– Да ведь это настоящий бунт! Будьте осторожны, мальчики! Амени и остальные пророки не позволят шутить над собою.
– Да и мы также, – со смехом сказал Рамери. – Если они не вернут Пентаура из ссылки, я попрошу отца перевести меня в школу Гелиополя или Хенну, и другие последуют за мной. Пойдем, Бент-Анат, я должен до захода солнца быть в своей западне – так мы называем школу. Но вот идет ваш малютка Нему!
Брат и сестра вышли из сада. Как только Катути и Неферт, провожавшие их, повернулись к ним спиною, Бент-Анат пожала руку брата с необыкновенной теплотой и сказала:
– Вы все берегитесь, будьте осторожны, но требование ваше совершенно справедливо, и я охотно помогу вам.
XI
Как только Бент-Анат вышла из сада Мены, карлик Нему подошел к женщинам с письмом. Он вкратце, но так комично рассказал о своих похождениях, что рассмешил их обеих. Катути, с совершенно несвойственною ей живостью, посоветовала ему быть осторожным, однако похвалила его за ловкость. Рассматривая печать на письме, она сказала:
– Это был удачный день: произошло много важного, а в будущем также ожидаются серьезные события.
Неферт прильнула к Катути и стала просить:
– Распечатай письмо, давай посмотрим, нет ли весточки от него.
Катути сломала восковую печать, пробежала письмо глазами, потрепала по щеке свою дочь и сказала, стараясь ее утешить:
– Может быть, твой брат написал вместо него: я не вижу ни одной строчки, написанной его рукою.
Неферт заглянула в письмо, но не для того, чтобы прочитать его, а единственно чтобы увидеть знакомый почерк своего мужа.
Подобно всем египтянкам из знатных семей, она тоже умела читать, и в первые два года своего замужества она частенько удивлялась и в то же время радовалась каракулям, выведенным на папирусе железной рукой ее мужа, писавшего ей, тогда как она в своих нежных пальцах держала тростниковое перо твердо и уверенно.
Внимательно просмотрев письмо, со слезами на глазах она сказала:
– Для меня ничего нет, я пойду в свою комнату, матушка.
Катути, поцеловав Неферт, удержала ее словами:
– Но послушай все же, что пишет твой брат.
Неферт отрицательно покачала головой, молча отвернулась и пошла в дом.
Катути не любила своего зятя, но была сильно привязана к своему легкомысленному красавцу сыну, копии ее покойного мужа. Юноша был любимцем женщин, самым веселым и жизнерадостным из всей знатной молодежи – отборных воинов, колесничих царя. Как подробно в этот раз описывал он все, с таким трудом державший в руках тростинку! Это было настоящее письмо, тогда как обыкновенно он в кратких выражениях просил о новых средствах для удовлетворения своих потребностей, будучи весьма расточительным.
На этот раз Катути была вправе ожидать от сына благодарности, так как она недавно послала ему значительную сумму, которую взяла из доходов своего зятя. Она начала читать. Чем далее погружалась Катути в чтение, справляясь с массой ошибок и неразборчивых фраз, нацарапанных ее любимцем, тем бледнее становилось ее лицо, которое она неоднократно закрывала дрожащими руками, роняя письмо. Нему сидел перед ней на земле и следил за каждым ее движением. Когда она с душераздирающим криком вскочила и прислонилась лбом к грубому стволу пальмы, он подкрался к ней, начал целовать ее ноги и вскричал с таким участием, что это поразило Катути, привыкшую слышать от своего шута только веселые или ядовитые фразы:
– Госпожа, госпожа, что с тобою случилось?!
Катути собралась с силами, повернулась к нему и попыталась заговорить, но ее помертвевшие губы не шевелились, а глаза смотрели так тупо и бессмысленно, как будто ее поразил столбняк.
– Госпожа, госпожа, – снова воскликнул карлик с невыразимой нежностью в голосе, – что с тобою? Не позвать ли твою дочь?
Катути сделала отрицательный жест и тихо проговорила:
– Негодяи, презренные!
Ее дыхание сделалось прерывистым, кровь прилила к щекам, глаза сверкали. Она наступила ногою на упавшее на землю письмо и зарыдала так громко, что карлик, еще никогда не видавший слез в ее глазах, сильно перепугался и воскликнул с укором:
– Катути!
Она горько засмеялась и сказала с дрожью в голосе:
– Зачем ты так громко произносишь мое имя? Оно обесчещено и опозорено. Как будут все торжествовать и злорадствовать! А я только что возносила хвалу этому дню. Говорят, что следует повсюду выказывать свое счастье и скрывать несчастье. Наоборот, наоборот! Даже боги не должны признаваться, что они довольны и полны надежд, так как и они злобны и завистливы.
– Ты говоришь о позоре, а не о смерти, – заметил Нему, – но я от тебя же научился, что все поправимо, кроме нее.
Эти слова подействовали ободряюще на отчаявшуюся женщину. Она быстро обернулась к карлику и сказала:
– Ты умен и, надеюсь, верен мне. Итак, слушай. Но даже если бы ты был самим Амоном, то не нашел бы способа спастись: его нет!
– Погоди, – остановил ее Нему, и его умные глаза встретили взгляд его госпожи. – Говори, в чем дело, и положись на меня. Если я и не смогу помочь, то молчать умею, это ты знаешь.
– Скоро даже дети станут болтать на улице о том, что содержится в этом письме, – сказала Катути с горечью. – Только Неферт не должна ничего знать о случившемся. Ничего, помни это! Но что я вижу? Наместник идет! Скорее, скорее! Скажи ему, что я внезапно захворала. Я не могу его принять теперь, не могу. Никого не впускать, никого! Слышишь?
Карлик удалился. Исполнив приказание госпожи, он возвратился, но нашел ее по-прежнему в лихорадочном возбуждении:
– Ну, слушай, – сказала она. – Сперва неважное, а потом невыразимо ужасное. Рамсес осыпает Мену знаками своего благоволения. Предстоял раздел военной добычи этого года. Были приготовлены горы сокровищ, и возничему царя было предоставлено преимущество пред всеми другими – он мог выбирать первым.
– Далее! – поторопил карлик свою госпожу.
– Далее? – повторила Катути. – Как достойный глава семейства позаботился о своих близких? Как почтил он свою покинутую жену? Каким образом он постарался освободить от долгов свои имения? Это – позор, это – гнусность! Он, смеясь, прошел мимо серебра, золота и драгоценных каменьев и, взяв в качестве добычи прекрасную пленницу, дочь государя данайцев, отвел ее в свою палатку.
– Какой стыд! – прошептал карлик.
– Бедная, бедная Неферт! – вскричала Катути, закрывая лицо руками.
– А еще что? – мрачно спросил Нему.
– Это… это… – начала Катути. – Но дай мне успокоиться, я хочу быть совершенно хладнокровною. Ты знаешь моего сына: он легкомыслен, но любит меня и свою сестру более всего на свете. Я, безумная, желая заставить его быть бережливее, красочно описала ему наше тяжелое положение. После упомянутого позорного поступка Мены, сын мой стал думать о нас и о наших нуждах. Его оставшаяся часть добычи была мала и не могла помочь нам. Товарищи его стали играть в кости на свои доли, он пустил в игру свою часть, надеясь выиграть и поправить наше положение. Но он проиграл, все проиграл… И наконец, – это ужасно, непостижимо! – он, думая о нас и только о нас, поставил против огромной суммы мумию своего покойного отца. И проиграл. Если он в течение трех месяцев не выкупит этот священный залог, то лишится чести, мумия достанется выигравшему, а на долю моего сына и на мою достанется позор и изгнание.
Катути закрыла руками лицо, а карлик пробормотал:
– Игрок и лицемер!
Когда его госпожа несколько успокоилась, он сказал:
– Это ужасно, но еще не все потеряно. Насколько велик его долг?
Катути сказала таким тоном, словно произносила проклятие:
– Тридцать вавилонских талантов!
Карлик вскрикнул, точно его ужалил скорпион, и спросил:
– Кто решился ставить подобную сумму против безумного заклада?
– Сын госпожи Хатор, Антеф, который еще в Фивах проиграл имение своего отца.
– Который ни на одно пшеничное зерно не отступит от своих требований! А Мена?
– Как мог сын мой иметь с ним дело после такого случая? Бедный мальчик просит меня обратиться к наместнику за помощью.
– К наместнику? – переспросил карлик и покачал головой. – Невозможно!
– Я это знаю, но его положение, его имя!
– Госпожа, – сказал карлик со всей серьезностью, – не губи будущее ради настоящего. Если твой сын утратит честь при царе Рамсесе, то она может быть ему возвращена будущим царем Ани. Если наместник окажет тебе теперь эту громадную услугу, то он не будет считать себя обязанным тебе, когда наше дело увенчается успехом и он вступит на трон. Теперь он принимает твои советы, так как считает, что ты не нуждаешься в нем и хлопочешь о его возвышении единственно ради него самого. Но как только ты обратишься к нему с просьбой и он выручит тебя, ты станешь зависимой от него, что крайне нежелательно. Сознание того, что ты используешь его в своих целях, будет для него тем неприятнее, чем труднее будет ему теперь достать для тебя такую большую сумму. Тебе известно его положение.
– Он весь в долгах, я знаю это.
– Как тебе этого не знать, – вскричал карлик, – если ты сама побуждаешь его к огромным расходам! Великолепными празднествами он приобрел расположение народа; будучи попечителем Аписа, он в Мемфисе растратил целое состояние; тысячами талантов награждал он военачальников, отправившихся в Эфиопию и снаряженных за его счет. А чего ему стоят шпионы в лагере царя? Это тебе известно. Он в долгу у большинства богачей нашей страны, и это хорошо, так как чем больше у него кредиторов, тем больше и союзников. Они рассуждают так: «Наместник – несостоятельный должник, царь Ани будет с благодарностью возвращать долги».
Катути с удивлением посмотрела на карлика и сказала:
– Ты знаешь людей.
– К сожалению, – согласился Нему. – Не прибегай к помощи наместника и, вместо того чтобы принести в жертву труды многих лет, а также будущее величие свое и своей семьи, пожертвуй лучше честью своего сына.
– И моего мужа, и моей собственной! – вскричала Катути. – Да знаешь ли ты, что это значит? Честь – это такое слово, которое раб может произнести, но значение его он никогда не будет в состоянии понять. Вы потираете место, по которому вас бьют, а мне каждый палец, которым с презрением укажут на меня, нанесет такую рану, как и копье с отравленным наконечником. О бессмертные боги, к кому мне обратиться за помощью?
И она снова в отчаянии закрыла руками лицо, точно желая скрыть свой позор от собственных глаз.
Карлик смотрел на нее с состраданием, затем он сказал уже другим тоном:
– Помнишь ты алмаз, выпавший из лучшего кольца Неферт? Мы искали его, но не нашли. На следующий день, проходя через комнату, я наступил на что-то твердое. Я нагнулся и нашел потерянный камень. Что ускользнуло от благороднейшей части лица, от глаза, то найдено грубой презираемой подошвой, и, может быть, малышу Нему, рабу, не знающему, что такое честь, удастся придумать средство спасения, которое не явилось высокому уму его госпожи.
– Что ты замышляешь?
– Спасение, – ответил карлик. – Правда ли, что твоя сестра Сетхем была у тебя и что вы помирились?
– Да.
– В таком случае иди к ней. Никогда люди не чувствуют бóльшего желания оказывать услуги, как после примирения, и к тому же Сетхем – твоя сестра и у нее нежное сердце.
– Она небогата, – возразила Катути. – Каждая пальма в их саду – наследство ее мужа и принадлежит ее детям.
– И Паакер был у тебя тоже?
– Да, но, разумеется, только вняв просьбам своей матери, – заметила Катути. – Он ненавидит моего зятя.
– Я знаю это, – пробормотал карлик. – Но если его попросит Неферт?
Вдова внезапно выпрямилась, пылая негодованием. Она чувствовала, что слишком многое позволила карлику, и приказала ему оставить ее одну.
Нему поцеловал край ее одежды и робко спросил:
– Следует ли мне забыть, что ты доверяла мне? Ты более не позволяешь мне продолжать думать о спасении твоего сына?
Несколько мгновений Катути колебалась, затем сказала:
– Ты мудро определил, что мне следует делать. Быть может, бог укажет тебе, что я должна предпринять. Теперь оставь меня одну.
– Буду я нужен тебе завтра утром?
– Нет.
– В таком случае я отправлюсь в Город мертвых и принесу жертву.
– Так и сделай, – согласилась Катути и пошла в дом, держа в руке роковое послание своего сына.
Нему остался один. Задумчиво глядя в землю, он пробормотал себе под нос:
– Они не должны подвергнуться бесчестью теперь, не должны, иначе все пропало. Мне сдается… похоже, что… Но прежде чем я снова открою рот, я отправлюсь к своей матери: она знает больше, чем двадцать пророков.
XII
Утром следующего дня, еще до восхода солнца, Нему переправился через Нил, держа в поводу маленького белого ослика, которого много лет тому назад подарил ему покойный отец колесничего Мены. Карлик воспользовался утренней прохладой, чтобы пересечь некрополь. Когда он поднялся до половины горы, он услышал позади себя шаги путника, подходившего к нему все ближе и ближе.
Горная тропинка была узка, и когда Нему заметил, что нагонявший его человек – жрец, он придержал ослика и сказал почтительно:
– Проходи вперед, жрец: ты на своих двух ногах продвигаешься быстрее, чем я на четырех копытцах.
– Больная нуждается в моей помощи, – пояснил свою торопливость Небсехт, друг Пентаура, обгоняя медлительного всадника.
В это время над пурпурным горизонтом всплыло жаркое солнце, и из храма внизу донеслись звуки благочестивого многоголосного мужского пения. Карлик соскользнул со спины осла и принял позу молящегося. Жрец последовал его примеру, но Нему с благоговением поднял свой взор к небесному светилу, а глаза Небсехта были обращены к земле. Одна из его вскинутых рук опустилась, чтобы поднять редко встречающуюся окаменелую раковину. Через несколько минут Небсехт встал, и Нему сказал ему:
– Прекрасное утро. Святые отцы поднялись сегодня раньше обыкновенного.
Лекарь улыбнулся и спросил:
– Разве ты обитаешь в Городе мертвых? Кто здесь содержит карликов?
– Никто, – ответил Нему. – Но и я задам тебе вопрос: кто из живущих здесь настолько знатен, что лекарь из Дома Сети тратит на него время и силы?
– Та, к которой я иду, – человек маленький, но ее страдания велики, – ответил Небсехт.
Нему посмотрел на него с удивлением и пробормотал:
– Это благородно, это… – но он не закончил фразу, а только потер себе лоб и затем внезапно вскричал: – Ты идешь, должно быть, по поручению царевны Бент-Анат к раненой дочери парасхита. Как здоровье бедной девочки?
В последних словах звучало такое участие, что Небсехт ласково ответил:
– Ей лучше, она выживет.
– Благодарение богам! – воскликнул Нему в спину удаляющемуся спутнику.
Небсехт с удвоенною скоростью стал подниматься на гору. Он уже спустился с противоположного ее склона и давно сидел в хижине парасхита, когда Нему приблизился к жилищу своей матери Хект, колдуньи, от которой Паакер получил любовный напиток.
Старуха сидела перед дверью своего логова. Около нее лежала доска с поперечными перекладинами, на которые был положен маленький мальчик таким образом, что в перекладины упирались его голова и ступни.
Хект обладала искусством производить карликов, за этих игрушечных человечков хорошо платили. Истязуемый ею ребенок с хорошеньким личиком обещал превратиться в дорогостоящий товар.
Как только колдунья увидела приближавшегося путника, она нагнулась к мальчику, взяла его на руки вместе с доскою, отнесла в свою пещеру и сказала строго:
– Если ты пошевелишься, будешь бит. А теперь я тебя привяжу.
– Пожалуйста, не привязывай! – попросил ребенок. – Я буду молчать и лежать спокойно.