«Любимая моя семья! Не успела я сесть за письмо, как Марк мне, между прочим, заявляет, что он-то письмо вам уже отправил, так что все самое важное вам уже известно. Я теперь не знаю о чем и писать, тем более что главное событие он планирует на завтра, 30 июня, в свой День Рождения. В этот день мне будет преподнесено кольцо, над которым он колдовал вместе с ювелиром больше трех месяцев. Вот же терпение! Я уже несколько дней не сплю, не ем в ожидании.
…Странно, но теперь, когда у меня есть Марк, я вас люблю и скучаю по вас еще больше. Так хочется делиться с вами своими радостями и обидами, поскольку теперь их в 10 раз больше, чем раньше».
«Чудо свершилось – тыква превратилась в карету, мыши в лошадок, а осенняя слякоть в перламутровую раковину…. В Бангкоке гоняла на мотоцикле, ела саранчу и жареных улиток. На побережье Бенгальского залива бороздила коралловые рифы с маской и ластами. А на Новый год мы с Марком собираемся покататься на лыжах в Колифорнийских горах… Боже, за что мне так повезло?..».
«Свадебное путешествие состоялось! Проплыло как сон – по колено в воде, в окружении говорливых итальянцев, узкобедрых гондол, обветшалых дворцов, стай ленивых разъевшихся кошек, и пастельных закатов. Решили отныне каждую годовщину нашей свадьбы праздновать в Венеции».
«Дома никаких перемен – квартиру еще искать не начали – денег нет (еще бы, на рок-фестиваль Марк истратил жуткую сумму). Работы в офисе столько, что вечерами прихожу домой и падаю, а Марк начинает рвать на себе волосы, думая, что я встретила кого-то другого.
Просто психа из меня хочет сделать, не говоря уж о том, что самого уже давно пора в Кащенко свезти. И так каждый день. Ни житья, ни покоя, ни книжку почитать, ни телевизор посмотреть – только и доказываю ему, что я не верблюд. Без конца ссоримся, но быстро миримся. Зато когда все хорошо, от любви и восторга хочется бегать по потолку. Так и живем – из огня в полымя и быстрей обратно…»
А через три года:
«В Венецию мы так и не попали. На трехлетнюю годовщину нашей свадьбы (16 марта, если вы помните), Марк пропал на неделю. А потом появился, как ни в чем не бывало. Я уже не горю и не жду и не прислушиваюсь к телефону. Нет в нем той божьей искры, что сразила меня наповал четыре года тому назад. И живет он, а может, и я тоже, кто ж тут разберет, скорее воспоминаниями о нас или будущим…»
Я даже не знаю, кем был ее Марк – то ли философом, который вскоре «забросил философский камень куда подальше», то ли фотографом, подающим большие надежды, которым не суждено исполниться.
– Кто он был? – я спросила у Анны Ильиничны, мамы Иры.
– Он был шалопай, – ответила она, не раздумывая.
«Чем больше расстояние, отделяющее меня от тех безумных лет, – напишет потом Ира, – тем яснее я вижу качества, за которые я в свое время вознесла его на пьедестал. В нем есть какое-то поступательное движение, в котором интеллект и творческая натура перемешиваются и искрятся, оживляя друг друга. Это совершенно не значит, что с ним можно ужиться рядом…»
А между тем, там кипели нешуточные страсти, и эта любовь едва не стоила ей жизни.
– Как-то раз мы были в Винчестере в гостях у приятеля Марка – настоящего лорда, – она мне рассказывала. – Мы немного выпили – и не только, ну, и неожиданно разругались с Марком в пух и прах. Я решала какие-то психологические проблемы, мне хотелось подняться над ними в прямом смысле слова, я побежала в парк и залезла на дерево. Отсидевшись на дереве, в полном порядке я стала спускаться. Дальше все вспоминается вспышками – пунктирно, хотя случилось вмиг, но в памяти запечатлелось замедленно: вот я вижу, как ветка, за которую я схватилась рукой, обламывается, я солдатиком лечу вниз, и мысль отстраненная – не может быть, чтобы это случилось со мной. Я лечу, лечу и прямо чувствую – какое оно высокое, это дерево. Падаю. Перелом бедра, стрессовая волна по всему позвоночнику, сжатие позвоночных дисков, шейных позвонков… В больнице, куда меня отвезли на скорой помощи, мне сразу пообещали, что я не буду ходить, мне светит инвалидная коляска. Но операцию сделали так удачно… Шунты в бедре… Корсет – голубой, сияющий, представляешь, можно выбрать любой – сплошь радужные тона! Что касается шеи – прогноз был, что я окривею, как Серая Шейка. …Поэтому я теперь боюсь на роликах кататься, – закончила она свой рассказ, поскольку я ее позвала на роликах в Ботанический сад, и вот такой получила развернутый ответ.
Дальше – месяцы постельного режима, костыли, строжайшая диета, гимнастика, упражнения для ноги. «Главная новость – я теперь хожу в бассейн. Два раза в неделю. Последний раз проплыла 2,5 км. Почти как в бытность свою на тренировке. После первого заплыва позвоночник у меня просто раскалывался, но видно ему это дело пошло на пользу, и чувствует он себя с каждым разом все лучше и лучше. На мою последнюю тренировку Марк со мной пристроился. Тут я ему показал, где раки зимуют. Он смотрел на меня влюбленными глазами и даже не пытался угнаться за моей стремительной тенью…».
«…Да, забыла сказать, что я забросила костыли и уже неделю хожу с палочкой. С ней конечно не так устойчиво, приходится постепенно привыкать…»
Неясно, письмо, где она «привела в порядок свое запущенное гнездо и сейчас отправляется на урок конной езды», написано до падения с дерева или после? Боксерской аэробикой она занялась точно – после. («Это что-то вроде силовой подготовки с элементами аэробики, танца и бокса. Нагрузка зверская, но ужасно интересно, весело и необычно. Заряд бодрости получаешь такой, что не знаешь потом, куда его девать»).
«Декабрь как всегда сумасшедший: дни рождения, Рождество, Новый Год. В мой день рождения Марк занес подарок (довольно дурацкий!) и заявил, что у него новая подруга – они вместе едут в Африку… (В Африку! Ведь это я уже сколько лет мечтаю отправиться в Африку, и мы с ним строили планы!!.)
Ну, ничего прорвемся. Недаром вы мне прислали такую веселую открытку с изображением цапли, заглатывающей отчаянно сопротивляющуюся лягушку и подписью «никогда не сдавайся!» А я и не собираюсь. У меня еще все впереди. Дополню ее своим секретом долголетия: «Всегда улыбайся!». А повод для радости найдется, главное, не просмотреть его за частоколом дней и путаницей дел. Остановить мгновение, которое – пусть не прекрасно, хотя бы симпатично, и зафиксировать его в виде улыбки – не в этом ли всеприятие себя и происходящего? Жизнь продолжается, и, кстати, во многом зависит от меня, как она будет продолжаться. От этой мысли во мне вскипает заряд энергии и надежды».
Но если Марк и думать забыл про свой философский камень, то Иркин поиск не прекращался ни на минуту:
«За те несколько месяцев, пока лежала в больнице, еще раз на личном примере убедилась, что и палка, и злополучная ветка, и костыль имеют два конца: с одной стороны через столько пришлось пройти, что не приведи Господь, зато, с другой – появилась возможность, о которой мечтают чуть не все в наше занятое время, взять паузу и осмотреться.
Вдруг откуда-то нахлынула масса извечных вопросов, типа, куда идешь, зачем идешь, что на этом пути хотелось бы успеть сделать.
Подступил уже тот возраст, когда надо бы копать не в ширину, а в глубину. Не то, чтобы я стала суеверной после своего падения, но как-то вдруг мимолетность и призрачность пребывания здесь обрели реальную или, точнее, ирреальную форму. Чувство это для меня новое, но совсем не удручающее, а напротив, помогающее полнее жить настоящим, а не мучиться страхами о будущем. Никто не знает, сколько ему в этой жизни отмерено, поэтому жить нужно полно и глубоко каждый день, как будто бы он последний, принимая и спокойно исповедуя аксиому нашего земного непостоянства».
Да и как не начать философски смотреть на свою судьбу, если живешь в Лондоне. Этот город, погруженный в туман, пронизанный светом ночных фонарей, город странников и флибустьеров, поэтов и художников, главный город метрополии, заселенный беглецами из черных колоний, почти каждый здесь – чужак и приезжий, ищущий призрачного счастья. Что толкает людей то сходиться, то разбегаться в разные стороны – изменчивость контуров площадей и улиц, быстрая смена погоды: то дождь, то солнце, недоверие к людям с материка…?
Расставшись с Марком, она сняла квартиру, потом еще одну, красила стены в ультрамариновый жизнерадостный цвет, и покупала, покупала книги.
«Наконец-то появилось больше времени читать не только по работе. На столе – пирамида интереснейших книг, в которую я потихоньку начала вгрызаться. Вот-вот совсем в ней закопаюсь. Мало что сравнится с походом в книжный магазин, где меньше двух часов я никогда не провожу, когда можно всласть порыться среди знакомых, а большей частью еще не знакомых авторов. Очень много читаю, в том числе, современную английскую прозу, о которой в России не слыхивали. Целая армия мыслящих талантливых людей творит достойную литературу. Глазами я бы всё купила, благо подобный выбор в Москве еще не один десяток лет будет только сниться. А потом пойти в кофейню – мое любимое полубогемное кафе, меня там уже знают как облупленную, и листать только что купленные книги вперемешку с маленькими глотками капучино…»
Я привожу отрывки из ее писем, как образцы не только эпистолярного жанра, но – живой современной художественной прозы, с особым ритмом, тоном, интонацией, окрашивающей любой текст Иры, превращая его в рассказ об удаче.
Тем более, при таком подходе:
«На хорошее письмо четыре-пять часов (с паузами), как отдай, но мне для вас ничего не жалко. Для долгого спокойного разговора нужна свежая голова и время. Зато после остается такое хорошее чувство. А еще я хочу, чтобы вы воспринимали меня не только как свое кровное чадо, но и как самостоятельный кусочек жизни, который пульсирует то быстрее то медленнее, но не зазря, и не просто так…».
Однажды, после всех ее любовных неурядиц, как в сказке, на горизонте появился богатый русский бизнесмен (читай, царевич!), готовый ради нашей Ирки на все. Я этой истории не слышала от нее, рассказываю рассказанное родителями. …И увез ее из Лондона.
– Куда ж я поеду, – она отступала на попятный, – гляди, у меня сколько …книг!
Тогда он снарядил корабль, упаковал все книги, скопившиеся у нее за годы жизни в Англии (так и вижу вереницу малайцев, несущих по трапу пачки книжек на голове), и на своей каравелле, а, может, на ковре-самолете, доставил ее с поклажей в Москву – к неописуемой радости Анны Ильиничны и Евгения Августовича (которые, как ни старались, так и не вспомнили имени этого благородного мистера Икс).
Напрасно он предлагал ей руку и сердце, и двухэтажную квартиру на Остоженке, зря Аня с Женей облегченно вздохнули – мол, дочь вошла в тихую гавань, обрела личное счастье. Вы же знаете Ирку, это совершенно не ее вариант. Не выходило у нее голливудского хэппи-энда, она была режиссером артхауза своей жизни и вечным путником, следовавшим по неведомым орбитам.
Что удивительно, очередная съемная квартира у нее оказалась в доме, на крыше которого Лёня построил себе мастерскую, так называемую Поднебесную, где все под рукой, что нужно художнику и поэту, все рядом: луна, звезды, ветер, белый снег. Зимой, когда заснеженные улицы становятся черными от машин, Поднебесная Тишкова долго сохраняет белизну, разрисованную следами от его лыж.
Как-то летом Лёня выбрался на крышу проведать свое небесное воинство, глянул вниз на спины белых голубей, их кто-то, неразличимый, гонял далеко внизу, и увидел на зеленой лужайке бульвара странное существо в ярких одеждах, колдовавшее над неясной конструкцией – то ли оленем, то ли деревом, Лёня не понял.
По бульвару шли прохожие в серых одеждах, сутулые, в руках сумки, пробегали дети, на секунду они останавливались и глазели на художника, да, именно так и подумал Лёня, что это был художник: он плавно водил по воздуху рукой, и перед ним разгоралось золотое нечто.
В этом было такое несоответствие месту – по странности жестов, по цветовой гамме, подобного никогда за Чертановым не замечалось! И только спустя несколько дней тайна разрешилась: в соседней мастерской под крышей Поднебесной поселилась Мелдрис, и прямо на бульваре из проволоки, бумаги и других материалов она создавала ангела, раскрашивая его золотым спреем.
Вскоре Ира навестила Лёню со своим приятелем Эндрю, голубоглазым, кучерявым диджеем из Гоа. Они принесли бутылку бордо, сыр, удобно расположились на крыше и беседовали под небом голубым обо всем на свете, провожали солнце.
Там же, во дворе, однажды осенью я увидела ее припаркованный желтенький «пежо» и написала на опавшем кленовом листе шариковой ручкой:
«Позвони мне, позвони…»
Шел дождь, и я прилепила его к лобовому стеклу.
Она позвонила.
С юности, если меня сильно впечатлял какой-то человек, я садилась и год-другой вязала ему свитер. За мою жизнь таких экземпляров набралось около двадцати, как правило, это экстраординарные личности, в основном, мужчины, Ирка была одной из немногих женщин – после мамы.
Люся попросила ей вывязать на темно-синем фоне белым стихотворение Ли Бо с одним разноцветным иероглифом, означающем покой и счастье. Лёня – Даблоида на фасаде, красное Существо с большой стопой и маленькой головой. Серега в детстве заполучил кофточку с детальным изображением многолюдного парусника, борющегося с разбушевавшимися волнами, над которым клубились тучи грозовые и с криками носились белоснежные чайки. Он призадумался и сказал:
– Пусть твои музейные вещи носят твои музейные друзья.
(Пара таких свитеров, действительно, находятся сейчас в музеях – светлой памяти поэта Якова Акима в Галиче и Даура Зантарии – в Сухуме).
Ира придумала себе золотого Дракона в пылающем небе над облаками.
Через год она его получила.
В день рождения – по обыкновенной почте мне пришла от нее открытка:
Думаю, книги, которые она отыскивала, переводила или редактировала, становясь для них проводником и тропинкой к читателю, были ариями из этой же оперы.
«Блаженствую с Босоногим Доком, – я ей писала в апреле 2010-го. – Какая важная, нужная книга, какой подарок блуждающему в потемках собственных недр человечеству! Вот что надо изучать в школе с первых дней, а не Закон Божий – с его заведомым, отнюдь не peaceful, разделением на конфессии и национальности.
Словечки, фразы, а интонация! Веселый дух, которым пронизано все и вся! Оказывается, достаточно потереть с утра коленки – чтобы весь день чувствовать себя счастливым? А до чего прозвучала глубоко и звонко глава об Инь и Ян. «Вместе вы сила, а порознь могила» – сама сочинила?
Высокая поэзия!
Джефф Дайер ждет своей очереди.
Хорошей поездки, внимательней будь…»
Как раз незадолго до этого Ирку обворовали, и где?! На просветляющем пятиритмовом танце у Ричарда Ланга. Я ее пригласила, чин чином, как говорила моя Люся, надо общаться письмами, а встречаясь – только танцевать! Несколько часов мы отплясывали с ней и Седовым – кто во что горазд, и буквально в момент наивысшего нашего духовного подъема какой-то искатель истины пробрался в раздевалку и вытащил из огромной Иркиной кошелки, распахнутой всем ветрам посреди гардероба, – и яблоки там, и что угодно для души, все это манит, и каждый может выбирать на свой вкус, – мобильный телефон и кошелек.