– Совсем никому? – удивленно спросила Фаун.
Пальцы Дага дрогнули.
– Все Стражи Озера знают. Я имею в виду чужаков... крестьян. Хотя в данном случае... ну, до этого мы еще дойдем.
Похоже, кружным путем. Фаун нахмурилась: уж очень не похоже это было на его обычное прямодушие.
– Хорошо.
Даг глубоко вздохнул и распрямил спину.
– Годится кость не любого человека... только наших, Стражей Озера. Не крестьянина и уж тем более не похищенного крестьянского ребенка, понимаешь? Взрослого... иначе кость не будет иметь достаточной длины и крепости. Бедра, иногда плечи... Поэтому на свои погребальные обряды мы чужих не зовем. Некоторые самые чудовищные слухи рождались как раз, когда кто-то чужой случайно видел... Мы не людоеды, можешь мне поверить!
– О таком я и не слышала.
– Могла бы и услышать...
Фаун видела, как режут коров и свиней, так что могла себе все представить. Перед ее мысленным взором возникли длинные ноги Дага... нет!
– Некоторые неприятные моменты неизбежны, но мы все делаем достойно, соблюдая обряды, потому что каждый знает, что следующим может оказаться он сам. Не все Стражи Озера жертвуют свои кости – такого количества не требуется, да и не все подходят. Некоторые Стражи Озера умирают слишком старыми или слишком молодыми, их кости слишком тонкие или хрупкие. Я собираюсь предложить свои, если умру достаточно молодым.
От такой мысли Фаун ощутила комок в животе, не имевший ничего общего с тем, что вызывало схватки...
– Ох...
– Но так получают только сам нож – это первая часть подготовки. Вторая часть, благодаря которой становится возможным поделиться смертью со Злым, – это когда его заряжают. – Быстрая обнадеживающая улыбка, промелькнувшая на лице Дага, не отразилась в его глазах. – Мы заряжаем его смертью – жертвенной смертью одного из нас. При изготовлении на нож накладываются узы, он соответствует тому, кто должен его зарядить, так что это очень личное оружие, как ты понимаешь.
Фаун приподнялась, полная внимания и все более обеспокоенная.
– Продолжай.
– Если ты – Страж Озера, собирающийся подарить свою смерть ножу, и ты умираешь – от смертельной раны в бою или дома от болезни, – то ты сам, или чаще твой друг или родич, должен вонзить разделяющий нож тебе в сердце.
Губы Фаун приоткрылись.
– Но...
– Да, это смертельный удар. В том-то и смысл.
– Ты хочешь сказать, что в ноже поселяется душа человека?
– Ах, не душа! Я так и знал, что ты спросишь об этом! – Даг запустил руку в волосы. – Еще одно крестьянское суеверие. Столько неприятностей из-за них... Даже наш Дар ничего не говорит нам о том, куда души людей отправляются после смерти, но уверяю тебя: в ножах они не поселяются. Только умирающий Дар... смертность. То, что говорят Стражи Озера о богах... – начал Даг, но оборвал себя: – Впрочем, не важно...
А вот этот слух до Фаун доходил.
– Люди говорят, что вы не верите в богов.
– Нет, Искорка. Совсем наоборот. Но сейчас речь не о том. Этот нож, – Даг показал на клинок с синей рукоятью, – мой собственный, связанный с моим Даром. Он особый. Кость для него мне завещала женщина по имени Каунео, погибшая в бою со Злым на северо-западе от Мертвого озера. Двадцать лет назад. Мы опоздали обнаружить тварь, и она выросла очень сильной. Тот Злой не нашел достаточно людей в глуши, но он нашел волков, так что... Другой нож, тот, которым ты вчера воспользовалась, был ею заряжен, принял ее Дар. Кровь ее сердца оросила его. Кость для него Каунео получила от своего дяди... Я с ним никогда не встречался, но он в свое время был знаменитым воином. Звали его Каунеар. Ты, наверное, не успела этого рассмотреть, но его имя и его проклятие Злым было выжжено на том клинке.
Фаун покачала головой.
– Проклятие?
– По его выбору, раз кость была его. Ты можешь распорядиться, чтобы изготовители ножа поместили на него любые подходящие слова. Некоторые люди пишут на своих ножах признания в любви тому, кто нож унаследует. Иногда встречаются и совсем злые шутки... Каждый решает сам. Надписей на самом деле две: одну заказывает жертвующий кость, другую – тот, кто заряжает нож своей смертью; это делается уже после того, как нож получит Дар... если выпадает шанс.
Фаун представила себе, как нож, который она сейчас держит, медленно погружался в сердце умирающей женщины... может быть, похожей на Мари. Кто это сделал? Даг? Двадцать лет назад – это же ужасно давно... может ли он и в самом деле быть таким старым – лет сорока?
– Смерть, которой мы делимся со Злыми, – тихо сказал Даг, – это наша собственная смерть, и ничья больше.
– Почему? – потрясенно прошептала Фаун.
– Потому что только это срабатывает. Потому что мы можем... а больше никто. Потому что таково наше наследие. Потому что Злой, любой Злой, если его не убить вовремя, продолжает расти. Он растет и растет, становится сильнее и умнее, и к нему все труднее подобраться. И если когда-нибудь появится такой Злой, с которым мы не сумеем справиться, он будет расти до тех пор, пока весь мир не превратится в серую пыль... только тогда и сам Злой умрет. Когда вчера я сказал, что ты спасла мир, Искорка, я не шутил. Тот Злой мог стать нашей погибелью.
Фаун откинулась на подушку, прижав одеяло к груди и стараясь разобраться в услышанном. Разбираться тут было в чем... Если бы она не видела Злого так близко, если бы не помнила так хорошо его мертвый запах, она, наверное, и не поняла бы рассказа Дага.
«Я еще не все понимаю, но... Ох, я верю, верю Дагу!»
– Нам остается только надеяться, – вздохнул Даг, – что Злые исчезнут раньше, чем Стражи Озера. – Он прижал ножны к бедру культей и вытащил нож с синей рукоятью. Мгновение он задумчиво смотрел на него, потом поднес к губам и с сосредоточенным выражением закрыл глаза. Лоб Дага прорезали морщины. Он положил нож в точности между собой и Фаун и убрал руку.
– Это возвращает нас к вчерашнему дню.
– Я ткнула ножом в бедро Злого, – сказала Фаун, – но ничего не произошло.
– Нет. Кое-что произошло: этот нож заряжен не был, а теперь он заряжен.
Фаун озабоченно нахмурилась.
– Так что, он высосал смертность Злого? Или его бессмертие? Нет, тут что-то не сходится.
– Не сходится... Я думаю, – Даг бросил на Фаун столь же озабоченный взгляд, – только, учти, это лишь догадка, я должен еще кое с кем все обсудить, – так вот, я думаю, что Злой только что похитил Дар твоей малышки, а нож забрал его обратно. Не душу – и не думай больше о заключенных в ножах душах, – а только смертность. Как странно, – полушепотом выдохнул Даг, – смерть без рождения...
Губы Фаун дрогнули, но не издали ни звука.
– Вот мы и сидим тут, – продолжал Даг, – и я не знаю, как распутать... Сам нож принадлежит мне, потому что Каунео завещала мне свои кости, но, по нашим правилам, заряд в ноже, заключенная в нем смертность, принадлежит тебе как ближайшей родственнице: ведь твой нерожденный ребенок завещать ее никому не мог. Вот здесь возникает настоящая головоломка: завещать заряд разрешается только взрослому, Дар которого полностью развился; это случается в четырнадцать-пятнадцать лет, с возрастом Дар становится сильнее. К тому же твоя малышка – крестьянский ребенок. А ведь ничья смерть, кроме моей, не должна была бы зарядить этот нож... Так что... так что возникла полная неразбериха.
Несмотря на потрясение от неожиданного выкидыша, Фаун почему-то думала, будто все, касающееся ее личного несчастья, уже решилось помимо ее воли, и испытывала какую-то усталую благодарность за то, что самой ей решать ничего не пришлось. Это было облегчением, утешением в горе. Все оказалось не так...
– А не можешь ты использовать этот нож, чтобы убить другого Злого? – Хоть какое-то воздаяние за все горести...
– Мне нужно будет показать сначала нож лучшему мастеру в лагере и послушать, что он скажет. Я всего лишь дозорный. Это дело выше моего понимания. С ножом случилось что-то странное, неизвестное... может быть, нежелательное. Или он может не сработать вовсе: ты же сама видела – дотянуться до Злого и обнаружить, что твой инструмент негоден, – не так уж приятно.
– Так что нам делать? И что мы можем сделать?
Даг резко мотнул головой.
– Во-первых, мы можем его уничтожить.
– Но разве это не была бы напрасная трата?..
– Двух жертвоприношений? Да. Я не выбрал бы такой путь, но если ты скажешь, Искорка, я прямо сейчас сломаю его у тебя на глазах, и на том все закончится. – Даг положил руку на клинок; его лицо хранило непроницаемое выражение, но глаза смотрели на Фаун вопросительно.
У Фаун перехватило дыхание.
– Нет! Нет, не надо... по крайней мере пока. – А с другой стороны... нет никакого «с другой стороны». Интересно, хватит ли у Дага горького чувства юмора, чтобы прийти к такому же выводу? Фаун подозревала, что хватит.
Сглотнув, она проговорила:
– Но твой народ... Станут ли они считаться с тем, что думает какая-то крестьянская девушка?
– В этом вопросе – да. – Даг передернул плечами, словно они болели от напряжения. – Если ты согласна, я поговорю сначала с Мари, командиром моего отряда, и послушаю, что скажет она. Потом мы с тобой подумаем еще.
– Конечно, – прошептала Фаун. «Он и в самом деле думает, что мое мнение что-то значит».
– А пока я буду благодарен, если нож будет храниться у тебя.
– Конечно.
Даг кивнул и протянул Фаун кожаный мешочек, предоставив ей взять нож и ножны, хотя то, что было завязано в вышитое полотно, спрятал вместе со своим сломанным протезом. Суставы Дага заскрипели, когда он встал и потянулся, так что Даг поморщился. Фаун снова зарылась в подушки и стала разглядывать костяное лезвие. На светлой поверхности были выжжены еле заметные строки: «Даг. Наши сердца всегда едины. Каунео».
Женщина – Страж Озера, – должно быть, заказала эту надпись за какое-то время до своей смерти. Фаун представила себе, как Каунео сидит в шатре, высокая и грациозная, как все женщины этого народа, которых Фаун случалось видеть, и пишет на табличке, оперев ее на то самое бедро, на котором, как она знала, если ей не повезет, будут выжжены эти самые слова. Представляла ли она себе нож, сделанный из ее кости? Представляла ли Дага, который когда-нибудь напоит его кровью своего сердца? Вот чего она не могла себе представить, подумала Фаун, это что обезумевшая от страха крестьянская девчонка начнет им размахивать по прошествии целой жизни – ее, Фаун, коротенькой жизни.
Нахмурив брови, Фаун спрятала разделяющий нож в ножны.
6
Поев, Фаун снова задремала, и Даг это одобрил. Пусть поспит: так она скорее справится с потерей крови. Даг был достаточно опытен в уходе за ранеными, чтобы по прокладкам судить о том, сколько крови Фаун потеряла; мысленно сопоставив это с тем обстоятельством, что девушка была вдвое меньше любого дозорного, которого ему приходилось выхаживать, он порадовался тому, что кровотечение явно уменьшилось.
Когда Даг вернулся в дом, проверив, все ли в порядке с гнедой кобылой, пасшейся на лугу, ограду которого Даг починил, позаимствовав часть уцелевших досок забота, Фаун уже проснулась и сидела, привалившись к стене. Осунувшееся лицо девушки было серьезно, она задумчиво теребила свои спутанные кудри.
– Нет ли у тебя расчески? – спросила она Дага.
Даг провел рукой по собственным волосам.
– Разве я выгляжу таким уж растрепанным?
Улыбка Фаун показалась ему слишком слабой; впрочем, шутка большего и не заслуживала.
– Не для тебя – для меня. Обычно я перевязываю волосы лентой, иначе получается воронье гнездо – как сейчас.
– Расческа есть в моей седельной сумке, – криво улыбнулся Даг. – По крайней мере я так думаю. Где-нибудь на дне... Я не видел ее, должно быть, с месяц.
– В это нетрудно поверить, – весело прищурилась Фаун, потом снова посерьезнела. – А почему ты не носишь такую же прическу, как остальные дозорные?
– Я много чего умею делать одной рукой, – пожал плечами Даг, – вот только заплетать волосы в косу так и не научился.
– А кто-нибудь другой не мог бы тебе помочь?
Даг поморщился.
– Ничего не получится, если рядом никого нет. К тому же мне и так часто приходится просить об одолжениях.
Фаун удивленно посмотрела на Дага.
– Разве запас одолжений сильно ограничен?
Неожиданная мысль заставила Дага заморгать.
Действительно, ограничен ли? Хороший вопрос. Даг задумался о том, перерастет ли когда-нибудь он свое страстное стремление доказывать, что он способен обходиться без посторонней помощи, несмотря на увечье.
«Со старыми привычками трудно расстаться».
– Может быть, и нет. Я поднимусь наверх, посмотрю, что удастся найти. – Обернувшись через плечо, Даг добавил: – А ты лежи.
Фаун послушно улеглась, хоть и скорчила гримасу.
Даг вернулся с деревянным гребнем, найденным за опрокинутым комодом. Гребень оказался беззубым стариком, но причесаться им было можно, как Даг продемонстрировал на собственном примере. Фаун уже снова сидела, отложив в сторону завернутый в тряпку кирпич, – еще один обнадеживающий знак.
– Вот тебе, Искорка, лови. – Даг кинул гребень Фаун и пристально взглянул на нее, когда девушка неловко вскинула руку, а гребень отлетел от ее пальцев.
Фаун, в свою очередь, посмотрела на Дага с внезапно проснувшимся любопытством.
– Почему ты крикнул мне «смотри», когда кинул мешочек с ножами?
«А девочка сообразительна!»
– Старая уловка дозорных. Так мы учим девушек – а иногда и не только, – которые утверждают, что не умеют ничего ловить. Обычно дело бывает в том, что они слишком стараются. Рука следует за глазом, если им не мешает разум. Если я кричу «лови мяч», ничего не получается, потому что у них в головах такая картинка. Если я кричу, чтобы они считали, сколько раз мяч перевернется в воздухе, все получается прекрасно, потому что разум в этом не участвует. А мои ученики считают, что я творю с ними чудеса. – Даг ухмыльнулся, и Фаун робко улыбнулась в ответ. – Я не знал, играла ли ты со своими братьями в такие игры, поэтому решил действовать наверняка. Могло оказаться, что это наш единственный шанс.
Улыбка Фаун превратилась в гримасу.
– Единственной их игрой было бросать меня в пруд, что зимой не слишком-то приятно. – Она с сомнением посмотрела на гребень, потом осторожно начала расчесывать одну прядь.
Кудри Фаун, темные как ночь, были упругими и шелковистыми, и Даг поймал себя на мысли о том, как приятно было бы их коснуться... Вот и еще одно преимущество тех, у кого две руки. Даг вспомнил запах волос Фаун, которая прошлой ночью была совсем рядом. Пожалуй, лучше будет еще раз сходить посмотреть на лошадь...
К концу дня Фаун впервые пожаловалась на жару, и Даг и это счел хорошим знаком. Сам он уже давно обливался потом. Соорудив на крыльце в тени мягкое гнездышко из перин, он позволил Фаун подняться, чтобы дойти до него. Девушка устроилась, прислонившись спиной к стене дома, и стала смотреть на озаренные яркими солнечными лучами окрестности. Зелень полей, более темная зелень леса казались обманчиво мирными; на дальнем конце луга паслась лошадь. От сгоревших построек дым уже не поднимался. Одежда – ее и Дага – сохла на заборе, и Фаун удивилась: когда это Даг успел все выстирать? Даг тоже уселся на крыльце, вытянув длинные ноги и откинув голову, и закрыл глаза, наслаждаясь легким ветерком.
– Не знаю, что задерживает мой отряд, – через некоторое время заметил Даг, открывая глаза и глядя на дорогу. – Не могла же Мари заблудиться в лесу. Если они скоро не появятся, придется мне самому попробовать похоронить тех несчастных собак. Они становятся здорово вонючими.
– Собак?
Даг виновато пожал плечами.
– Хозяйских собак. Я их нашел за сараем. Похоже, это единственные животные, которых не увели глиняные люди. Думаю, собаки погибли, защищая хозяев. По-моему, их нужно похоронить достойно, может быть, в лесу, в тени деревьев. Собакам это понравилось бы.
Фаун закусила губу, не понимая, почему вдруг у нее на глазах выступили слезы, – ведь даже по собственному ребенку она не плакала.