Впрочем, Старый базар, как часто именуют с любовью ростовчане Центральный рынок, – одно из древнейших городских образований. Каждый торговый день он впитывал индивидуальную память приходящего люда и становился «местом памяти» всех поколений. Чтобы узнать новости, можно было не читать газеты, а просто сходить на базар; подчас многие и приходили сюда не ради продаж-покупок, а для общения. Проходя через массивную арку центрального входа, невольно погружаешься в неумолкающую круговерть «чрева» Ростова.
Некоторые исследователи даже считают, что история «города-купца» начиналась не с таможни и крепости, а с древнего торжка – предшественника Старого базара. Когда был подписан указ об основании Темерницкой таможни, она возникла на месте уже существующего поселения. Эти слободы никому не подчинялись, располагались от Темерника до Богатяновского спуска. И наиболее насыщенной и оживленной была территория в районе современного рынка. Названия спусков к Дону уже говорят сами за себя – Соляной, Донской, Амбарный… Но без капитальных строений это была просто торговая площадь.
В 1820 году здесь были возведены первые Гостиные ряды, положившие начало формированию архитектурного ансамбля Центрального рынка. Ни войны, ни революции не смогли повлиять на работу базара. Он продолжал функционировать в самые тяжелые времена. Находясь на территории Солдатской слободы, он продолжает оставаться историческим местом. Двухэтажные отреставрированные постройки, создающие ансамбль Центрального рынка, являются ценными памятниками архитектуры.
Расположенный на пересечении главных транспортных магистралей города, этот социально-значимый объект Донской столицы является крупнейшим из себе подобных на всем юге страны.
Борьба со станицами
Почему же в годы Гражданской войны Донская земля стала убежищем и оплотом белогвардейского движения? Казаки с их природной независимостью, тягой к свободе, определенной неуправляемостью никак не вписывались в общий строй, который предполагала новая власть. И с ними повелась открытая борьба.
Даже казакам, сохранявшим нейтралитет, пришлось нелегко. Казачьи войска были объявлены упраздненными, развернулся «красный террор», бесчинства комиссаров были обычным явлением. Расстреливали офицеров и семьи, уличенные в симпатиях к белым, раскулачивали и сгоняли с обжитых мест богатых казаков, чтобы прибрать к рукам их имущество; убивали священников.
Тяжело приходилось донцам. В течение 1918 года советские войска несколько раз предпринимали карательные экспедиции на Дон; казаки всеми силами их отражали, но большевики имели возможность бросать на Донскую землю всё новые дивизии.
В январе 1919 года в Москве под председательством Свердлова состоялось совещание начальников политотделов фронтов, на котором были согласованы детали, не побоимся этого слова, «холокоста донского казачества». «Холокост» на древнегреческом языке как раз и означает «полное сожжение народа». В дальнейшем избегали слов «геноцид» и «холокост», заменяя их нейтральным термином «расказачивание».
Троцкий тогда говорил о казаках откровенно цинично: «Это своего рода зоологическая среда, и не более того. Стомиллионный русский пролетариат даже с точки зрения нравственности не имеет здесь права на какое-то великодушие. Очистительное пламя должно пройти по всему Дону, и на всех них навести страх и почти религиозный ужас». И далее ни много ни мало призыв к бесчеловечному действию: «Казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции».
Член Донревкома Рейнгольд пояснял красным командирам суть партийных директив просто и непримиримо: «Казаков надо истребить, просто уничтожить физически».
Стало запрещаться само слово «казак», ношение формы, лампасов. Станицы переименовывались в волости, хутора – в села (Цимлянская стала Свердловском, Константиновская – городом Розы Люксембург). Во главе станиц ставили пришлых комиссаров. Казаков облагали денежной контрибуцией, за неуплату возможен был расстрел. Рыскали карательные отряды, отбирая подчистую продовольствие и скот, а, по сути, обрекая людей на голодную смерть.
По хуторам разъезжали трибуналы, производя «выездные заседания» с расстрелами. Кое-где начали освобождать землю для крестьян-переселенцев. В «очищенные» станицы переселяли якобы «революционных горцев», но те не очень там приживались, а просто мародёрствовали, разрушая жилье и инвентарь, и возвращались в свои аулы.
Свидетели писали: «Нет хутора и станицы, которые не считали бы свои жертвы красного террора десятками о сотнями. Дон онемел от ужаса…», «В день у нас расстреливали по 60–80 человек. Руководящим принципом было: “Чем больше вырежем, тем скорее утвердится советская власть на Дону”». Председатель Донбюро Сырцов доносил: «Расстрелянных в Вёшенском районе около 600 человек». В Константиновской «было расстреляно свыше 800 человек. Большинство расстрелянных старики, не щадились и женщины».
В Морозовской комиссар Богуславский творил расправу лично. В его дворе впоследствии нашли 50 зарытых трупов не только застреленных, но и зарезанных казаков, казачек, детей, а за станицей – ещё 150 трупов.