Сигурд крепко прижал Руну к груди, и Сорли остался стоять, точно одинокий камень, глядя на море и чаек, чьи жалобные вопли не могли сравниться с криками боли, наполнившими тихие сумерки, спустившиеся на «Олененка», качавшегося на волнах у причала.
Сигурд чувствовал, как дрожит Руна в его объятиях, словно корабль под сильными порывами ветра, и не мог найти слов, чтобы ее успокоить, когда к ним подошел Улаф и положил сильную руку на его плечо.
– Мы должны приготовиться, Сигурд. Внимательно следить за проливом. Спрятать серебро. – Его глаза были жесткими, как камень, зубы оскалены. – Высока вероятность, что ярл Рандвер заявится сюда, чтобы завершить начатое. По крайней мере, я на его месте поступил бы именно так.
Сигурд кивнул, радуясь любому делу, которое позволит ему уйти с причала.
– Может быть, сюда приплывет сам конунг, – предположил Свейн, смаргивая слезы и сжав челюсть, точно руку в лютый мороз.
– Какую бы роль Бифлинди ни играл в этом мерзком деле, – покачав головой, возразил Улаф, – ему не нужно, чтобы все увидели, как он напал на людей, которые принесли ему клятву верности. Если, конечно, он не хочет, чтобы все ярлы, имеющие корабли и владеющие копьями, усомнились в его слове отныне и до самого Рагнарёка. – Он сплюнул в траву. – Но овечье дерьмо Рандвер здесь обязательно появится – и станет убивать нас с улыбкой на лице. Так что мы должны быть готовы встретить его.
– Я выставлю часовых, – сказал Сигурд. – Если Рандвер приплывет сюда, мы прикончим урода на глазах у его людей.
Улаф кивнул, но без особой убежденности.
– Позаботься, чтобы на маяке был запас сухих дров, и найди самые громкие рога. Если Рандвер появится, я хочу, чтобы ты разбудил богов, парень. – Он поморщился. – При этих стонах и криках, в заливе может высадиться сто человек, и никто их не услышит.
Сигурд повернулся, собираясь отойти, но Улаф схватил его за руку и остановил.
– Выдай всем копья. Даже самым маленьким. Если сукин сын явится сюда, он придет, чтобы убивать. Не будет никаких условий или жалости.
Сигурд посмотрел на мать, которую по-прежнему обнимал ярл Харальд, и на группки женщин, оплакивавших своих родных.
«Пусть Рандвер придет, – подумал он, завернувшись в эту возможность, как в плащ. – Он убил Торварда и Зигмунда; пусть же придет, и мы напоим эту ночь кровью».
Потом Сигурд отвернулся и направился к юношам Скуденесхавна, чтобы сказать им, что только кровь, а не слезы, поможет им отомстить за смерть отцов. Свейн и Аслак шагали рядом с ним.
Сигурд расставил их по двое и трое на холмах над проливом и фьордом Скуденесхавна, а затем вместе со Свейном и Аслаком провел ночь на уступе, смотревшем на север, мимо лугов Хиллеслана, которые заросли сиявшими в сумерках лютиками. Полная темнота придет только через два месяца; значит, если сюда заявится боевой отряд, ему не удастся остаться незамеченным. Но ярл Рандвер и его люди не пришли этой ночью. Утром Сигурд вернулся в дом отца, и Улаф отправил смену на наблюдательный пост.
– Мне следовало пойти с вами. Все лучше, чем ночь здесь, – пробормотал Сорли в свой рог для меда, глядя на тлеющие в очаге угли.
Сигурд оглядел зал и увидел женщин, окутанных дымом и болью, и мужчин, оставшихся в живых, но потерявших друзей и гордость. Он сморгнул слезы, радуясь, что провел ночь на холме, а не в темном, наполненном горечью медовом зале.
– Где отец?
Сорли не отвел взгляда от дров в очаге, которые облизывало пламя и которые стали похожи на змей с чешуйчатой кожей, пульсирующей от жара, – серые, алые, снова серые.
– Где-то с Асготом, – сказал он. – Пытается распутать этот сложный узел.
Сорли так и не снял испачканную во время сражения бринью, и кровь врага на ее кольцах почернела. За спиной у него стояло также запятнанное кровью копье. Копье Сигурда лежало в тростнике рядом с ним, и его чистый наконечник и украшенная рунами рукоять будто потешались над ним из-за того, что он не находился рядом с братьями и не убил ни одного врага.
– Проклятый Торвард, – сорвалось с губ Сорли, словно злобное рычание пса, и его красивое лицо перестало быть привлекательным.
– Не говори плохо о брате, парень, – сказал Улаф, который жевал кусок хлеба и тоже смотрел на умирающий в очаге огонь, чьи языки каждому нашептывали свою собственную сагу.
– Не нужно мне говорить, что я должен делать, дядя, – сердито глядя на Улафа, заявил Сорли. – Он столкнул меня за борт, отнял честь – и вот теперь я сижу рядом с мальчишками, стариками и теми, кто бежал из боя.
Услышав его, воины с «Олененка» возмущенно заворчали, но никто не бросил Сорли вызов.
Улаф приподнял одну бровь, и в его горле возникло глухое рычание.
– Ты глупец, Сорли, – сказал он и махнул рукой рабу, чтобы тот наполнил его чашу. – Ты думаешь, Торвард хотел тебя опозорить?
Сорли водил указательным пальцем по правой ладони, стараясь расслабить мышцы, затекшие после того, как он сжимал в ней меч.
– Нет. Он пытался меня спасти, но это не его решение. Никто не давал ему права лишать меня места в сражении. Я стоял плечом к плечу с ним и Зигмундом, убивал врагов рядом с Слагфидом и стал бы героем саги о нем.
Сигурд оглянулся на скамью слева от кресла Харальда, под пожелтевшим медвежьим черепом, прибитом гвоздями к стене, – там всегда сидел Слагфид, и вот теперь его место опустело. Отец Слагфида убил медведя самым обычным столовым ножом, так говорили, – хотя парочка стариков принималась хихикать, когда мальчишки рассказывали эту историю.
– И люди Рандвера, которые видели, что меня втащили из воды в лодку Сигурда, точно глупую рыбину, будут думать, что я сам спрыгнул. Не сомневаюсь, что прямо сейчас они называют меня трусом.
– Ха! – вскричал Улаф. – Ты настолько самонадеян, что думаешь, будто они вообще о тебе говорят? Они слишком заняты подсчетом колец Слагфида, и каждый бахвалится, что именно он нанес ему смертельный удар. Что же до того, будто кто-то считает тебя рыбой, признаюсь, ты первая из всех, что я видел, которая так хорошо дышит, оказавшись на суше. Ты должен благодарить брата, что он поймал тебя. – Он кивком показал на Сигурда. – Сигурд и Торвард дали тебе то, что ты никогда не сможешь купить.
Сорли, который был пьян и устал, злобно ухмыльнувшись, провел рукой по губам.
– Ты о чем? Не нужно говорить загадками, дядя.
– Яйца Тора, мальчик, боги наградили тебя двумя порциями красоты, но оставили слишком много пустого места в голове. – Сорли отмахнулся от оскорбления и пробормотал какое-то проклятье, застрявшее в его золотой бороде, однако Улаф продолжал: – Ты бы погиб во время той кровавой бойни, так же, как ярл Харальд и я. Нас порубили бы на куски, ублюдок Рандвер помочился бы на наши трупы и заставил своего годи сотворить какое-нибудь мерзкое заклинание, чтобы мы никогда не увидели чертогов Одина. В лучшем случае тебе посвятили бы половину строчки в саге про Слагфида. Может, целую строчку в песне про твоего отца, если б скальд страдал от жажды, а твои родные находились поблизости. – Сорли совсем не понравились его слова, но он не стал возражать и молча повернулся к умирающему огню, хранившему свои секреты. – Твои братья преподнесли тебе ценный дар – месть. Или, по крайней мере, шанс поквитаться с нашими врагами.
Улаф произнес эти слова достаточно громко, чтобы его услышали все в зале, и Сигурд почувствовал, как люди стали поднимать головы, понял, что их боль не мешает им увидеть вдохновляющую надежду отплатить врагу за унижение и гибель родных. Свейн сидел немного в стороне, и его ярость напоминала погребальный костер. Рядом с ним лежал один из старых щитов отца, первый шлем Стирбьёрна и его боевой топор. И никого не удивило, что юный великан взял боевое снаряжение отца.
– Кто пустит Рандверу кровь, если не мы? Даже Харальд знает, что это ложка меда в кислом эле, хотя продолжает страдать от ущемленной гордости и не готов признать, что Сигурд заслужил кольцо на предплечье.
– Торвард и Зигмунд хотели бы, чтобы мы выпустили Рандверу кишки, брат, – сказал Сигурд. – И конунгу Горму за его предательство.
Сорли поднял голову и впился голубыми глазами в глаза Сигурда.
– В таком случае, ты больше не будешь наблюдать за происходящим с берега, братишка. Ты займешь место в «стене щитов», и мы вместе накормим воронов.
Сигурд кивнул, чувствуя на себя взгляды всех, кто был в зале, – не просто взгляды, а ожидания; ведь он видел, как накануне погибли два его брата, и они требовали отмщения.
– Хорошо, – проговорил Улаф, который жевал свою бороду, задумчиво кивая самому себе. – Проклятый туман начинает рассеиваться.
Но, прежде чем кто-то из них успел ответить, на пороге зала появился какой-то человек. Свет падал на него со спины, и лицо оставалось в тени, но Сигурд понял, что это Солмунд – по бронзовой броши, скреплявшей плащ: два конца разломанного кольца, изображавшие корму и нос корабля.
– Улаф! Ты здесь, Улаф? – Голос капитана «Олененка» прозвучал напряженно, и Сигурд положил руку на древко копья.
– Я здесь, приятель. Что случилось? – прорычал Улаф, поднес кружку к губам и осушил ее.
– Тебе лучше пойти со мной и посмотреть самому, – ответил Солмунд, повернулся и исчез так же быстро, как появился.
Сигурд и все остальные поспешили за Улафом и вышли наружу, щурясь от яркого утреннего света, заливавшего холм и дома вокруг него и отражавшегося от ровной поверхности моря к югу и востоку.
– Люди Бифлинди, – буквально выплюнул Свейн, и Сигурд почувствовал, как внутри у него все сжимается от мысли о предстоящем насилии.
– Бьюсь об заклад, они явились, чтобы успокоить бурю, – сказал Улаф, когда они направились в сторону чужаков, которые уже разговаривали с ярлом Харальдом и Асготом.
Показательным было то, что Харальд не пригласил их в свой дом, что будет принято конунгом Гормом как оскорбление. Впрочем, время для подобных любезностей прошло.
– Эти люди принесли послание из Авальдснеса, Улаф, – сказал Харальд, не поворачиваясь к тем, кто к ним подошел. – Они говорят, что конунг потрясен жестоким испытанием, которое выпало на нашу долю вчера в проливе.
Улаф что-то пробормотал. Один из людей Горма повернулся и с уважением ему кивнул, потому что Улафа знали все.
– Сердце конунга разбито из-за гибели его подданных из Скуденесхавна и сыновей ярла Харальда, Зигмунда и Торварда, хотя он с радостью узнал, что Сорли сумел спастись, спрыгнув за борт.
– Задница Фригг! – вскричал Сорли, взглянув на Улафа, но Харальд не позволил ему продолжать, подняв вверх руку.
Он держался так, будто не получил никаких ранений накануне и не собирался показывать слабость перед людьми Бифлинди.
Возможно, посланец конунга пришел для разговора, но одет он был для сражения, в бринью и шлем, а лицо со светлой бородой раскраснелось под взглядами мужчин и женщин, и даже детей Скуденесхавна, собравшихся вокруг него и его смущенного спутника.
– Конунга удивило то, что произошло вчера, не меньше вашего, ярл Харальд, – заверил посланник, который повернулся, взглянул на Улафа, и снова на Харальда. – Двоих из его капитанов подкупил мятежник Рандвер, и мы не знали, что они атакуют ваши корабли, пока не стало слишком поздно.
– Слишком поздно? – вскричал Улаф. – Мы сражались с вонючими псами до тех пор, пока не затупились наши клинки, однако конунг все равно не пришел к нам на помощь!
– Мы обменивались стрелами с другими кораблями ярла Рандвера, – продолжал посланник, не обращая внимания на оскорбления, которые швыряли в него жители Скуденесхавна, точно камни в трясину.
Не вызывало сомнений, что его спутнику не поручали ничего говорить; он был здесь, чтобы принять на себя ярость, направленную на них, на случай, если посланник испугается и проглотит язык.
– Конунг посчитал разумным сначала разобраться с угрозой в свой адрес, поскольку вряд ли он смог бы вам помочь, если б его нашпиговали стрелами, – тем не менее вмешался он. – По правде говоря, мы были удивлены, когда увидели, что вы терпите поражение. Мы полагали, что вы сумеете продержаться дольше и дадите нам возможность отправить к вам на выручку наши корабли.
Он прекрасно понимал, что ступил на тонкий лед. Такое поведение говорило о том, что он храбрый человек, и это, возможно, спасло ему жизнь.
– Дерьмо, – заявил Улаф.
– Мои воины отправились в чертоги Одина, а предатели живут и дышат, – сказал Харальд.
Посланцы Бифлинди не поняли, кого он имел в виду, – конунга, ярла Рандвера или двух капитанов, которые, по словам Бифлинди, продались Рандверу.
– Вы говорите, что конунг не нарушил клятву верности, которую мы ему принесли. Однако эта клятва лишила меня двух кораблей и множества воинов.
Несмотря на сомнение, что ему удастся покинуть Скуденесхавн живым, посланник Бифлинди был достаточно умен, чтобы признать правоту Харальда, и с мрачным видом кивнул.
– Конунг готов заплатить за вашу верность… и мужество, которое вы вчера показали, – сказал он, кивнув в сторону моря. – Вы получите рог серебра за каждого погибшего воина, и два корабля, принадлежащих конунгу.
Харальд пропустил бороду между большим и указательным пальцами и посмотрел на посланника, как ястреб на мышь.
– Более того, он отправил серебро предателю Рандверу, – продолжал тот, – чтобы выкупить тела ваших людей. Конунг приглашает вас в Авальдснес, чтобы вы могли получить вергельд, услышать из его уст, что он дарит вам корабли, и забрать ваших погибших героев, чтобы вы могли вернуть их родным и оказать им почести, которые они заслужили.
Его слова обрадовали некоторых из собравшихся на берегу вдов, и они перестали поносить посланника, который продолжал:
– Вы также снова принесете друг другу клятвы верности, чтобы между вами не осталось непонимания. А затем составите план, как покончить с ярлом Рандвером. Предателя нужно убить до того, как он сумел развить свой успех.
– Это мерзко пахнет, – сказал воин по имени Асбьёрн.
Он не участвовал в сражении накануне, потому что из-за какой-то болезни его правая рука превратилась в клешню. И, хотя неплохо сражался левой, он не мог держать щит и потому был бесполезен для «стены щитов».
– Я считаю, что им нужно перерезать глотки и бросить их в море.
Посланники конунга Горма переглянулись и одновременно положили руки на рукояти мечей, потому что, хотя они и были вооружены, в Скуденесхавне хватило бы людей, чтобы прикончить их без малейших проблем. Однако лучшие воины деревни, заслужившие серебро своего ярла подвигами, погибли. Такие, как Слагфид и Стирбьёрн, Торальд и Хаки, были мертвы, и это знание висело на шее Харальда, точно мельничный жернов.
– Убей их, Харальд, – сказал Асбьёрн.
– Попридержи язык, Асбьёрн, – рявкнул ярл и одновременно бросил взгляд на Сорли, требуя, чтобы тот держал себя в руках.
Что еще мог он сделать, как не повиноваться и отправиться к конунгу согласно приказу?
– Мы придем за нашими мертвыми товарищами, – сказал Харальд. – Завтра, чтобы похоронить их или предать огню, прежде чем они начали вонять. Что же до рога, чтобы отмерять вергельд, я прихвачу свой собственный, так что вашему конунгу следует позаботиться о том, чтобы серебра хватило.
Посланник никак не отреагировал на слова «вашему конунгу» – и поступил мудро. Вместо этого он вежливо поклонился и зашагал прочь, и его молчаливый спутник, точно дурной запах, последовал за ним.
Когда они, сев на своих лошадей, проезжали в ворота низкого палисада, Улаф посмотрел на Харальда, и тот приподнял одну бровь.
– Итак, мы отправимся в Авальдснес, чтобы угодить в кучу дерьма, которую Рандвер вывалил на его очаг?
– Разве у нас есть выбор? – спросил Харальд. – Давай, дядя, я готов выслушать любые другие предложения.
На лице Улафа под кустистой бородой застыло выражение капитана, увидевшего серые камни, слабый прилив и команду новичков.
– Это собачье дерьмо конунг Горм с удовольствием наблюдал, как нас убивали, пока он находился в безопасности. Вполне возможно, что он сам отправил те два корабля, чтобы помочь Рандверу прикончить нас. А теперь мы должны снять портки и нагнуться перед ним?