— Ешь, несчастненький, ешь, — угощали Семку. — А то, вишь, зазяб.
Семка наелся и прилег отдохнуть. После горячей пищи ему было приятно поваляться возле огня. Сучья весело трещали; пахло дымом и свежею корою, — совсем так же, как бывало в Белом. Только если б это было дома, он накопал бы сейчас картошки и бросил бы в огонь. И Семке вспоминался обуглившийся картофель, который и пахнет, и руки жжет, и на зубах хрустит.
Над головою Семки светились звезды, такие же ясные, частые, как в Белом, — и ему хотелось думать, что Белое теперь где-нибудь близко… Ноги его ныли от усталости, земля холодила бок и спину, а костер так хорошо пригревал ему лицо и грудь, и коленки.
Мужики все еще о чем-то разговаривали; дедушка тоже разговаривал с ними. Семка слышал его голос: «Трудно, приятели, трудно»… И мужики говорили тоже, что «трудно». Потом голоса их стали глуше и тише, точно зажужжали пчелы… Потом поплыли перед Семкой красные круги, потом разлилась широкая холодная река, а за рекой показалось Белое… Семка хотел броситься к нему вплавь, но Неизвестный поймал его за ногу и сказал: «Трудно! трудно!..»
Потом опять завертелись красные и зеленые круги, — и все перемешалось…
Семка спал, как убитый.
VI
Было раннее серое утро, когда он открыл глаза. По небу тянулись тучи; холодный ветер налетал порывами на потухший костер и, выхватив кучку золы, со свистом разносил ее по полю. Мужиков уже не было, а Неизвестный, свернувшись в комок, лежал на земле.
Семка приподнялся и сел.
— Дедушка! — позвал он старика, но тот не ответил. «А где ж мужики-то?» — подумалось ему сейчас же, и вдруг стало страшно за Неизвестного…
Ветер свистел, раздувая золу; по черным головешкам шуршали обгорелые ветки, и все поле, казалось, шуршит и стонет… Становилось жутко.
— Дедушка! — крикнул еще раз Семка, но голос его отнесло ветром в другую сторону.
Глаза его против воли закрывались, голова отяжелела и сама падала на плечи. Семка снова прилег, а вокруг и отовсюду гудело ему в уши: з-з-з-з!.. И ему чудилось, что Неизвестного убили разбойники, чудилось опять где-то близко Белое, но войти в него кто-то мешает, кто-то тянет назад, тянет туда на огромное поле, где стоит серый барак. — «А… ты домой?!» — говорит чей-то сердитый голос. Затем приносят горячие щи и наливают Семке прямо в рот, льют на голову, льют все больше и больше, так что на голове вырастает целая горячая гора, а щи все льют, все льют… Голова распухает, внутри горит костер, Семка задыхается и открывает глаза.
Над ним сидит Неизвестный и печально кивает головой.
— Что, брат? — говорит он, трогая его лицо рукою.
И Семка видит над собою небо, солнце, седую бороду, впалые глаза.
— Что брат?.. Дело-то наше, видно, дрянь!
— Дедушка… — еле пробормотал Семка.
— Ну-ка брат, встань, посиди!
Старик поднял его, посадил к себе на колени и дал привалиться к своей груди головой.
— Что, брат?
— Ничего, — пробормотал снова Семка.
— Очувствуйся немножко, да надо итти, как-нибудь… Не помирать же здесь! Бог милостив!
Через час они уже брели тихонько по дороге обнявшись. Неизвестный шагал мерно и уверенно, а Семка часто спотыкался и сбивался с шагу.
— Город-то больно далече, — жаловался старик. — В больницу бы тебя положить… Ты ведь не то, что я… тебе можно… А мне вот глаз нельзя туда показать… в город-то. Эх житье, житье!..
Немного спустя Семка остановился.
— Дедушка… ноги не идут. Давай посидим.
— Отойдем в рощу. Там потеплее. Ну, держись за меня. Вот так! Ну пойдем.
В роще оба они сели. Неизвестный велел Семке положить голову к нему на колени, а сам наломал сучьев и сделал из них постель.
— Ложись, ложись, мужичок!.. Ложись!
— Дедушка, — взмолился Семка, — не бросай меня одного!.. дедушка!