– Он же не идиот. Верхом за ним было не угнаться. Он мог бы доскакать до Рамбуйе и сесть на парижский поезд. А там уже Лиссабон, Неаполь, Копенгаген и что душе угодно. Оставил бы нас далеко позади.
– В таком случае он не взял бы Диониса, тем более без седла. Нет, он задумал что-то другое, – сказал Адамберг, опуская стекло и высовывая наружу руку.
Он всегда так делал, чтобы почувствовать капли дождя на ладони.
– Или вообще ничего не задумал, – сказал Данглар.
– Что было бы еще тревожнее, но почему бы и нет. Пустая голова, красивое лицо? Полная противоположность Виктору. Тонкий ум, неблагодарная внешность.
– А Виктор? Он мог прочесть письмо Алисы Готье и помчаться в Париж.
– Чтобы заткнуть ее, мог, да. Но у Виктора не было никаких причин убивать своего шефа. В отличие от всех остальных.
– Это правда, – согласился Данглар. – У Селесты, Пеллетье, да и у любого из соседей могло возникнуть желание прикончить Анри Мафоре. Если верить Бурлену, он нажил целое состояние. Семейство Мафоре приобрело около тысячи картин между 1870 и 1930 годами. Такие суммы – лучший катализатор всякого рода драм и приступов ярости. Только вот зачем им топить Алису Готье.
– И тем более рисовать непонятный знак.
– Кстати, о знаке.
Данглар вздохнул, поудобнее устраиваясь на сиденье.
– Вы раздражены, потому что не смогли его расшифровать.
– Это еще слабо сказано. А почему вы заговорили о гильотине? Этот знак похож на что угодно, кроме гильотины.
– Я заговорил о гильотине, потому что это гильотина.
Майор в темноте покачал головой. Адамберг замедлил ход и притормозил на обочине.
– Это еще зачем? – проворчал Данглар.
– Не для того, чтобы пописать. Я хочу нарисовать вам гильотину. Или, вернее, этот рисунок гильотины. То есть я нарисую вам рисунок.
– Вот оно что.
Адамберг включил аварийные огни и повернулся к майору.
– Вы хорошо помните Революцию? – спросил он, отодрав от штанов шарик репейника.
– Французскую? Помню, хотя я при этом не присутствовал.
– Отлично, потому что я не помню. Но я знаю, что как-то раз один инженер предложил использовать гильотину для казни осужденных, чтобы их всех можно было обезглавить одним и тем же способом, не причиняя страданий. В то время она еще не предназначалась для Террора.
– Не один инженер, а один великий врач. Доктор Гильотен.
– Вот-вот.
– Жозеф Игнас Гильотен.
– Вам виднее.
– До того он был врачом графа Прованского.
– Данглар, вам нарисовать рисунок или как?
– Рисуйте.
– Король пока еще король. И не говорите мне, что его звали Людовик Шестнадцатый, я сам знаю. На каком-то там собрании Гильотен продемонстрировал свое изобретение. Говорят, его величество при этом присутствовал.
– Значит, до августа 1792-го.
– Наверняка.
Майор нахмурился, и Адамберг закурил помятую сигарету, протянув другую своему помощнику. В тишине зажглись две огненные точки.
– Такое ощущение, что мы одни на свете, – негромко сказал Адамберг. – Куда подевались люди? Все остальные?
– Живут себе. Просто в данный момент они не рисуют рисунки на обочине.
– Говорят, – продолжал Адамберг, – что доктор показал им чертеж классической гильотины. Потому что на самом деле она уже давно существовала.
– С шестнадцатого века. Но Гильотен усовершенствовал систему.
– А раньше что собой представляла гильотина?
– У нее было округлое лезвие.
– Вот так, значит. – Адамберг начертил на запотевшем стекле две параллельные линии, соединив их полукругом.
– Да, так. Либо с прямым лезвием. А Гильотен решил, что косой нож будет рубить гораздо эффективнее и быстрее.
– Ну, мне не так рассказывали. Мне рассказывали, что король, поднаторевший в механике куда больше, чем в политике, схватил чертеж, изучил его и, недолго думая, перечеркнул округлое лезвие наклонной линией, обозначив таким образом трансформацию устройства. Именно он видоизменил гильотину и усовершенствовал ее. – Адамберг дорисовал на стекле поперечную линию. – Вот так.
Данглар, в свою очередь опустив стекло, стряхнул наружу пепел. Адамберг отлепил еще один шарик репейника и положил его на приборную панель.
– Это что еще за история? – спросил Данглар.
– Именно что история, и я не говорил, что она подлинная. Я сказал, что слышал ее. Людовик Шестнадцатый вроде бы самолично нарисовал безупречный механизм, при помощи которого его позже обезглавили.
Данглар с недовольным видом выдыхал дым сквозь зубы.
– И где вы это вычитали?
– Нигде не вычитал. Помните ученого старика с площади Эдгара Кине? Он мне как-то раз рассказал эту легенду, начертив пальцем то же самое на влажном столике в кафе “Викинг”. Извините, Данглар. – Адамберг включил зажигание. – Нет ничего унизительного в том, чтобы чего-то не знать. Я бы тогда вообще забуксовал.
– Я не унижен, а ошарашен.
– И что вы теперь думаете? О знаке?
– Он не имеет отношения к Революции. В противном случае не было бы намека на короля.
– На обезглавленного короля, Данглар. Это разные вещи. Можно рассматривать его как знак высшего Террора, высшей кары.
– Если именно это намеревался изобразить убийца.
– Должно быть, совпадение. Достаточно поразительное.
– То есть наш убийца увлекается историей.
– Вовсе не обязательно. Даже мне этот рисунок знаком. Наверно, у убийцы прекрасная память.
– Гипермнезия.
– Как у Виктора, например.
Адамберг вел машину молча, они уже подъезжали к Парижу.
– Мы, как выясняется, совсем не одни на свете, – заметил он, обгоняя грузовик. – Одним словом, это некто, кто размышляет о Революции.
– Несомненно.
Глава 11
В противоположность Данглару, Адамбергу не требовался долгий сон. Он открыл глаза в семь часов и, пока его сын Кромс резал хлеб, зарядил кофеварку. Кромс заморачивался не больше отца, и поэтому ломти у него получались толстые и разнокалиберные.
– Трудная ночь была?
– Покойник в долине Шеврёз. Допросы, его сынок, нервозный и смазливый, как девчонка, секретарь с весьма причудливой памятью, жлоб, заправляющий конезаводом, женщина в лесной хижине, кабан, местный ресторанчик, гильотина Людовика Шестнадцатого, прóклятая башня, заваленная вороньим пометом, и все это в местечке под названием Брешь, не обозначенном на карте.
– Все рассыпается?
– Наоборот, все свалено в кучу.
– Вчера голубь залетал. Ты его пропустил.
– Он уже месяца два не показывался. С ним все в порядке?
– Лучше не бывает, но он опять насрал на стол.
– Хотел тебя порадовать.
В девять часов Адамберг собрал практически всех своих подчиненных в самом просторном зале, который Данглар когда-то удачно окрестил Соборным. А самый маленький, где офицеры собирались узким кругом, – Залом капитула. Эти названия вошли в обиход. Заспанный Данглар в это утро тоже сидел в Соборном зале, протягивая руку к стаканчику с кофе, который принес ему Эсталер. Тут, как и везде, молодой бригадир разносил всем кофе – он сам выбрал себе эту миссию и блестяще с ней справлялся – в отличие от всех прочих миссий, как считали некоторые. Ну а вообще в его вытаращенных зеленых глазах, казалось, застыло выражение крайнего изумления. Эсталер поклонялся двум кумирам – комиссару и могучей и всемогущей Виолетте Ретанкур, которой родители явно по недоразумению дали имя нежной фиалки, не ожидая, что дочка вымахает до метра девяноста четырех сантиметров и наберет сто десять кило мышечной массы. Глубинная несхожесть двух божеств то и дело повергала Эсталера в печальное недоумение, ибо на развилке ему трудно было выбрать правильный путь.
Адамберг, не имея ни малейшей склонности к обобщениям и внятным отчетам, переложил эту задачу на плечи Данглара, который кратко изложил факты, начав с женщины в ванне – полностью одетой, уточнил он, обращаясь к лейтенанту Ноэлю, известному пошляку, – и закончив пробежкой по лесу вслед за кабаном. Он строго соблюдал хронологию событий, не отклоняясь при этом от темы, и это искусное хитросплетение неизменно восхищало Адамберга. Все, разумеется, понимали, что майор Данглар не преминет сделать пару ученых загогулин, и это слегка удлинит его повествование, но им было не привыкать. Майор Мордан, заинтригованный женщиной в лесной избушке и зловещей башней, вытянул длинную шею, увенчанную сморщенной головой, и сразу стал похож на пожилую цаплю, меланхолически поджидающую рыбу. Мордан слыл тонким знатоком сказок, что, впрочем, являлось слабым подспорьем для службы в уголовном розыске, равно как и недюжинные познания Вуазне в области ихтиологии – науке о рыбах, Адамберг в конце концов уяснил это. Особенно хорошо он разбирался в пресноводных рыбах. Страсть Вуазне, правда, распространялась на животный мир во всем его многообразии, так что он сразу задумался, какие именно представители семейства вороновых населяют башню, – галки, вороны или грачи?
И только тихий и незаметный Жюстен, сидевший рядом с Ретанкур, которая с легкостью могла сдуть его с места, аккуратно все записывал.
Пока Адамберг отдирал с брюк колючки, Данглар пустил по кругу рисунок загадочного знака, и все по очереди растерянно качали головами, за исключением лейтенанта Вейренка де Билька, пиренейца и уроженца тех же мест, что и Адамберг. Вейренк на мгновение задержал бумажку в руке под внимательным взглядом комиссара, помнившего, что его земляк в первой своей жизни преподавал историю.
– Никаких идей, Вейренк? – поднял голову Адамберг.
– Не знаю. Это репейник?
– Да, прошлогодний. Он высох, но все равно здорово цепляется. Мне лично это напоминает гильотину. Давайте, Данглар, вам слово, только не застревайте слишком долго на Жозефе Игнасе Гильотене.
Довольно вялый доклад Данглара о Людовике XVI, округлом лезвии и его последующей трансформации в прямое и наклонное, был встречен растерянным молчанием. Только Вейренк усмехнулся, глядя на Адамберга, и на сей раз в его задранной губе и косой улыбке чувствовалось скрытое удовлетворение.
– Революция? – спросила Ретанкур, сложив полные руки. – На этой идее, я думаю, можно поставить крест?
– Я ничего не утверждал, – отозвался Адамберг. – Я лишь сказал, что меня это наводит на мысль о Революции. Экспертиза показала, что знак начертили именно так – сначала две вертикальные палочки, потом изогнутую линию, потом наклонную перемычку.
– Идея красивая, – вмешался Меркаде, который в кои-то веки бодрствовал, проявляя максимальную живость ума.
Меркаде, страдая гиперсомнией, вынужден был каждые три часа уединяться для сна, и весь личный состав, сплотив ряды, скрывал этот факт от дивизионного комиссара.
– Но все же, – продолжал он, – не совсем понятно, откуда взялась гильотина смешанного революционно-монархического типа в контексте исландской трагедии.
– Совершенно непонятно, – согласился Адамберг.
– Тем более у нас нет никаких подтверждений тому, что речь идет об убийствах, – сказал Ноэль хриплым голосом, засунув кулаки в карманы кожаной куртки. – Может, наши покойники, Алиса Готье и Анри Мафоре, воспылали друг к другу страстью, несмотря на мороз, – усмехнулся он, – и теперь решили вместе уйти из жизни.
– Но у нас нет ни малейшего следа их звонков друг другу, – сказал Данглар. – Бурлен проверил его телефонную линию за год.
– Готье могла ему писать. Они покончили с собой, оставив свой личный условный знак. Нет, тут ничто не указывает на убийство.
– Теперь указывает, – сказал Адамберг, взяв мобильник. – Лаборатория не теряла времени даром. Данглар сообщил вам, что руки самоубийцы, Анри Мафоре, были покрыты порохом. Но в таком случае предполагаемый убийца в перчатках должен был нажать на большой палец Мафоре, чтобы выстрелить, и тогда порох бы не попал на ноготь. А порох везде. Значит, самоубийство. Но я попросил их провести более детальные анализы.
– Понимаю, – заявил Эсталер с важным видом, но на лице его мелькнуло замешательство.
– Выяснилось, что следы остались на запястьях, – продолжал Адамберг, – в том месте, где убийца должен был бы схватить Мафоре за руки. И обнаружен отчетливый след на большом пальце правой руки. Белая черточка шириной три миллиметра. То есть преступник нажал-таки на палец жертвы, но при помощи бечевки или, скорее, прочного кожаного шнурка. Мафоре был убит.
– Если знак у них один и тот же, – упорствовал Эсталер, потирая лоб, – то женщину в ванне тоже убили.
– Правильно. И знак начертил убийца.
– Не сходится, – подала голос Ретанкур. – Если он намеревался замаскировать оба убийства под самоубийства, зачем рисовать знак? Не будь его, покойники стали бы фигурантами двух разных дел, и все на этом. А?
– Может, он хотел заявить о себе? – предположил Вуазне. – И начертал символ своего могущества? Эту, образно говоря, гильотину?
– Банальные соображения, – сказала Ретанкур.
– Ну и ладно, – возразил Мордан. – Банальность – основа жизни. Очень редко на нас слетают с небес жемчужины, золотые песчинки и блестки. И в этом океане заурядности жажда власти – банальный порок, с легкостью завладевающий человеком. Так почему же гильотине не быть символом могущества?
– Роялист? – предположил Адамберг. – Революционер? Какая, в сущности, разница. Этот знак указывает на высшую власть.
– Что тут такого высшего? – спросил Меркаде.
– Исландия. Он держал там в своей власти одиннадцать человек и держит их по-прежнему, впадая от этого в эйфорию. Теперь их осталось шестеро.
– И всем грозит смертельная опасность, – заметил Жюстен.
– Только если они проговорятся.
– Но их заговор молчания уже дал трещину, – сказал Адамберг. – Две смерти за два дня. Об этом сообщили в прессе. Шестеро оставшихся всё поняли. Что они будут делать – заткнутся, затаятся, сломаются?
– Защитить их нереально, – удрученно добавил Данглар. – Все они, если не считать Виктора, пожелали остаться неизвестными. У нас есть топ-менеджер Жан, некто док, приятельница Готье – “эксперт по охране окружающей среды”, – знаток северных птиц и спортсмен. И все. В группу риска надо добавить и Амадея.
– Если только Амадей сам их не убил, – возразил Мордан. – Мотивы у него были. Почему бы его прямо сейчас не взять в оборот.
– Потому что обороты будут вхолостую, – сказал Адамберг.
Он собрал колючки в кучку и надолго затих.
– Восемь человек сразу после обеда отправятся в Брешь, – приказал он. – Вы в том числе, Эсталер.
– Эсталер может и тут подежурить, – сказал Ноэль с обычной издевкой.
– Эсталер вызывает доверие у тех, кого допрашивает, – отозвался Адамберг, – в отличие практически от всех полицейских, и от вас тоже, лейтенант. Соберите там всякие сплетни. Что бы это ни было – злословие, комплименты, обиды, правда, ложь, подозрения, неприязнь. Пообщайтесь с деревенскими жителями, местными шишками и мэрами Сомбревера и Мальвуазина, короче, чем больше, тем лучше. Что представлял собой Анри Мафоре? Его жена? А Селеста? Пеллетье? Амадей? Виктор? Кто, что и почему.
– Любопытно, – заметил Данглар, – что первой жертвой новой гильотины в 1792 году стал вор по фамилии Пеллетье.
– Данглар, прошу вас, – лениво сказал Адамберг, – они все проголодались, а в два им уже надо ехать. Равно как и вам. Зайдите к нотариусу Анри Мафоре. Меркаде пойдет с вами, он хорошо считает. Говорят, у Мафоре осталось огромное состояние. Мордан, возьмите себе в помощь кого хотите и поройтесь в прошлом его жены. Ноэль, вам достается говнюк, управляющий конюшней, он, кстати, отсидел, это по вашей части. Захватите с собой Ретанкур. Учитывая манеры клиента, она вам пригодится. И не подходите к лошадям сзади, по его свистку они вполне могут вас лягнуть. Вейренк, вы вплотную займетесь Амадеем, сыном Мафоре. Фруасси, оставайтесь в городе, на вашу долю выпадает Алиса Готье, допросите заново ее соседа, сиделку, коллег, разнюхайте там все.
– А в башню можно зайти? – спросил Вуазне, которому не давали покоя вороны.
– Зачем?
– Ну, чтобы составить себе общее представление.
– Зайдите, лейтенант, раз уж вам так хочется. И, если будет время, наберите ведро помета и рассыпьте его вокруг домика Селесты. Только не говорите, что он из башни, она ее боится как огня. Поначалу с ней тяжело. Но вообще она молодец.
– Почему? – спросил Керноркян.
– Почему тяжело?
– Нет, почему помет?
– Там много гадюк. Либо она их себе навоображала. А ее домик на ладан дышит. Надо его обложить пометом.
– Хорошая мысль, – одобрил Вуазне, – они боятся этого запаха. А она? С ней тяжело, но она молодец?
– Так часто бывает, если приходится защищать ребенка всем ветрам назло. Только вот почему она так его защищает? Найдите ответ общими усилиями. Поужинайте в “Трактире Брешь”. По мнению комиссара Бурлена, их кухня выше всяких похвал.
– “Брешь”? – удивленно переспросил Меркаде.
– Именно, лейтенант. Они назвали так ничейный участок земли между двумя деревнями, не обозначенный на карте. “Трактир Брешь”, часовня Брешь, башня Брешь.