– Несколько дней назад.
– А что, если бы я продолжил отказываться?
Она не ответила. Просто снова приняла тот самый вид.
– Напоследок, – сказал я и наклонился очень близко, так, чтобы у нее не возникло и тени сомнения, что я был убийственно серьезен. – Времени остается мало. Сегодня среда. Завтра четверг. Они щелкнут двойными управляемыми компьютером переключателями в полночь субботы. Что, если я прогуляюсь в нем и выясню, что ты права, что он абсолютно чист? Тогда что? Они меня послушают? Такого сильно болтливого черного парня, который обладает магической способностью читать мысли? Не думаю. И что тогда, Элли?
– Предоставь это мне, – ее лицо затвердело. – Как ты говоришь, есть способы. Есть дороги и тропы и даже молнии, если ты знаешь, куда ходить за покупками. Сила судебной власти. Подходит год выборов. Время сбора услуг.
– И время подкинуть секретов под чувствительные носы?
– Ты просто вернись и скажи мне, что Спанки говорит правду.
Я засмеялся, и она улыбнулась.
– А проблемами мира я займусь после полуночи в воскресенье.
Я встал, затолкал бумаги обратно в папку, а папку накрыл рукой. Посмотрел на Элли и улыбнулся так ласково, как только смог.
– Скажи мне, что ты не подтасовала колоду и не сказала Спаннингу, что я могу читать мысли.
– Я бы так не поступила.
– Скажи.
– Я не рассказала ему, что ты можешь читать мысли.
– Врешь.
– Ты?..
– Не было нужды. По твоему лицу все вижу, Элли.
– Это знание играло бы роль?
– Ни капельки. Я могу считать сукина сына хоть горячим, хоть холодным, так или эдак. Три секунды – и я узнаю, совершил ли он что-то вообще, или только часть, или ничего не делал вовсе.
– Думаю, я его люблю, Руди.
– Ты уже говорила.
– Но я бы тебя не подставила. Мне нужно знать… вот почему я прошу тебя это сделать.
Я не ответил, просто улыбнулся ей. Она ему рассказала. Он будет знать, что я иду. Но это было просто отлично. Если бы она его не предупредила, я бы сам попросил Элли позвонить ему и все рассказать.
Чем больше он настороже, тем легче гнать по его пейзажу.
Я быстро учусь, я король всех скоростных студентов. Общепринятая латынь за неделю. Стандартная фармакопея аптекаря – за три дня. Бас-гитара «Фендер» за выходные. Инструкции «Атланта Фэлконс» за час. И информация о том, каково это, когда у тебя очень тяжелая, болезненная обильная менструация – в момент человеческой слабости – две минуты максимум.
На деле, скорость такова, что чем больше кто-то пытается скрыть кипящий котелок вины и распятый на крестах стыд, тем быстрее я приспосабливаюсь к пейзажу. Подобно тому как человек, подвергнутый тесту на полиграфе, начиная нервничать и потеть, улучшает этим электрические отклики кожи. Пытается уклониться и нырнуть, ведет себя подозрительно и еще подозрительнее, и еще подозрительнее, и вот уже с его верхней губы можно поливать раскидистый сад. Чем больше человек пытается от меня скрыть, тем больше от открывает. Тем глубже я могу пройти.
Есть африканская поговорка: смерть не приходит под бой барабанов.
Не имею ни малейшего представления, почему я ее сейчас вспомнил.
Последнее, чего ожидаешь от тюремной администрации, – это хорошее чувство юмора. Но в тюрьме Холмана оно было.
У них этот чертов монстр был наряжен как невинный ангел.
Белые парусиновые штаны, белая рубашка с коротким рукавом, застегнутая под подбородок, белые носки. Пара грубых коричневых башмаков с матерчатыми подошвами – вероятно, неопрен, – но они не вносили никаких противоречий в облик белого непорочного явления, вошедшего через дверь вместе с большим черным братом, одетым в форму тюремной службы штата Алабама. Охранник придерживал видение за правый локоть.
Не шли вразрез с его обликом эти рабочие башмаки, и к тому же не стучали по полу. Было похоже, что он парит.
«О, да, – сказал я мысленно. – О, да, именно так».
Я понял, что эта мессианская фигура могла расколоть даже такой крепкий орешек, каким была Элли.
«О, да».
К счастью, снаружи шел дождь.
Иначе у него наверняка был бы нимб от струящегося сквозь окна солнечного света. И я бы не сдержался. Смеху не было бы конца. К счастью, лило как из чертова ведра.
Это, кстати, не способствовало занесению поездки из Клантона в список «Самых Потрясающих Моментов моей Жизни, Которые Хочется Вспомнить на Смертном Ложе». Потоки тускло-металлической воды были густыми, как нищета, как бесконечная завеса из дождя, сквозь которую можно было ехать целую вечность – и так и не пробить. Я полдюжины раз съезжал на откосы И-65. Никогда мне не понять, как я ухитрился так и не пропахать землю, зарывшись по самые оси в вязкую жижу, переполнявшую канавы.
Но каждый раз, соскальзывая с шоссе, даже дважды прокрутившись на триста шестьдесят градусов и едва не перевернув старый «Форд Фэарлейн», который я позаимствовал у Джона Си Хепуорта, даже тогда я просто жал на газ, и машина дергалась, как эпилептик, и карабкалась вверх, по скользкой траве и вездесущей вязкой красной алабамский глине, выползала обратно на длинную черную наковальню, избитую дождем так, словно текущей с неба водой вколачивали кровельные гвозди. Тогда – да и сейчас мое мнение не изменилось – я счел это знаком, что судьба решительно намеревалась не позволить каким-то там небу и земле помешать мне. У меня было назначено свидание, и судьба была превыше всего.
И даже так, даже с этой волшебной защитой – наличие которой было для меня очевидно, – я, отъехав примерно пять миль к северу от Атмора, ушел с И-65 на 57, а потом влево на 21 и подкатил к «Бест Вестерн». Я не планировал останавливаться на ночь так далеко к югу – хотя я и знал молодую женщину с отличными зубами в Мобиле, – но барабанил дождь, и мне хотелось только покончить с делами и лечь спать. Долгая дорога в увечной тарахтелке вроде этого «Фэарлейна», сгорбившись и вглядываясь в дождь… и перспектива встречи со Спаннингом… я страстно желал сделать паузу. Ощутить немного забвения.
Я зарегистрировался, провел полчаса под душем, переоделся в костюм-тройку, который захватил с собой, и позвонил администратору узнать, как добраться до учреждения Холмана. По дороге туда со мной произошла прекрасная вещь. Последняя прекрасная вещь на долгое время после, и я помню ее так, словно это все еще происходит. Я цепляюсь за это воспоминание.
В мае и до раннего июня цветет венерин башмачок. В лесах и лесистых болотах, а еще частенько на каком-нибудь склоне холма, который ничем больше и не примечателен, внезапно появляются желтые и пурпурные орхидеи.
Я вел машину. Дождь на время прекратился, как в глазе урагана. Мгновение назад – водяные полосы, и сразу после – полная тишина перед тем, как начали возмущаться сверчки, лягушки и птицы. И тьма, куда ни посмотри, если не считать дурацких фар моей машины, которые уставились в пустоту. И покой, как в колодце между каплями дождя. И я вел машину. Окно было опущено, чтобы я не уснул, чтобы мог выставить голову наружу, когда глаза начинали закрываться. И внезапно я почувствовал нежный аромат расцветавших в мае венериных башмачков. Слева от меня, где-то в темноте, в холмах или среди невидимых деревьев Cypripedium calceolus своим благоуханием делали ночной мир прекрасным.
Я не стал ни останавливаться, ни пытаться сдержать слезы.
Я просто поехал дальше, чувствуя жалость к себе, для которой не знал причин.
Внизу, далеко внизу, почти на углу флоридской «ручки сковороды», примерно на три часа южнее последнего по-настоящему великолепного барбекю в этой части мира – в Бирмингеме – я добрался до Холмана. Если вы никогда не были внутри тюрьмы, то сказанное мной будет примерно так же понятно, как Чосер для кого-нибудь из милых людей народности тасадай.
Камни зовут.
У церкви есть свое название для этих учреждений по улучшению человеческой расы. У этих прекрасных людей в католицизме, лютеранстве, баптизме, иудаизме, исламизме, друидизме… исмизме… у этих людей, которые дали нам Торквемаду, несколько жгучих разновидностей инквизиции, первородный грех, священные войны, раскольничьи конфликты и что-то называемое «пролайферством», у этих людей, которые взрывают, калечат и убивают, есть броское выражение: «проклятые земли». Скатывается с языка так же, как «с нами Бог», правда же?
Проклятые земли.
Как мы выражаемся на латыни, situs злобного дерьма. Местность, где творится зло. Территории, над которыми вечно висит черное облако. Это как меблированные комнаты под управлением Джесси Хелмса или Строма Термонда. Большие тюряги именно таковы. «Джолиет», «Даннемор», «Аттика», Равейская тюрьма штата в Джерси, то адово учреждение под названием «Ангола» в Луизиане, старый «Фолсом» – не новый, именно старый «Фолсом-Ку» – и «Оссининг». Только люди, которые читают про последнюю в книгах, называют ее «Синг-Синг». Изнутри она – «Оссининг». «Загон штата Огайо» в Колумбусе. «Левенуэрт» в Канзасе. Те места, которые заключенные поминают между собой, когда говорят о суровых условиях. Ботинок тюрьмы «Пеликан-Бэй». Там, в этих древних зданиях, скрепленных виной и порочностью, равнодушием к человеческой жизни, одинаковой злобой с обеих сторон – что заключенных, что тюремщиков, – там, где стены и полы на протяжении десятилетий впитывали всю боль, все одиночество огромного количества мужчин и женщин, там камни зовут.
Проклятые места. Это ощущаешь, когда проходишь в ворота, через рамку металлодетектора, выкладываешь все из карманов и открываешь портфель, чтобы толстые пальцы разворошили бумаги. Это чувствуешь. Стоны и судороги, то, как люди прокусывают запястья, чтобы истечь кровью.
И я чувствовал это сильнее всех прочих.
Я отстранился насколько смог. Пытался держать в сознании запах орхидей в ночи. Меньше всего я хотел случайно прокатиться тут по чьему-то пейзажу. Войти – и узнать, что этот человек делал, что на самом деле его сюда привело, а не за что его закрыли. И я говорю не о Спаннинге. Я говорю о каждом из них. О каждом парне, который запинал насмерть свою девушку, потому что она принесла ему братвурст вместо острой каджунской сосиски. О каждом бледном червеобразном цитирующем Библию психе, который похитил, изнасиловал в задницу и зарезал алтарного мальчика во имя тайных голосов, что «г’рили пайти да так и сделать!». О каждом наркомане без толики морали, который пристрелил старушку ради талонов на еду.
Если я на секунду расслаблюсь, если опущу этот щит, у меня может возникнуть искушение высунуть самый кончик и тронуть кого-нибудь из них. В миг человеческой слабости.
И вот, я проследовал за трасти в кабинет управляющего, где секретарша проверила мои бумаги. И маленькие пластиковые карточки с моим лицом под пленкой. И она все смотрела то на карточки, то на меня, то на фотографии, то на мое лицо, опускала взгляд и снова поднимала, пока, наконец, не смогла больше сдерживаться.
– Мы вас ожидали, мистер Пэйрис. Эм… вы в самом деле работаете на президента Соединенных Штатов?
Я улыбнулся секретарше.
– Мы вместе играем в боулинг.
Она восприняла это крайне благосклонно и предложила проводить меня в комнату для совещаний, где я должен был встретиться с Генри Лейком Спаннингом. Я поблагодарил ее так, как подобает хорошо воспитанному цветному джентльмену благодарить государственного служащего, в чьих силах сделать жизнь джентльмена легче или сложнее. Потом отправился следом за ней по коридорам, через охраняемые, клепанные сталью двери, сквозь кабинеты администрации и мимо изоляторов, по главному коридору в комнату для совещаний. Там, среди покрытых пятнами ореховых панелей стен, на белой плитке поверх бетонного пола, под белым шелушащимся подвесным потолком из двухдюймового звукопоглощающего материала, нас ждал охранник. Секретарша тепло попрощалась, так и не переварив явления с утра такого человека, как я, на Борту Номер Один, прямо после сплита 7–10 в игре с президентом Соединенных Штатов.
Комната оказалась большой.
Я сел за стол переговоров, который был почти двенадцать футов в длину и четыре – в ширину. Хорошо отполированный орех или, может, дуб. Кресла с прямыми спинками из металлических трубок со светло-желтыми подушками. Было тихо, не считая звука – будто разбрасывали в брачной церемонии рис по жестяной крыше. Дождь не ослаб. Где-то там, на И-65, какого-нибудь неудачливого ублюдка засасывало в красную смерть.
– Его приведут, – сказал охранник.
– Хорошо, – ответил я.
У меня не было ни малейшего представления, зачем он мне это сказал, учитывая, что именно за этим я сюда и пришел. Мне показалось, что этот парень из тех, перед которыми вы до ужаса боитесь сесть в кинотеатре, потому что он всегда объясняет все своей девушке. Как bracero с легальной зеленой картой, который переводит построчно фильм Вуди Аллена своему кузену Умберто, нелегальному мигранту, который только три недели как пролез под колючей проволокой у Матамороса. Как разменявшая восьмой десяток пара с «Белтонами» в ушах, удравшая из дома престарелых ради забега по супермаркету субботним вечером и оказавшаяся в кинотеатре, когда старушка описывает, чью задницу Клинт Иствуд сейчас надерет и почему. Во весь голос.
– Ходили на какие-нибудь интересные фильмы в последнее время? – спросил я.
У него не было времени ответить, а я не прокатился в его голове, чтобы это выяснить, потому что в этот момент стальная дверь в дальнем конце комнаты открылась. Еще один охранник просунул голову внутрь и прокричал собрату Дай-Я-Скажу-Очевидность:
– Мертвец идет!
Охранник Очевидность кивнул; его коллега убрал голову и захлопнул дверь.
– Когда мы ведет кого-то из блока смертников, то дорога проходит мимо администрации, изолятора, по главному коридору. Так что все перекрывается. Все люди внутри. Это занимает время, знаете ли.
Я поблагодарил.
– Это правда, что вы работаете на президента, да?
Он спросил это настолько вежливо, что я решил ответить прямо. И дьявол со всеми этими фальшивыми документами, которые раздобыла Элли.
– Ага, – сказал я, – мы в одной команде по bocce-болу.
– Серьезно? – отсылка к спорту его заворожила.
Я уже почти приготовился выдать объяснение, что президент на самом деле имеет итальянские корни, когда раздался звук ключа, проворачивающегося в замке. Дверь открылась наружу, и в комнату зашло мессианское явление в белом, ведомое охранником, который был семи футов что в высоту, что в ширину.
Генри Лейк Спаннинг, руки и ноги которого были скованы – цепь от них тянулась к широкому анодированному стальному поясу – sans нимб, прошаркал в мою сторону. И его неопреновые подошвы касались белых плиток, не вызывая неблагозвучного диссонанса.
Я наблюдал, как Спаннинг идет через всю комнату, а он смотрел на меня в ответ. Я подумал: «Ага, она рассказала ему, что я могу читать мысли. Что ж, поглядим, как именно ты попытаешься не впустить меня в свой пейзаж».
Снаружи, только по тому, как он ковылял и выглядел, я не мог понять, трахнул ли Спаннинг Элли. Но я знал, что такое должно было произойти. Как-то. Даже в огромной клетке. Даже здесь.
Он остановился строго напротив меня, положив руки на спинку стула. И ничего не сказал, только одарил меня милейшей улыбкой из всех, что мне доставались в жизни, даже от мамы.
«О, да, – подумал я. – О, боже, именно так».
Или Генри Лейк Спаннинг был самым гениально-харизматичным человеком из всех, что я видел, или был настолько хорош в деле надувательства, что мог заставить незнакомца купить перерезанную глотку.
– Можете его здесь оставить, – сказал я огромному черному брату-громадине.
– Никак нет, сэр.
– Я беру на себя всю ответственность.
– Простите, сэр. Мне сказали, что кто-то должен все время находиться прямо здесь, в этой комнате, вместе с ним и вами.