— Стоп. Стоп. Залезай в мою машину. Знаешь что? Ты за рулём. Это всё пугает меня до смерти.
Генри бросил ему ключи.
Он забрался внутрь.
В этом была какая-то нездоровая правильность, как если бы Гэнси всегда знал, что погоня будет проходить именно так. Когда Камаро остался позади, время сместилось, и он оказался внутри. Над ними во́роны метались и разрывали черноту. Иногда они застывали на уровне зданий, иногда пропадали на уровне деревьев. Под последним городским фонарём они сверкали и мерцали, словно лопасти вентилятора. Гэнси и Генри проезжали последние остатки цивилизации и удалялись в сельскую местность. В голове Гэнси Генриетта была настолько велика, что его немного удивило, так как он не обращал на это внимания, насколько быстро огни маленького города исчезли в зеркале заднего вида.
За пределами Генриетты вороны разделились и отклонились на север. Они летели быстрее, чем, Гэнси считал, птицы могут летать, Погоня за ними была делом непростым; во́роны летели идеально прямо, в то время как Фискеру приходилось придерживаться дорог. Сердце Гэнст кричало ему: «Не потеряй их. Не потеряй его. Не теперь».
Он не мог отделаться от мысли, что это его единственный шанс.
Его голова не думала. Думало сердце.
— Вперёд, вперёд, вперёд, — подбадривал Генри. — Я взгляну, где копы. Вперёд, вперёд, вперёд.
Он набрал что-то на телефоне, а затем нагнулся, чтобы посмотреть, как снаружи машины робопчела убралась делать для него работу.
Гэнси двигался вперёд, вперёд, вперёд.
На северо-восток, по запутанным дорогам, на которых Гэнси, вероятно, бывал и раньше, но уже не помнил. Разве он не исползал весь штат? Во́роны вели их через горы по извилистым дорогам, которые превращались в грязь, а потом снова в асфальт. В какой-то момент Фискер прижался к склону горы, и взор уткнулся вниз, где оказался горный перепад и ни одного ограждения. Потом дорога снова вернулась к асфальту, и деревья скрыли небо.
Во́роны мгновенно стали невидимыми за чёрными в ночи ветвями и улетали в каком-то направлении без них.
Гэнси нажал на тормоз и опустил окно. Генри, не задавая вопросов, сделал то же самое. Оба парня наклонили головы и прислушались. Зимние деревья скрипели на ветру, в отдалении внизу катились по шоссе грузовики; во́роны безотлагательно взывали друг к другу.
— Туда, — тотчас же указал Генри. — Направо.
Фискер бросился вперёд. Гэнси решил, что они двигались вдоль энергетической линии. Как далеко полетят во́роны? В Вашингтон? Бостон? Весь путь через Атлантический океан? Он должен был верить, что они не полетели бы туда, куда он за ними не сможет последовать, потому что он уже сказал, что сегодня ночью всё закончится, и именно это он имел в виду.
Птицы безошибочно продолжали лететь. В темноте замаячил знак автомагистрали.
— Там было написано 66? — произнёс Гэнси. — Это съезд на трассу 66?
— Не знаю, чувак. Цифры меня запутывают.
Это было шоссе I-66. Птицы мчались вперёд; Гэнси выехал на трассу. Так было быстрее, но немного рискованнее. Если во́роны сменят путь, вариантов свернуть не будет.
Птицы не дрогнули. Гэнси прибавил скорости и ещё прибавил.
Птицы направлялись вдоль энергетической линии, возвращая Гэнси к Вашингтону и к дому его детства. У него возникла внезапная ужасная мысль, что именно туда они его и вели. Назад к дому Гэнси в Джорджтауне, где он выучил, что его конец был только началом, и, наконец, признал, что должен был вырасти, чтобы стать просто другим Гэнси со всем вытекающим.
— Что, говоришь, там было? I-66? — спросил Генри, снова печатая в своём телефоне, когда ещё один знак пролетел мимо них, объявляя трассу I-66.
— Как же ты водишь машину?
— Я не веду. Ты за рулём. Сколько миль, судя по столбикам?
— Одиннадцать.
Генри изучал телефон, от экрана лицо отсвечивало синим.
— Эй. Эй. Помедленнее. Копы в миле отсюда.
Гэнси позволил машине двигаться в планирующем режиме где-то близко к ограничению скорости. И конечно, тёмный раскрас полицейской машины заблестел где-то чуть меньше чем через милю после того, как на неё указал Генри. Генри отсалютовал копам, когда они проезжали мимо.
— Спасибо за службу, робопчела.
Гэнси напряжённо рассмеялся.
— Ладно, теперь ты... погоди. Робоплеча может найти нам съезд?
Во́роны всё дальше с каждой милей удалялись о трассы, и теперь становилось совершенно понятно, что они отклонялись в сторону насовсем.
Генри тыкал в телефон.
— Две мили. Съезд номер двадцать три.
Две мили в постоянно расширяющемся треугольнике создадут большое расстояние между во́ронами и автомобилем.
— Робопчела может не отставать от птиц?
— Сейчас выясню.
Итак, они неслись вперёд, стаю в темноте становилось всё труднее разглядеть, и, наконец, она исчезла. Пульс Гэнси лихорадочно стучал. Он должен был довериться Генри; Генри должен был довериться робопчеле. На развилке Гэнси съехал с магистрали. Не наблюдалось никакого признака во́ронов: вокруг только обычная ночь Вирджинии. Он почувствовал себя странно, когда осознал, где они находились – возле Делоплейна, теперь уже довольно далеко от Генриетты. Это был мир старых денег, лошадиных ферм, политиков и миллиардеров шинных компаний. Это не место архаичной дикой магии. Днём оно раскрылось бы как место благородного очарования, место, так долго любимое и возделываемое, что было невозможно вообразить его потерявшим над собой власть.
— Теперь куда? — спросил Гэнси. Они ехали в никуда, в заурядность, в жизнь, которую Гэнси уже проживал.
Генри ответил не сразу, склонив голову над телефоном. Гэнси хотел втопить педаль газа в пол, но, если они выбрали неверный путь, в этом не было смысла.
— Генри.
— Прости, прости. Понял! Гони, сверни направо, когда сможешь.
Гэнси выполнил указания с такой оперативностью, что Генри положил руку на потолок, чтобы удержаться.
— Круто! — выдал Генри. — А ещё класс.
А потом вдруг снова возникли во́роны, стая кувыркалась и преобразовывалась над верхней границей леса, идеально чёрная на фоне тёмно-фиолетового неба. Генри ударил по потолку в молчаливом триумфе. Фискер выехал на широкую, четырёхполосную трассу, пустую в обоих направлениях. Гэнси только начал снова разгоняться, когда во́роны закружили птичьим торнадо, поднимаясь в полёте невидимым восходящим потоком, резко меняя линию поведения. Фары Фискера отыскали в конце дороги вывеску частной недвижимости.
— Туда. Туда! — произнёс Генри. — Стой!
Он был прав. Птицы появились на подъездной дорожке к дому. Гэнси уже подорвался туда. Он изучил вид впереди, поблизости не было ни одного разворота. Он не потеряет птиц. Он их не потеряет. Опустив окно, Гэнси высунул голову наружу, чтобы убедиться, что ночная трасса позади была всё ещё тёмной, затем дал задний ход, коробка передач заскулила от возбуждения.
— Нормуль, — сказал Генри.
Фискер поднялся на крутую подъездную дорожку. Гэнси даже не затормозил, так как не посчитал, что кто-то может быть дома. Было поздно, он был странным и запоминающимся в таком роскошном автомобиле, и здесь был частный уголок старомодного мира. Это не имело значения. Он бы придумал, что сказать собственникам, если бы до этого дошло. Он бы не оставил во́ронов. Не в этот раз.
Фары осветили запущенное великолепие: огромные зубы ландшафтных камней, выстилающих подъездную дорожку, между ними росла трава; дощатый забор в четыре болтающихся доски; асфальт треснул и изрыгал мёртвые сорняки.
Ощущение, что время ускользало, теперь стало даже сильнее. Он был здесь раньше. Делал это или проживал раньше эту жизнь.
— Это место, чувак, — произнёс Генри, вытягивая шею, стараясь всё разглядеть. — Это ж музей.
Подъездная дорожка поднималась, пока не становилась выше границы леса и не достигала гребня. В конце дороги находился огромный круг, а за ним маячил тёмный дом. Нет, не дом. Гэнси, который вырос в замке, узнал замок, как только увидел. Этот был намного больше, чем нынешний дом его родителей, украшен колоннами, кровельным настилом, портиками и оранжереями, просторное образование из кирпича и сливок. Однако в отличие от дома его родителей древесина этого замка заросла высокой сорной акацией, а плющ заполз на кирпичную ограду лестницы, ведущей к парадной двери. Кусты роз вымахали неровными и безобразными.
— Не очень привлекательный видок, — подметил Генри. — Немного требует ремонта. Хотя было бы неплохо проводить на крыше зомби-вечеринки, йоу.
Пока Фискер медленно тащился по кругу, во́роны наблюдали за ними с крыши и с ограды настила. Ощущение дежавю ворвалось в разум Гэнси, как когда он смотрел на Ноа и видел и живую, и мёртвую его версии.
Гэнси задумчиво коснулся своей нижней губы.
— Я бывал здесь.
Генри смотрел на во́ронов, которые неподвижно глядели в ответ. Ожидая.
— Когда?
— Я здесь умер.
Глава 52
Еще до того, как заснуть, Ронан знал, что находиться в Энергетическом пузыре будет невыносимо, но не осознавал насколько.
Это ухудшение невозможно было увидеть глазами, оно было на уровне эмоций. Демон по-прежнему работал над деревьями, землёй и небом, но также он разрушал и чувства леса, вещи, которые делали грёзу грёзой, даже если она не обладала каким-то чётким описанием. Теперь каждый виноватый вздох пропитывался подобием лжи. Это было сродни уханью желудка вниз, после обнаружения тела. Это было похоже на грызущее чувство подозрительности, с которым вы распрощались, потому что у вас и без того огромная проблема, и лучше бы вам было бы вообще умереть. Это был стыд вожделения того, что нельзя; это был гадкий трепет почти мертвеца. Это было всё вместе разом.
Прежде кошмары Ронана были чем-то одним или двумя из выше перечисленного. Крайне редко всё сразу. Такое бывало раньше, когда они хотели его убить.
Разница заключалась в том, что он тогда был одинок. Теперь же в мире бодрствования его поддерживали Мора и Кайла — Кайла, сидя на капоте его машины, а Мора — на заднем сидении. Он мог чувствовать их энергию, которая была будто руками, обхватившими его голову и блокирующими все ужасные звуки. И у него был разум Адама, здесь, в грёзах. В реальном мире тот снова впал в транс на пассажирском сидении, и в этот раз он стоял в разрушенном лесу, ссутулившись, с неуверенным лицом.
Ну нет. Ронану нужно было признаться самому себе, что, хотя они и упрощали всё, не существовало никакой разницы между его старыми ночными кошмарами и этим. Настоящая разница заключалась лишь в том, что тогда ночные кошмары хотели его смерти, и Ронан тоже её хотел.
Он осмотрелся в поисках безопасного места, места, где его творение могло бы спокойно, беспрепятственно развиваться. Такого места не существовало. Единственным, что осталось неиспорченным во сне, были Адам и он сам.
Значит, ему придётся полагаться на себя. Ронан прижал ладони друг к другу, представляя, как там формируется крошечный огненный шар. Демону было всё равно. Его уши уловили вздох. Несомненно, принадлежащий его отцу. Несомненно, преисполненный боли. Боли человека, умирающего в одиночестве.
«Твоя вина».
Ронан оттолкнул это. Он продолжал думать об искрящейся крохе, которую сооружал, чтобы найти Гэнси. Он представлял её вес, размер, структуру миниатюрных крыльев.
— Неужели ты думаешь, что я ради тебя здесь останусь? — холодно и отстранённо прошептал Адам ему в другое ухо.
Настоящий Адам стоял, повернув голову в сторону, в то время как неразумное факсимиле отца кричало ему в лицо, тембр его голоса до жути идеально походил на настоящий голос Роберта Пэрриша. Губы Адама исказились в фирменную линию, которая демонстрировала больше упрямства, нежели страха. Он неделями медленно высвобождал себя от пут настоящего отца; этому двойнику сопротивляться легче.
Жить можно.
«Я не прошу его остаться, — подумал Ронан. — Только вернуться». Ему безумно хотелось проверить, был ли объект в его руках тем, чем был задуман, но он чувствовал, как сильно демон жаждал изувечить этот предмет, извратить его, наградить противоположным предназначением, изуродовать. Сейчас лучше не держать его на виду, полагаясь только на то, что он создает нечто позитивное. Ему придётся держаться за представление, для чего предназначался этот объект, когда он будет принесён в реальную жизнь, а не за представление демона о том, чему бы мог послужить этот объект, когда будет принесён в реальную жизнь.
Что-то царапало шею Ронана. Ненавязчиво, безобидно, неоднократно, упорно, пока не проложило себе дорогу через верхний слой его кожи и не обнаружило кровь.
Ронан это проигнорировал, он чувствовал, как объект оживал в его пальцах.
Сон разбрызгал тело перед ним. Чёрное и порванное, изломанное и испорченное. Гэнси. Глаза ещё живы, губы двигаются. Разрушенный и беспомощный. Коготь одного из ночных кошмаров Ронана всё ещё цеплялся за угол рта, продырявив щеку насквозь.
Бессильный.
Нет. Ронан так не думал. Он чувствовал, как грёза трепетала в его ладонях.
Адам встретился взглядом с Ронаном, несмотря на то, что копия его отца продолжала орать на сына. Что бы за напряжение энергетического баланса он ни создавал, это отражалось на его лице.
— Готов?
Ронан надеялся, что да. Правда в том, что они действительно не узнают, кто выиграет этот раунд, пока не откроют глаза в БМВ.
— Буди меня, — велел он.
Глава 53
Гэнси уже бывал здесь семь с небольшим лет назад. Кое-что изменилось. Невероятно, но это был ещё один благотворительный вечер Конгресса. Гэнси вспомнил, как был взволнован тем, что он туда идёт. Вашингтон, округ Колумбия, летом был удушающим и тесным, и его жители превращались в заложников с мешками на головах. Хотя Гэнси только что вернулся из заграничной поездки, где посещал монетный двор в Пенджабе (политическая поездка, цель которой так и осталась для него загадкой), путешествия заставляли юного Гэнси чувствовать себя более беспокойным. Только задний двор их Джорджтаунского дома был заполнен от стены до стены цветами старше Гэнси, и ему было запрещено ходить туда в летнее время, ведь там дремлют пчёлы. И хотя его родители брали Гэнси на выставки антиквариата и в музеи, лошадиные скачки и шумные сборища художников, ноги Гэнси стали зудеть только сильнее. Он смотрел на все эти вещи. Он чувствовал себя жадным до новых диковинок и чудес, до того, чего раньше никогда не видел и не мог понять. Он хотел пуститься в дорогу.
Так что, хотя он не был в восторге от идеи политики, он был в восторге от идеи поездки.
— Будет весело, — сказал тогда его отец. — Там будут и другие дети.
— Дети Мартин, — добавила мать, и его родители обменялись пренебрежительными смешками, значение которых было известно только им двоим.
Гэнси потребовалось время, чтобы понять, что они предлагали ему эту новость в качестве стимула, а не просто как факт, например, перемены погоды. Гэнси никогда не находил детей весёлыми, включая ребёнка, которым был сам. Он всегда смотрел в будущее, где мог бы изменить свой адрес по собственному желанию.
Теперь, несколько лет спустя, Гэнси стоял на опутанной плющом лестнице и взирал на дверную табличку. «ГРИН ХАУС», — гласила она. — ИСТ.1824». При ближайшем рассмотрении было трудно сказать, почему дом выглядел гротескным, а не просто неопрятным. Присутствие воронов на каждой горизонтальной поверхности здания не вредило. Он толкнул входную дверь — заперто. Нажал на функцию «фонарик» на сотовом и заглянул в боковые окна, пытаясь разглядеть, что внутри. Он не знал, что искал. Осознавал, что поймёт, как только увидит. Возможно. Возможно, задняя дверь была незаперта, или окно могло оказаться открытым. Хотя не было никакой конкретной причины, почему интерьер заброшенного дома должен был хранить какой-нибудь секрет, имеющий отношение к Гэнси, часть его, которая была хороша в поисках штуковин, тихонько постучалась в стекло, желая попасть внутрь.
— Взгляни на это, — окликнул его Генри с расстояния нескольких ярдов. Его голос был театрально удивлён. — Я обнаружил, что в какой-то момент в боковую дверь вломился корейский вандал-подросток.
Гэнси пришлось пробираться через клумбу мёртвых лилий, чтобы присоединиться к нему возле реже используемого бокового входа. Генри закончил с уборкой битого стекла из окошка, чтобы просунуть руку и открыть замок.