– Так уж и надо?
– Для меня устроить разговор было так же легко, как провести тебя через китайскую таможню с пятью килограммами героина, привязанными к поясу. Будешь со мной откровенен, и у тебя появится шанс выжить.
– Ты крадешь жизни. Лишаешь людей выбора, как только что лишила ее.
– Ничего подобного. Через пару часов это тело снова будет принадлежать ей, а мы исчезнем. Через пару часов. А быть может, достаточно минут или даже секунд, чтобы все изменилось. Или осталось по-прежнему. Все зависит от того, как ты себя поведешь.
– Вор всегда остается вором.
– А убийца – убийцей. Неплохое дополнение к твоей мудрой сентенции, не так ли?
Он чуть сдвинулся в сторону на постели.
– Чего ты хочешь?
– Ты убил Жозефину, – ответила я, и мой голос прозвучал шепотом, холодным и мрачным. – Ты знаешь, как я к этому отношусь. Почему ты покушался на мою жизнь, Койл?
– Вот сама мне и скажи.
– Поистине, иногда легче драться, чем разговаривать.
– А ты бы стала разговаривать с вирусом оспы?
– Если бы он рассказал мне интересные истории о мучениях, которые наблюдал, о великих людях, которых навестил, о выживших детях и умерших матерях, о душных больницах и морозильных камерах, перевозимых в охраняемых грузовиках, я бы угостила его вкусным ужином и провела с ним уик-энд в Монако. Не приравнивай меня к цепочке ДНК в протеиновой оболочке, Койл. Это недостойно нас обоих. Твои паспорта, твои деньги, твое оружие свидетельствуют о том, что ты – часть четко организованной, крупной операции. Ты поддерживаешь отличную физическую форму, а я не сижу на специальных диетах и даже от пола не отжимаюсь. А потом ты убиваешь подобных мне людей… – Я вздохнула. – И лишь по одной причине, как я догадываюсь. Просто потому, что мы вообще существуем. Неужели ты думаешь, что ты первый? Время от времени кто-то пытается это сделать. А мы, тем не менее, все еще здесь. Такие же упорные, как сама смерть. На двух разных континентах, двумя разными путями сформировались два абсолютно различных, но функционально идентичных вида стервятников – так природа заполнила пустоту. И не важно, скольких из нас вы убьете: мы будем возрождаться, повторяться, как икота природы. Так перейдем к сути. Ты убил хозяйку тела, которую я любила. Тебе, возможно, трудно поверить в это, но я действительно любила Жозефину Цебулу, и ты ее убил. А убил потому, что в ее досье значилось, что она не просто используемое тело, а и сама является убийцей. Но это была ложь. Твои хозяева солгали тебе. Это, и только это стало для меня новостью.
– Досье не содержало лжи, – ответил он. – Жозефина Цебула должна была умереть.
– Почему?
– Тебе это известно.
– Вовсе нет. Имена в досье – список людей, которых она якобы лишила жизни: Торстен Ульк, Магда Мюллер, Джеймс Риктер, Элсбет Хорн. Я никогда не слышала о них, пока не ознакомилась с досье. И способы убийств – жестокие до садизма. Жозефина была совсем не такой. У нее не имелось ни мотива, ни возможности, ни средств, и если бы ты провел собственное расследование, то знал бы об этом. Она была моей оболочкой – ни больше ни меньше. – Он избегал моего взгляда, а потому я взяла его за подбородок, заставила поднять голову и посмотреть мне в глаза. – Так расскажи мне, почему?
– Галилео, – ответил он. Я застыла, продолжая держать его за подбородок. Казалось, он сам удивился, что заговорил. – Из-за Галилео.
– Кто такой Галилео?
– Санта-Роза, – пояснил он. – Она была Галилео.
Я колебалась, выискивая в его лице нечто большее, и он, воспользовавшись тем, что я отвлеклась, нанес удар – сжатой в кулак левой рукой врезал мне по лицу. Я вскрикнула и повалилась на бок, скатившись с постели. Он сумел встать на колени, с силой натянув цепь наручников обеими руками, отчего даже металлическая спинка издала треск и начала поддаваться. Я с трудом поднялась на ноги и получила удар ногой в живот, но, едва он успел оторвать свою руку от спинки кровати, навалилась на его прикрытую брючиной голень, чувствуя под пальцами обнаженную лодыжку, и на этом инцидент был исчерпан.
Глава 23
На нас охотились всегда.
Но мне самой впервые пришлось познать эту простую истину в 1838 году. Я находилась в Риме, и как они меня там нашли, навсегда осталось тайной.
Они явились глубокой ночью, мужчины в толстых кожаных перчатках и черных масках с длинными, пахнущими чем-то сладким носами. Борцы с чумой – с очень необычным заболеванием. Рукава, лодыжки и пояса они плотно обмотали веревками, чтобы я пальцами никак не смогла добраться до их плоти. Двое уселись мне на грудь, пока третий застегивал у меня на шее жесткий воротник, прикрепленный к трехфутовому шесту, чтобы затем вздернуть вверх за горло. Я извивалась и корчилась, билась в истерике и пыталась ухватить чью-нибудь руку, прядь волос, ногу, палец – любую часть тела кого-то из незнакомцев, но они действовали осторожно, предельно осторожно. И потом, уже таща меня по ночным улицам, как взбесившуюся собаку, на крепком поводке, они непрерывно напоминали друг другу: берегитесь, берегитесь, не приближайтесь к этому дьяволу, не позволяйте его пальцу даже вскользь коснуться вас. В глубоком ночном мраке я видела лица римских императоров с отбитыми носами и отвалившимися конечностями, полные слез очи Девы Марии и пронзительные взгляды воров в капюшонах, сновавших по каменным проулкам среди покосившихся вонючих домов. Но напрасно было бы искать в них сочувствие и утешение.
В сыром каменном подвале башни, возведенной давно умершим римлянином и отреставрированной давно умершим греком, они заковали меня в кандалы, накрепко зафиксировав в деревянном кресле так, что я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, ни головой. Затем стали приходить священники и доктора, солдаты и просто громилы, избивавшие меня длинными дубинками с шипами на конце. Они окуривали меня ладаном и взывали: «Изыди, сатана! Во имя Отца и Сына и Святого Духа, изгоняем тебя. Изыди!»
На третий день моего заточения трое мужчин в масках вошли в подвальную камеру и привели с собой женщину с покрасневшими от слез глазами, которая попыталась броситься мне в ноги, поцеловать мои затянутые в перчатки руки, но ее немедленно оттащили за выложенный из соли круг, которым обвели мое кресло.
И она плакала, буквально заходилась в рыданиях: мой сын, мой сыночек, какой демон сотворил с тобой такое?
И если бы мне не переломали ребра, не затравили меня снадобьями и не кормили всего лишь водой с влажным хлебом, который подносили к моему рту на длинной ложке, я могла бы ответить: вот эти люди так поступили со мной, добрая матушка. Те самые люди, что стоят рядом с тобой, надругались надо мной подобным образом. Подойди ближе, и когда мои губы коснутся твоего уха, я расскажу тебе всю правду.
Но поскольку я находилась в жутчайшем состоянии, то не вымолвила ни слова и лишь сидела перед ней поникшая, а она все плакала и завывала, все звала своего мальчика, пока они не дали ей чашу с вином, куда подмешали что-то. Она успокоилась и села на низкую табуретку.
А затем главарь моих мучителей, мужчина в широкой красной рясе с капюшоном и огромных малиновых перчатках, которые свалились бы с его рук, не будь надежно прикреплены к манжетам и привязаны к предплечьям, встал перед моей матерью на колени и провозгласил: «Твой сын умер и отправился на небо. А ты видишь перед собой имитацию его земного образа, призрак в истлевшем теле сына. Мы могли бы предать его казни, даже не известив тебя, но ты – его мать, а для матери не знать, что случилось с ее ребенком, хуже, чем постигнуть все ужасы, которые совершило это исчадие ада».
После этого она еще немного поплакала, и я даже восхитилась жалостью, проявленной моими будущими убийцами к женщине, породившей подобное создание.
А главарь между тем продолжал: «Этот демон, облаченный в плоть твоего сына, совершал акты прелюбодеяния. Он возлежал как с женщинами, так и с мужчинами. И он носил лицо твоего мальчика, совершая один тяжкий грех за другим, наслаждаясь своим могуществом, получая удовольствие от причиненного им зла. И с каждым своим деянием он бросал все более черную тень позора на память твоего сына и потому должен быть предан смерти. Ты понимаешь это, добрая женщина? Ты простишь нам то, что велит свершить священный долг?»
Она отвела взгляд от этого ангела смерти, посмотрела на меня, а я лишь прошептала: «Мамочка…»
И сразу же мой будущий убийца положил свои руки на руки женщины и прошипел: «Это не твой сын. Это – демон. Он скажет все, что угодно, лишь бы уцелеть».
И моя мать отвернулась от меня. Со слезами, сбегавшими по ее щекам, она прошептала: «Да смилуется Господь». Но над кем, так и не решилась произнести.
Я пыталась начать двигаться, извиваться и кричать, взывая к матери, когда они уводили ее, но она даже не оглянулась, и мне трудно было винить ее. По правде говоря, я ведь даже не знала ее имени.
На следующее утро в предрассветный час меня вывели во двор, который окружали серые стены с окнами, наглухо закрытыми ставнями. Когда-то этот дом принадлежал великому человеку, но в наступивший век стали и пара превратился в запущенные руины, в монумент имперским амбициям.
Погребальный костер уже был сооружен в центре двора, и облаченные в красные рясы хозяева моей судьбы выстроились вокруг него с опущенными головами, со скрещенными на груди руками в перчатках. В металлической жаровне, стоявшей неподалеку, тлели угли. Ритуал облегчает акт убийства, позволяя сосредоточить внимание на его внешних проявлениях. Увидев костер, я снова забилась в истерике и принялась громко кричать, но меня волоком дотащили до столба и заставили пасть на колени. Передо мной возник священник; длинная черная ряса почти закрывала такую же черную обувь. Он воздел руки, благословляя если не меня, то просто тело, которое собирались предать огню, а до меня дошло, что даже под очень длинной рясой могла скрываться голая волосатая нога. И если прежде вопрос, что носят священники под сутанами, никогда особо не занимал меня, то теперь он приобрел исключительную важность. И я повалилась вперед, упершись в камни жестким ошейником, словно стараясь удавиться, хотя он при этом действительно больно впился в трахею и чуть не перекрыл дыхание. Охранник, удерживавший меня, под тяжестью моего веса подался вперед, когда я припала к мостовой, а святой отец отшатнулся, сам, видимо, потрясенный своей способностью вызывать столь глубокое раскаяние. На кратчайшее мгновение я почувствовала, что давление на мое горло ослабло. Я открыла глаза, толкнулась вперед на животе, а потом, оскалив зубы, просунула голову под одежды священника и изо всех сил укусила то, что скрывалось под ними.
Моего лица коснулись волоски, ткань лезла в глаза, во рту появился вкус крови. Священник едва успел издать испуганный и удивленный возглас, когда я совершила прыжок и сделала несколько шагов назад с развевавшейся вокруг ног сутаной. А закованного в кандалы юношу оттащили от меня, ударив дубинкой по голове. Я еще немного попятилась и, хотя мои руки сильно дрожали, произнесла на чистейшем итальянском языке: «Во имя Божье! Уйди от нас с миром!» А потом отвернулась, стараясь восстановить дыхание.
По моей лодыжке стекала кровь от свежего укуса, но из-за сутаны никто этого не замечал. Между тем невероятно изумленное тело в ошейнике открыло глаза и, когда они начали привязывать его к столбу, завопило в полном замешательстве: «Что происходит? Помогите мне! Помогите! Что происходит?!»
Я оглядела своих немногословных спутников. Толстые перчатки, длинные рясы, почти никакой возможности для проникновения. Стражник взял углей из жаровни и запалил трут. Тело у столба посмотрело на меня и вдруг выкрикнуло:
– Отец небесный! Помоги мне, молю тебя!
Рука в перчатке тяжело легла мне на плечо и тихий голос спросил по-французски:
– Надеюсь, он не успел прикоснуться к вам, святой отец?
Я посмотрела в глаза за плотно облегавшей лицо красной маской и покачала головой:
– Нет, мое облачение защитило меня.
Глаза подозрительно сощурились, и до меня дошло, что едва ли обладатель моего нового тела мог в совершенстве владеть французским языком.
Библия выпала из моих рук, и когда мужчина в рясе еще только начал поворачиваться, чтобы обратиться к своим товарищам, я сбила с его головы шляпу и сорвала с лица маску, вцепившись одной рукой ему в горло, а другую прижав к его глазам. Он лишь попытался начать сопротивляться, как я уже переключилась, развернувшись, чтобы вонзить локоть в толстое брюхо священника. Мое тело стало высоким, немолодым, но поджарым и крепким. На поясе у меня висел кинжал и пистолет на коротком шнуре, из которого я выстрелила в первого же из мужчин, попытавшегося стрелять в меня. От трута уже занялись дрова в костре, появилось пламя. Повалил черный дым, и тело у столба зашлось в истошном крике, но группе в красном было не до него: они задвигались, выхватывая оружие, подавая друг другу сигналы тревоги. И тогда я пригнулась, сложила руки вместе и бросилась головой вперед на ближайшего ко мне мужчину, врезавшись в него и опрокинув наземь. Громыхнул выстрел, и что-то взорвалось внутри меня, порвав легкое и раздробив кость. Я повалилась назад, чувствуя не столько боль в груди, сколько глубочайший шок, а звук выстрела эхом отдавался у меня в ушах. Мужчина, стрелявший в меня, стоял в каких-то пятнадцати футах и перезаряжал пистолет. Я с трудом поднялась на ноги, ощущая кровь на всем своем теле, и подбежала к нему, на ходу сдергивая перчатку с правой руки, но он успел перезарядить пистолет и произвести новый выстрел.
Удар пули заставил меня описать почти полный пируэт, и, падая, я попыталась схватиться за что угодно, за любой попавшийся под руку предмет, и таким предметом оказался сам стрелок. Мои пальцы разорвали рясу на его груди. Я прикоснулась к его теплой ключице и – о блаженный момент, о благословенное чудо! – совершила новый прыжок в совершенно целое, здоровое тело.
Человек, впившийся пальцами в мою ключицу, больше не смог держаться за нее, замертво повалившись к моим ногам с пробитыми легкими, с разорванной в клочья грудью, с покрытым его собственной кровью лицом.
Теперь уже все кричали, все достали пистолеты и размахивали кинжалами, но в воцарившейся неразберихе никто точно не знал, в кого ему стрелять. Я повернулась, ища взглядом выход, тот путь, которым меня привели сюда. И когда пламя за моей спиной полыхнуло с яростной силой, бросила пистолет и побежала.
Позади на костре уже бился в агонии человек, когда огонь стал лизать его плоть, а кожа на ногах начала пузыриться и шипеть от жара. Я же продолжала бежать.
Глава 24
В последние годы я, кого мои противники называли фамилией Кеплер, но чье тело, садившееся в автобус, который отправлялся в 07.30 на Братиславу, числилось по документам неким Койлом, старалась делать все как можно более правильно. Хотя нельзя сказать, что это у меня получалось наилучшим образом.
Вот и сейчас в маленькой комнатке маленькой квартирки маленького городка совсем юная девушка со шрамами на руках, очнувшись, сидела в страхе, не понимая, когда она успела навести в своем доме порядок, но готовая продолжать жить все той же жизнью, потому что такая судьба была предначертана только ей и никому другому. Она не понимала, что и как изменилось за какие-то, казалось бы, секунды.
И так было всегда. Последствия моих действий ощущали на себе лишь те, кого я оставляла в своем прошлом.
Автобус трясся по дорогам Словакии мимо крохотных деревень, подсаживая в одной из них старушку, в другой – пару влюбленных подростков, причем на остановке в салон редко входило больше шести-семи человек.
В нужном мне месте официальной остановки не было, но водитель знал, где меня высадить, и притормозил у часовни Святого Христофора, откуда протянулась проселочная дорога, обрамленная по обеим сторонам буками. Почва отсырела и покрылась слизью из подгнивших желтых листьев. Я шла в сторону напоминавшего огромное серое надгробие здания, вокруг которого росла полегшая трава, а рядом виднелась все еще покрытая цветками лилий поверхность пруда. Перед входной дверью располагался давно не используемый, забитый мхом фонтан. Снаружи окна были забраны железными решетками. На деревянной табличке значилось: ПРИЮТ «ДОМИНИКО». ПОЖАЛУЙСТА, ОТМЕТЬТЕСЬ У ДЕЖУРНОЙ.