– Наставник, – ученик склонился достаточно низко, но все же не в полный поклон, как обязывала субординация.
Кустистые брови Тобиаса сгрудились у переносицы, беззвучно сообщая о ярости своего хозяина, вызванной столь неуважительным отношением.
– Наставник Патрик пожелал видеть вас, – сообщил Дарт, не поднимая взгляда от пола. – Он велел прихватить с собой ученые книги.
– Вот как, – прошамкал Тобиас, однако с места не сдвинулся. – И что за срочность, позволь поинтересоваться?
– Не могу знать.
– А может, это твоя очередная выходка?
Что поделать, недоверие Дарт заслужил. Однажды, когда Тобиас в очередной раз потребовал у главного Охотника изгнать мальчишку, тот в отместку запер его в кладовой. Для этого пришлось наврать с три короба, лишь бы заставить наставника поднять свое внушительных размеров тело и спуститься в подвал. И даром что Тобиас всего пару часов провел в компании запасов капусты и крыс, – расплата не заставила себя долго ждать. Зато как он кричал и бил кулаками в запертую дверь!
«Кто сам пересолил похлебку в своей миске, пусть не ругает повара», – сказал бы на это Одноглазый Бэн и был бы абсолютно прав.
– Мне велено позвать также наставника Грума, с теми же указаниями.
В отличие от Тобиаса, у Грума не было причин опасаться выходок Дарта, и толстяка это в некоторой степени успокоило. Ковыляя, как утка, зажавшая между ног собственный живот, Тобиас выбрался из-за стола. По его лбу стекали ручейки пота, которые убегали к крыльям носа, отчего тот все время был влажным и красным.
– Он в трапезной, – бросил Тобиас, отмахиваясь от ученика.
Дарт уже было собрался покинуть общество наставника, когда тот неожиданно крякнул. Этот звук в его исполнении означал смех.
– А я смотрю, боги вняли молитвам добрых людей и сегодня отвернулись от тебя. Или это Патрик подправил твою физиономию?
– Это Молотильщик, – вкрадчиво ответил парень.
– Негоже лгать старшим. – Тобиас наставительно поднял палец-сардельку. – Я все равно узнаю правду.
– Разумеется, наставник.
Дарт не собирался вдаваться в подробности недавней охоты. Не рассказал бы о ней, даже если бы о том не напомнил Патрик.
– Ладно, свободен. – Толстяк поджал губы и резко мотнул головой из стороны в сторону. Его щеки двинулись с небольшим запозданием, а колыхались немного дольше, чем сама голова.
Дарт был рад откланяться и сбежать от Тобиаса – вдобавок ко всему, от того основательно разило кислым духом немытого тела. Сколь умен он был, столь же толст и ленив.
Грум сидел за длинным столом в окружении подмастерий и активно жестикулировал. Вооружившись двумя вилками, лучший, по мнению Дарта, мастер меча во всем Тан-Лароне демонстрировал желторотикам основы парирования при поединке двумя руками. Он двигался невероятно быстро даже сейчас, когда обстановка не располагала к демонстрации всех возможностей. Дарт всегда с замиранием сердца ждал парных тренировочных поединков с наставником Грумом, ведь после них он уносил не только синяки, царапины, а один раз – и перелом левой руки, но и нечто более значительное – бесценный опыт.
– Дарт, чего углы греешь-то?
– Не хотел прерывать вас, наставник. – На этот раз он поприветствовал наставника положенным образом, прежде чем передать просьбу Патрика. – Он просил взять книги.
Вообще Грум с книгами сочетался так же хорошо, как сочетается соленый огурец с парным молоком, однако Дарт мог припомнить множество случаев, когда наставник предпочитал компанию старого тома мечу и тренировочному чучелу. Должно быть, у него были веские на то причины.
– И неймется ему в такой час надоедать людям всякой ерундой. Я уж и поел как следует. – Грум похлопал себя по тому месту, где, как предполагалось, у него должен был находиться значительный живот.
На самом деле Дарту не доводилось видеть другого столь атлетично сложенного человека, к тому же в возрасте почтенной седины.
– Как бы у меня желудочная хворь не разыгралась от его этого «срочно».
Грум покинул трапезную, Дарт последовал за ним. На этот раз ему до смерти хотелось рассказать о произошедшем, но данное Патрику обещание и страх получить нагоняй надежно запечатали рот.
Хотя кого он обманывает? С каких пор его поступками движет страх получить трепку?
«Там было клеймо, – напомнил внутренний ребенок, – вот бы взглянуть на него еще хоть одним глазком. Вдруг ошибка?»
Но ошибки быть не могло. Некоторые вещи проходят через всю жизнь, не оставив о себе воспоминаний. Другие вспыхивают, точно искра, и выжигают в душе целый театр образов.
Отец Дарта был как раз таким воспоминанием: ненавистным фантомом одиночества, наследившим в душе ребенка.
Если бы отец не ушел и не бросил семью, все было бы иначе. А главное – была бы жива мать. Она очень старалась поставить сына на ноги, но утрата мужа подкосила ее гораздо сильнее, чем она сама себе признавалась. Мать сгорела в несколько месяцев. Из цветущей и сильной женщины превратилась в бледный призрак с ввалившимися глазами и дрожащими руками. В числе прочего, она работала и в дубильной мастерской. Как она туда попала? Дарт не знал по сию пору. Обычно в дубильню набирали только мальчишек, да и то лишь беспризорников. Слишком тяжело, слишком опасно – ядовитые химикалии в лучшем случае уродуют, лишают здоровья. В худшем – убивают. Кожа на ее ладонях растрескалась и сошла лохмотьями, ногти посинели, а потом стали мягкими, пока постепенно не отвалились. Тогда Дарт не знал причин столь явственного изменения в состоянии матери, не понимал, что с ней происходит. А она все отшучивалась, говорила, что линяет к весне. Пришла весна, и матери не стало. Она умерла тихо, в своей комнате, не дотянувшись до стакана с водой.
Сказать, что с тех пор Дарт ненавидел собственного отца, – не сказать ничего. Он мог забыть лицо родителя, его голос, повадки, но отлично помнил самое важное – отец ушел и оставил после себя неизбывную тоску и смерть. То клеймо на кубе было ожогом воспоминаний, еще одной гранью обиды.
«Может быть?..»
Дарт мотнул головой в унисон собственным мыслям. Мог ли кто-либо еще, кроме отца и сына, быть посвященным в тонкости детской игры, которую старший придумал для младшего, чтобы занять того, пока сам корпит над научными проектами? Вряд ли. Это слишком незначительно, чтобы стать отдельным предметом разговора, и слишком интимно, чтобы рассказывать чужим. Вряд ли молодые папаши распространяются о тонкостях пеленания обделавшегося с ног до головы ребенка; вряд ли хвастаются, к каким дурацким уловкам вынуждены прибегать, чтобы чадо не ревело.
Но для чего взрослому мужчине ставить выдуманные клейма на реальные вещи? Судя по обстановке той комнаты, где был найден куб, озабоченности Патрика и таинственности происходящего, артефакт был весьма непрост. И Дарту до смерти хотелось узнать о его предназначении. Но как это сделать? В зал Малого совета его не пригласили. Да, быть может, исследовать природу черного куба поручат Патрику, а тогда и его ученик сможет присутствовать рядом – смотреть и слушать. А если не поручат? А если не будет никакого исследования?
«А если рассказать о происхождении клейма?»
Дарт тут же отмахнулся от этой идеи. Шестилетним он пришел к Охотникам, голодным, босым и никому не нужным мальчишкой, единственной собственностью которого была ненависть к отцу. Ему дали чистую одежду, горячий суп и расспросили – кто такой и откуда. Уже тогда он знал, что врет не ради вранья, не ради возможности прикинуться сиротой, не ради кого-то или чего-то. Он просто хотел стать кем-то другим. Просто мальчишкой без роду и племени. Шестилетнему пацану оказалось легче назваться сиротой, чем признать, что он никогда и никому не был по-настоящему нужен.
Дурак! Он был нужен матери. Настолько нужен, что она умерла ради него. Но это осознание пришло много позже. Изо дня в день на протяжении десяти лет он убеждал себя и окружающих в том, что сирота. Никакое чертово клеймо не стоит того, чтобы вскрывать столь серьезный обман.
– Наставник, – окликнул Дарт Грума, когда они подошли к крыльцу Цитадели, – я хотел спросить…
Тот повернулся и посмотрел на него своим привычным взглядом: с прищуром, с любопытством в каждой из множества морщинок вокруг глаз.
– Вы знаете, о чем идет речь?
– Собираюсь узнать.
Ответ прозвучал убедительно. Дарт ругнул себя за несдержанность. Будь на месте Грума менее благожелательно настроенный наставник, парню пришлось бы попотеть, придумывая объяснения своему любопытству. Не то чтобы ученикам не разрешалось спрашивать, но умение не совать нос в дела старших по рангу считалось одной из основ дальнейшего продвижения. А уж если суешь, так будь любезен озаботиться сделать это так, чтобы никто ничего не узнал.
Дарт прошел следом за наставником, провел его все три лестничных пролета до зала Малого совета, втайне надеясь придумать повод остаться и послушать, о чем пойдет речь. В конце концов, он ведь тоже помогал в поисках артефакта. И не просто помогал, а сыграл очень важную роль.
Чуда не случилось. Около двери службу несли шесть Охотников вместо обычных двух. Еще одно зерно на чашу весов внутреннего равновесия Дарта – не в пользу спокойствия.
– Не помню, чтобы просил конвоировать наставника, – сказал Патрик, увидев их приближение из распахнутой двери.
Краем глаза Дарт заметил, что стол, где обычно располагались карты, планы и всякая незасекреченная корреспонденция, теперь пуст, и лишь в центре, накрытый куском алой материи, возвышается небольшой предмет – куб, вне всяких сомнений.
– Ученик развлекал меня приятной беседой, Патрик, не ворчи, – отшутился Грум.
Дарт поблагодарил его незаметной улыбкой, сумбурно извинился сразу перед всеми и ни перед кем конкретно, и спустился вниз, раздираемый сомнениями и любопытством.
В столовой, несмотря на поздний час, галдела группа учеников. Они заняли две лавки, между которыми сновали поварята и ловко выставляли на столы миски с кукурузными лепешками и кувшины с молоком.
Во главе стола сидел наставник Ричард, в чьи обязанности входило напоминать молодым заблудшим душам, что забота о душе более насущна, нежели забота о теле. Он как раз призывал учеников сложить руки и запечатать уста для очищающей молитвы, и появление Дарта отметил неодобрительным покашливанием.
Дарт плюхнулся около рыжего верзилы с маленькими ушами и длинным острым носом, кончик которого всегда блестел, точно отполированный.
– Ну и рожа у тебя, – громким шепотом констатировал верзила и подтолкнул к Дарту миску с кашей и квашеной капустой. – Мясо забрал Чак, извини.
Наставник Ричард снова закашлялся, и ученики стройным хором затянули слова молитвы. Дарт, не слишком усердствуя, просто шевелил губами, мыслями погруженный в минувшие события. Но, сколько бы он ни вспоминал произошедшее, сколько бы ни искал подсказок и намеков, все неизменно упиралось в одно: Охотники нашли что-то весьма важное и постарались сохранить находку в тайне. Однако вряд ли они имеют понятие о предназначении клейма, хотя, скорее всего, точно знают, чья рука его нанесла.
– Где тебя так? – наспех закончив покаяние перед Господом, поинтересовался рыжий и, не дожидаясь ответа, затараторил: – Мы ходили к Пустынникам, представляешь? Не меньше десятка тварей выпотрошили!
Дарт рассеянно кивнул, только теперь обратив внимание на чумазые, но довольные физиономии учеников. Они жадно уплетали еду, активно жестикулировали и, перекрикивая друг друга, хвастались успехами. Нравоучения наставника Ричарда без следа растворялись в геройских подвигах и спорах: кто нанес решающий удар или кто опростоволосился в самый ответственный момент.
Дарт подумал о собственной охоте, но все это казалось ничтожным в сравнении с проклятым кубом и клеймом.
«Да что же это такое?! Наваждение!»
Он злился сам на себя.
– Все целы? – глухо спросил Дарт – вот и все эмоции, на которые оказался способен.
– Ага! – широко заулыбался верзила. Отсутствие восторга в глазах товарища его нисколько не волновало, едва ли рыжий вообще придал ему значение.
Дарт доел содержимое тарелки, изредка прислушиваясь к разговорам за общим столом. Надеялся, что отвлечется, заинтересуется простыми мальчишескими радостями, не чуждыми ему до сегодняшнего дня. Но мысли, будто заговоренные, постоянно возвращались к кубу и волнам, перечеркнутым молнией.
К концу трапезы он уже знал, что нужно сделать. Понимание закралось в голову, угнездилось там и вмиг перевернуло все вверх тормашками. Примерно так же Дарт чувствовал себя в день своего шестнадцатилетия, месяц назад, когда ему торжественно вручили первую в жизни кружку яблочного сидра. Парень помнил, что захмелел намного раньше, чем увидел дно кружки, чем вызвал дружеские подтрунивания наставников и учеников постарше. Впрочем, даже тогда он чувствовал больше мира с собственными мыслями.
Дарт так резко поднялся, что едва не перевернул миску. Оловянная ложка грохнула об стол.
– Нужно к лекарю.
Рыжий понимающе кивнул.
Дарт был рад раствориться без лишних вопросов и сопровождения. Хоть груз намерений, будто две пудовые гири, прикованные к ногам, волочился за ним с почти слышным грохотом.
Лестница на верхние этажи оказалась пустой. Парень не замедлил шага, не остановился, не дал себе ни малейшего шанса одуматься. Напрочь освободив голову от мыслей, заполнил ее густым холодным мраком – через такой не пробиться. Он во многом сомневался, многие вещи обозначал знаком вопроса, но никогда не изменял единожды принятым решениям. У любой проблемы есть решение. Главное – найти к нему ключ, а потом не оглядываться, не сомневаться.
В этот раз времени на поиски ключа почти не было. И все же Дарт решился, а потому уже не сомневался.
На одном из лестничных пролетов он свернул направо, за колонну. Когда-то она была частью более старой постройки, но природные катаклизмы внесли свои коррективы: здание отчасти обрушилось, и на его месте воздвигли новую конструкцию. Однако часть прошлого осталась на прежнем месте, и Дарт любил проводить время, исследуя отголоски каменного эха. Это было своего рода вызовом прошлому.
Пришло время найти достойное применение тем изысканиям.
За колонной имелся узкий проем, всего пара-тройка кирпичей в ширину. Дарт не был особенно крупным, но здесь ему удавалось протиснуться с трудом. Почему проем оставили, он так и не понял. По ту сторону проема располагался коридор, который то сужался, то расширялся, как какая-нибудь кишка. Судя по отсутствию держателей для факелов или ламп, коридор изначально не предназначался для активного использования. Заканчивался он еще одной трещиной, которая вела на винтовую лестницу. Последняя пребывала в исключительно печальном состоянии: каменные ступени раскрошились и во многих местах рассыпались буквально в песок, а если когда-то тут и имелись перила, то теперь от них не осталось и воспоминаний. Здесь Дарт небезосновательно опасался за свою жизнь, но дряхлая конструкция выдержала, разве что часть распорных балок прогнила настолько, что лестницу качало из стороны в сторону. Один неверный шаг, излишний крен – и вот они, мягкие объятия пустоты.
«Не грохнулся тогда – обойдется и теперь», – рассудил Дарт.
Лестница подняла его на несколько этажей, в заброшенную комнатушку, с потолком настолько низким, что пришлось пригибать голову. В стенах зияли неровные дыры, точно от ударов стенобитных машин. Дыры заросли мхом и серыми пластинами грибов, но сквозь них видна была улица. За особенно большой пробоиной находился довольно широкий карниз, по которому Дарт спустился в кладовую, что располагалась прямо над залом Малого совета. Здесь, под давно сгнившей соломой, он с месяц назад обнаружил крупную щель в дощатом полу, через которую, постаравшись, можно было увидеть и услышать все происходящее в комнате ниже. Никогда со времени обнаружения щели Дарту и в голову не приходило подслушивать наставников. Во-первых, потому что ничего в их разговорах не представляло интереса для шестнадцатилетнего мальчишки, а во-вторых, из уважения к воспитавшим его людям. Впрочем, он никому не рассказал о своем открытии. Чувствуя себя сыном, вдруг обнаружившим отцовскую заначку со спиртным, он не нашел причины сообщить о ней кому-то. Ну нашел, ну и что с того? А вдруг пригодится…