-то, как мне казалось, сидящий около подслушивающего устройства, срывался с места, чтобы проколоть куклу и подбросить ее мне. Но теперь я убедился, что никакого микрофона не было. Историю с куклами затеяли вы, Эдгертон.
— Да, сэр. Это я. — Он опустил голову на грудь.
— И это вы направили письмо с деньгами колдунье?
— Боюсь, что вы правы, сэр.
— Эдгертон, что вы можете сказать в свое оправдание? — твердо потребовал я.
— Сэр, я боялся за вашу жизнь. — Дворецкий, наконец, нашел в себе силы взглянуть мне в глаза. — Неужели вы не убедились, что с нами в доме находятся женщина-убийца и возможно еще один убийца?
— Продолжайте.
— Сэр, вы сами признались, что не нуждаетесь в этом наследстве. — Тут Эдгертон сделал отчаянный жест рукой. — И тем не менее вы неразумно, очень неразумно настаиваете на том, чтобы жить здесь. Я убежден, что кто-нибудь вас убьет задолго до окончания года. — Дворецкий вздохнул. — Но я понял, что невозможно заставить вас переехать в безопасное место одними разговорами. Поэтому я прибегнул к помощи колдовства, чтобы добиться моей цели.
— Колдовство на меня не действует.
— Я только что убедился в этом, сэр. Но я так надеялся на сверхъестественное.
Эдгертон выглядел крайне жалким и подавленным, поэтому я решил несколько смягчить тон.
— Ну, что же, ваши мотивы заслуживают снисхождения, и поэтому с игрой в колдовство покончим раз и навсегда. Вы, надеюсь, поняли меня, Эдгертон?
— Но ваша жизнь в опасности, сэр!
— Я вполне способен постоять за себя.
Лицо дворецкого озарила внезапно пришедшая ему на ум мысль.
— Сэр, мне только что подумалось, что вы в этой ситуации вполне можете оказаться убийцей.
— Эдгертон!
Но эта идея уже захватила его.
— Если это так, вы полностью положитесь на меня. Я никогда не выдам вашего секрета и, наконец, обрету душевный покой. Ибо, если вы убийца, вы ведь не убьете самого себя, и мне не о чем больше беспокоиться. Вы действительно застрелили мистера Кроуфорда, сэр?
— Эдгертон, довольно!
Вечером того же дня я обнаружил Аманту одну в гостиной. Я уселся рядом с ней в кресло с раскрытой книгой, но почти тут же отложил ее в сторону.
— Аманта, — сказал я тихо, — я знаю, что вы были в комнате Орвилла незадолго до того, как его застрелили.
Она несколько минут молча разглядывала меня своими темными глазами.
— Почему вы не сказали об этом сержанту Пуше?
— Я не видел в этом особой необходимости.
По-видимому, ответ ее несколько озадачил. Настала моя очередь задать ей вопрос.
— Аманта, это вы выстрелили в Орвилла?
После паузы она ответила:
— Да.
Я уставился на нее, переживая внутри гнев разочарования.
— Вам вовсе не обязательно признаваться мне в этом.
— Но вы же спросили.
— Да, спросил, но все же…
— Мой ответ поставил вас в неловкое положение? Теперь вы чувствуете себя обязанным сообщить обо всем сержанту Пуше?
— К черту Пуше! — Я встал и заходил взад-вперед по комнате. — Аманта, если вам абсолютно необходимо уничтожать людей, уничтожать из-за денег, может быть, вы остановитесь, если я вам предложу все, что имею… Я действительно готов, если вы захотите…
Дальше я не мог продолжать.
Аманта чуть раздвинула губы в улыбке.
— Но вы ведь отказались заплатить мне всего лишь пятьдесят тысяч долларов за то, чтобы я вас не отравила.
Я махнул пренебрежительно рукой.
— Миллионы тратятся на оборону, но ни цента, порой, на благодарность. Я имею в виду то, что… если вы действительно хотели меня отравить, ничто бы вас не удержало… — Я расстегнул воротник рубашки, сдавивший мне горло. — Кроме того, предпочитаю быть отравлен вами, чем кем-нибудь из тех, кого я знаю. — Случайно я взглянул на себя в зеркало и увидел покрасневшее, как у школьника, лицо. Как у провинившегося школьника. — И, во всяком случае, — продолжил я неуклюже, — вам не следовало убивать Орвилла.
— А я и не убивала. Я лишь выстрелила в его мертвое тело.
Я попросил ее объяснить.
— В тот день я завершала ночной обход помещений особняка, — сказала Аманта. — Уже направляясь к себе, я обнаружила Орвилла Кроуфорда лежащим на полу, вернее, на пороге своей комнаты, наполовину вывалившимся в холл. Словно он хотел позвать кого-нибудь на помощь, прежде чем упасть и умереть. Я уже было решила позвать остальных, но затем…
— Затем?
— В комнате я увидела пустой бокал и рядом бутылку виски.
— Аманта закрыла на несколько секунд глаза. — И когда я понюхала содержимое бутылки… — Тут она обернулась ко мне. — …Я поняла, что его отравили… А в доме живет бывшая узница, отравительница, убийца! Конечно же, меня бы первой заподозрили! — В ее глазах изобразилась острая боль. — Я провела четырнадцать лет в тюрьме. Ничего подобного я уже не вынесу. Поэтому я втащила мистера Кроуфорда в его комнату, задернула занавеси на окне, унесла бутылку и бокал. — Аманта глубоко вздохнула и продолжила: — Я взяла из шкафа в биллиардной хранившийся там револьвер и вернулась. Вложила оружие в руку Орвилла… приставила дуло к его сердцу… и нажала на спусковой крючок.
Я кивнул головой.
— Это и создало видимость, что он умер от огнестрельной раны. Одновременно исключало основание для полного вскрытия. Пулю извлекут, и больше ничего.
— Вы сообщите о том, что произошло действительно, сержанту Пуше? — спросила она.
— В этом нет особой необходимости. — Я вновь сел рядом с ней. — Но кое-что еще я хочу уточнить. Если вы не отравили вашего мужа, почему же тогда вы взяли вину на себя?
Аманта отвернулась от меня, и, когда она вновь заговорила, голос ее звучал тускло и устало.
— Я вышла замуж по настоянию отца, который запутался в долгах. Он устроил этот брак, надеясь, что мой муж даст ему денег.
— И ваш муж отказался это сделать?
— Муж рассмеялся отцу в лицо. Он сказал, что с самого начала знал, почему я вышла за него замуж… Сказал, что не мы, а он провел нас… Отравление было сделано неуклюже, и моего отца непременно бы разоблачили… — Ее руки задрожали.
— Значит, ваш отец отравил вашего мужа, и вы взяли вину на себя! — воскликнул я, изумившись. — Какой же отец мог позволить, чтобы…
Аманта слегка покраснела.
— Он сказал мне, что неизлечимо болен и ему осталось жить не больше года, и он скорее застрелится, чем отправится в тюрьму… Он просил меня… — Ее пальцы нервно скомкали носовой платок. — Он сказал, что если я возьму вину на себя, то я проведу в заключении не больше года, что оставит письмо, которое после его смерти меня полностью реабилитирует.
— И, когда он умер, письма не обнаружили?
— Он не умер. Он жив и по сей день. — Она резко повернулась ко мне. — Теперь я знаю, что он никогда серьезно не болел. — Слезы навернулись ей на глаза. — Он даже не удосужился навестить меня в тюрьме или хотя бы написать мне пару строк…
Передо мной сидела одинокая женщина, которая с детства оставалась сиротой. Я нежно прикоснулся пальцами к ее вискам.
В этот момент в комнату вошел Эдгертон.
— Какие будут распоряжения на этот вечер, сэр?
— Эдгертон, миссис Дезфаунтейн не убивала Орвилла, — поднялся я с места.
Глаза дворецкого посмотрели на Аманту, потом на меня.
— Я счастлив слышать это, сэр.
— И еще, Эдгертон. Я тоже не убивал мистера Орвилла.
— Я счастлив за вас обоих.
Он повернулся, чтобы уйти.
— Эдгертон.
— Да, сэр?
— Мне пришло на ум, что это вы, возможно, убили мистера Орвилла.
Он приподнял одну бровь.
— Я, сэр?
— Да, вы. Ради меня, конечно. Вас отличает преданность своему хозяину. Вы могли придти к выводу о необходимости убрать тех, кто угрожает, по вашему мнению, моему существованию.
— Вы ошибаетесь, сэр, — ответил Эдгертон. — Я не убивал мистера Кроуфорда. Мне и мысли такой не приходило в голову.
Я задумчиво подергал себя за ухо.
— Тогда, если мы трое не убивали Орвилла, остается еще только один…
— Да, сэр, — подтвердил Эдгертон.
Я возобновил движение по комнате, пока не принял решения.
— В таком случае, я должен убить Фредди.
— Но, сэр…
Жестом я заставил Эдгертона замолчать.
— Вы меня не разубедите. Я полон решимости. Но оба вы, конечно, никому ничего не скажете?
— Сэр… — опять вмешался Эдгертон.
Я упрямо потряс головой.
— Меня не волнует моя безопасность. Но я отдаю себе отчет, что, если я умру раньше, чем Фредди, он, несомненно, попытается расправиться с Амантой. Он, вероятно, чувствует себя уязвимо из-за ее присутствия в этом доме, ее репутации. Я не могу допустить, чтобы он покушался на ее жизнь.
— Чарльз, — заметила Аманта. — Мне кажется, что именно я должна позаботиться о дальнейшей судьбе мистера Мередита. Я не позволю, чтобы вы подвергались риску попасть в тюрьму.
— Сэр и мадам… — начал было Эдгертон.
Но в этот самый момент сверху раздался пронзительный крик.
— Мне кажется, что я узнаю голос Фредди, — вздрогнув от неожиданности, пробормотал я.
— Да, это его голос, — хладнокровно прокомментировал Эдгертон. — И мне кажется, что его радиоприемник упал в ванну с водой, которую мистер Мередит принимал. Бедолага погиб от электрошока.
Мои глаза сузились.
— Мы внизу, а Фредди там, наверху. Откуда вы знаете, что там произошло?!
Лицо Эдгертона оставалось непроницаемым.
— Я всего лишь высказал предположение, сэр. Но мне известно, что, принимая ванну, он любит слушать радио и при этом ставит приемник над головой на весьма неустойчивую полочку. Настолько неустойчивую, что легкий удар в стенку… и она упадет в ванну вместе с тем, что на ней.
Я по достоинству оценил наблюдательность Эдгертона, хотя полностью не поверил в его демонстративную невинность.
Но что я буду теперь делать со свалившимися на меня тремя миллионами долларов? Может быть, подумав втроем, мы найдем выход из этого положения?
Морис Роланд
Перед зеркалом
Фабийен вышла из ванной комнаты. Она с наслаждением почувствовала, что кожа ее лица стала нежнее под воздействием дорогого шампуня. Ей захотелось танцевать, обрести состояние счастья. Такие вечера случаются. То ли перепад температуры, то ли случайная улыбка на улице, но внезапно, без видимой причины, кровь закипает и пузырьками шампанского ударяет в голову.
Она остановилась перед трюмо. Ее пальцы легонечко погрузились в коробочку с румянами и затем стали поглаживать щеки круговыми движениями.
Фабийен закрыла глаза. Она потянулась, наслаждаясь игрой собственных пальцев, танцующих по лицу. Время от времени она чуть разжимала веки, и, подчиняясь взгляду, пальцы замедляли свое движение, растирали комочек румян, придавали цвету лица нужный оттенок.
Фабийен решила, что этот вечер она проведет вне дома. И не изменит своего решения, даже если ее тетя внезапно войдет и…
— Фабийен!
Пальцы остановились. Глаза широко раскрылись. Она даже не обернулась. Зеркало беспристрастно отразило открытую дверь и стоявшую на пороге разгневанную старую женщину. Рука ее была вытянута вперед в обвинительном, театральном жесте.
Фабийен закрыла глаза и тяжело вздохнула. Опять все сначала!
— Фабийен! Клянусь богом, ты снова красишься. Как обыкновенная потаскуха, которая отлавливает праздных мужчин в третьесортном ресторане. О господи, если бы сейчас тебя видела твоя мать! Эта святая женщина! Она бы перевернулась в гробу.