— Раздевайтесь и ложитесь, — увещевал меня Джон, видя мою остолбенелость и приписывая ее действию бессонницы. — Сейчас, сейчас идем, — повернулся он к нетерпеливому своему другу. — Ну, до скорого свидания, профессор; пожалуйста, спите; восстанавливайте силы. Они нам скоро понадобятся.
— Не вздумайте улизнуть, — снова предупредил меня упрямый Джек, хотя язык его ворочался, как мешалка в тесте.
И приятели ушли.
Я машинально опустился на койку в абсолютной растерянности.
Усилитель звуков в потолке доложил об удаляющихся шагах и о мерной поступи вокруг машины: очевидно, ко мне приставили сторожа.
Итак, я один…
Неужели тот корявый сапог, который я так своевременно попросил убраться, неужели и толчки, и хмыкание, и движения за драпри, неужели все это было обманом слуха и зрения? Измышлением развин-ченных органов чувств?
Я не знал, что думать. Во всяком случае, я почувствовал себя сразу одиноким и несчастным, лишившись друзей. Если даже они были плодом моего больного воображения, пускай продолжалась бы эта иллюзии; она давала мне бодрость!..
Не знаю, сколько времени просидел я в состоянии полнейшей прострации и унылого окаменении до того момента, когда услышал вдруг мягкий храп непосредственно под собой.
"Новая галлюцинация", — подумал я безнадежно.
Но храп повторился, аккомпанируемый мелодичным присвистом.
Чтобы отогнать от себя соблазнительные, галлюцинаторные звуки, — только для этого! — я приподнял край одеяла и заглянул под кровать.
Силы небесные!
Мирно обнявшись, словно наигравшиеся котята, спали там мои верные спутники. Рядом с ними лежало и их оружие.
Вот что значит простая, здоровая натура! Вот что значит не иметь интеллигентской расхлябанности! Только теперь я понял, насколько жизнеспособен и крепок тот слой общества, представителями которого являлись мои юные друзья!..
Должно быть, в избытке нахлынувших на меня чувств, я интенсивно задышал; может быть, даже запыхтел изрядно, едва справляясь с истерическим радостным спазмом глотки. Вихрастый Гришка проснулся, вытаращил глаза на мою склоненную голову и вдруг выкатился из-под кровати, не забыв, однако, зацепить с собой револьвер. С другой стороны тем же порядком выкатился его друг.
Они немедленно сунули носы за драпри и успокоились.
— Где мы?
Я сказал.
— Ушли цилиндры?
— Да.
Сладко потягиваясь, вихрастый резюмировал:
— Жрать сильно хочется. Здорово мы поспали; а вы?
И не дожидаясь ответа, а я совсем не мог говорить по причине душившего меня волнения, он полез в один шкап, в другой и, наконец, нашел, что искал.
— Хотите? — мне предложили бутерброд.
Я и есть не мог; только головой замотал.
— Эка вы развинтились, — заметил вихрастый. — Ну, что нового узнали?.. Мы послушали, послушали, — ни черта по-ихнему не понимаем, да и решили окунуться под кровать, а то ноги здорово замозжили.
— Пускай он спать ляжет, — с набитым ртом произнес младший юнец, указывая на меня.
— И то. Ложитесь-ка вы, а мы покараулим… А хорошую штуку они смастерили (кивок на потолок). Около нас, значит, дежурство есть?.. Забыли, должно, привернуть, или как там?..
Вихрастый подставил стул и полез к трубе:
— Во, Мишк, послушай, как город гудит!..
Ребята до всех тонкостей обследовали машину. Потрогали, покрутили всюду, где можно было покрутить. Посидели по очереди на стуле со стеклянными ножками; поинтересовались: как управлять машиной?
Я удовлетворил их любознательность.
— А вы можете? — спросили они меня.
До сих пор мне как-то не думалось об этом. Теперь же, при их вопросе, я сорвался с койки с блеснувшей в голове отчаянно удачной мыслью, как мне казалось.
Но пришлось остыть.
Джек вынул самую необходимую часть психо-аккумуляторов, и машина не могла лететь.
— Пр-роклятие! — вместо меня прорычал вихрастый, догадавшись о моих разбитых планах и, посмеиваясь, присовокупил:
— Дрыхнули бы вы лучше, старина!..
V. ГЛУПЕЙШЕЕ ПОЛОЖЕНИЕ
Я отлично успел выспаться задолго до прихода цилиндров. Выспаться, собраться с мыслями и обдумать ситуацию.
— Ситуация наша неопределенно-туманная, — сказали мои юные друзья, очень удачно выразив в этих словах наши действительно не весьма четкие перспективы.
Все-таки развинченность моя несколько умерилась; не настолько, впрочем, чтобы я, подобно ребятам, стал предаваться радужным мечтаниям.
А они так солидно освоились с новым положением, будто здесь родились и выросли. Никакие мои увещевания относительно полной непригодности данной обстановки для игры в чехарду, для громкого пения грузинских (и каких бы то ни было) песен, для борьбы и других милых развлечений, никакие мои увещевания на сей счет не действовали. Словно взбесились ребята!
Едва-едва успели они привести в порядок комнату: поставить на место разбросанные и опрокинутые стулья, на столе ликвидировать несколько хаос; едва успели занять свое убежище под кроватью, створка скрипнула и появился четырехугольный.
— А! Очень хорошо. Я вижу, вы уже отдохнули, профессор? Тогда идемте скорей…
— Разрешите узнать: куда? — поднялся я навстречу. На этот раз он был более корректен и сообщителен:
— Будет небольшое собрание. Мы обсудим вместе некоторые детали предстоящего путешествия. Ждут ваших ценных указаний.
— Надеюсь, — спросил я с иронией, — надеюсь, теперь никто не будет тыкать мне револьвером в нос?
— О, на этот счет будьте спокойны, — четырехугольный немного смутился. — Забудьте то, что было. В стране варваров мы действовали по-варварски, здесь же — культурное государство.
— Гм… Почему же вы не обошлись силами своего "культурного государства", а полезли к варварам? — пробормотал я.
— Мы не причисляем вас к варварам, г-н профессор, — поспешил заверить меня четырехугольный. — Вы исключение. Вам более приличествует жить и работать среди нас.
— Вы очень любезны, — отпарировал я. — Однако разрешите поблагодарить нас: свои варвары мне более по душе, чем чужие "культуроносители"…
…Вроде вас, хотел я добавить и еще кое-что, но счел лучшим воздержаться. И хорошо сделал: мало ли чего можно наговорить вредного для себя в приливе патриотических чувств?!
Мы вышли.
Крыша, куда опустилась наша машина, представляла собой хорошенький садик — с павильонами, беседками и фонтанами.
Стоял чудный прохладный вечер. После душного, насквозь про-куренного воздуха моей летучей темницы, грудь с наслаждением вдыхала свежесть вечера и аромат цветов.
На главной аллее садика нас встретил пуговка. Он мило раскланялся, но не пошел с нами, а направился к машине. Через минуту я услышал ее взлет.
— Скажите, — обратился я к Джеку, естественно обеспокоенный, — надеюсь, машина не навсегда улетает? Я ее увижу еще?
— Конечно, конечно, — успокоил меня Джек, удивленный проявленной мною привязанностью к летучей темнице.
Я объяснил:
— Там осталась моя записная книжка… (Это правда, но, разумеется, мотивы к моему беспокойству крылись в другом).
— Будьте уверены, никто ее не тронет. Мой приятель повел машину в ангар… Нужно запастись провизией, заменить аппараты, регулирующие воздух, и поставить свежие аккумуляторы. Кроме того, нужна еще одна койка…
— Ой!..
— Что с вами?
— Ничего, ничего… В ногу кольнуло — проклятый ревматизм!.. Вы говорите, "койка"? Но где же ее поставить? Там тесно!
— Мы поставим ее рядом с прежней. В тесноте да не в обиде… Ха-ха-ха. Так, кажется, у вас говорят, профессор?
Так-то так, но постановка новой койки мне совершенно не нравилась. Станут передвигать старую и… Эх, ребята, ребята, сколько вы мне причиняете волнений!..
Лифт опустил нас на десятый этаж. Мы вошли в чью-то квартиру и, пройдя длинный ряд роскошно убранных комнат, попали, наконец, в небольшой зал, где заседало около 20 человек, — люди весьма почтенных лет; среди них преобладали лысины и носы с толстыми лупообразными очками.
При нашем появлении весь зал, как один человек, встал, храня величавое молчание. На меня устремилось пар сорок с лишним глаз.
— Это они вас приветствуют, — шепнул мне Джек.
Я раскланялся, немало смущенный столь торжественным и совершенно не по моим заслугам приемом, и остановился около кафедры в некоторой неловкости. Мне сейчас же поставили стул.
— Милостивые государи! — пышно возгласил председательствующий — длинный человек, похожий на цаплю по своему росту, по непомерно большому носу и единственному во всей голове клоку волос на затылке.
— Милостивые государи! Мы имеем необыкновенное счастье лицезреть, наконец, перед собой знаменитого мирового ученого (ого! перестарался. В. З.), величину первого разряда, высокочтимого профессора Зенеля, который милостиво изъявил свое любезное согласие (под револьвером! В. З.) следовать вместе с мистером Джексоном и мистером Джонсоном (ах, вот их фамилии?! — знаю, знаю: знаменитые авантюристы. В. З.), следовать и руководить экспедицией на Луну. Я не буду распространяться о цели этого путешествия. Надеюсь, она всем вам хорошо известна…
— Позвольте, — пробормотал я, — но мне-то она мало известна. Я был бы вам отменно признателен, если бы получил небольшую на сей счет информацию.
Цаплеобразный председатель, подобно птице, на которую был похож, в недоумении склонил свой клюв в сторону мою и моего спутника:
— Разве мистер Джонсон и мистер Джексон не поведали вам о целях экспедиции?..
Мистер Джексон (четырехугольный) поперхнулся:
— Да, но…
Откуда-то выпорхнул пуговка и залепетал:
— Там, в России обстановка была такова, что мы боялись сколько-нибудь подробно говорить о целях. Со всех сторон мы были окружены большевистскими агентами — "чекистами", — если изволите знать. Мы даже не имели уверенности, что этих агентов не окажется в квартире досточтимого профессора. Вот как дело обстояло!.. Поэтому нам пришлось ограничиться одними намеками об экономической и политической стороне экспедиции.
Я широко раскрыл глаза: удивительно нагло лгал этот господин.
— Позвольте, — сказал я, — вы о политической стороне, насколько мне помнится, даже не заикнулись!
— Вот видите, видите, — горячо встрепенулся пуговка, будто я не изобличить его хотел, а поддержать. — Видите, как мы должны были быть осторожными. Мы "даже не заикнулись", — профессор прав, — мы "даже не заикнулись". О, очень неблагоприятная была обстановка…
Председательствующий склонил клюв к собранию, подумал и изрек:
— Тогда я сейчас, с разрешения присутствующих, информирую г-на профессора.
— Считаю необходимым, — пробасил кто-то с задних рядов, — считаю необходимым, чтобы уважаемый профессор поведал нам сначала свое политическое "кредо".
— А! — сказал председатель — очень дельно!.. Что думает на этот счет собрание?
Собрание заволновалось, загудело, как рой шмелей, но ничего определенного не выразило.
Я сидел, как на иголках.
Председательствующий проголосовал внесенное предложение. Большинством голосов оно было принято.
— Итак, профессор, присутствующие выразили желание познакомиться с вашим политическим "кредо".
Любезность этих лысых и очкастых черепов была бесподобна. Кто дал им право исповедывать меня?! Разумеется, я молчал, едва сдерживал готовый разразиться гнев.
Пуговка, скорчив умильную гримасу и (негодяй!) зная слабое место в моем положении, прошептал мне в самое ухо:
— Вы получили, профессор, 5000 фунтов. Вы куплены, помните это.
Собрание, обнаруживая необычайный интерес к предстоящей исповеди, ждало. Председатель, видимо, желая облегчить мне первые шаги, внес новое предложение:
— Я думаю, милостивые государи, мы могли бы задать уважаемому профессору только один вопрос: "Как относится он к большевистской заразе?"
Председатель тонко выразил мысль, которая была у большинства на языке, и получил за это шумное одобрение…
— Итак, — спросил он, сияя, — ваше вышеозначенное отношение, г-н профессор?
Вот положение!.. Что я им могу сказать?! Отчаянно щекотливое положение!
Лгать я не умел. И я поведал собранию о своей полной лояльности к существующей в бывшей России власти.
Конечно, это им не понравилось.
— Лояльность — слово весьма неопределенное, — буркнул один.
— Вообще, это не ответ, — разочарованно произнес другой.
— Увертка и больше ничего! — просмаковал третий.
— Мы не удовлетворены, — сказал четвертый за всех.
Председатель жадно впитывал все эти возгласы; потом восстановил тишину:
— Ол райт! — воскликнул он (значит: все хорошо!). Мы поведаем г-ну профессору, в таком случае, лишь об одной цели, а из второй сделаем ему сюрприз. Согласно ли собрание?..
Черепа, конечно, шумно одобрили изворотливость своего председателя; о моем же согласии никто и не поинтересовался.
И вот мне сообщили, — что первая — "даже, пожалуй, главная" цель экспедиции на Луну, это перевезти оттуда "часть драгоценных камней и металлов, которые, по сведениям, имеющимся у собрания, в громадном изобилии разбросаны по поверхности Луны".
Наивно и неубедительно! Словно детский лепет!..
"….Перевезенные драгоценности пойдут в государственную казну на усиление мощи Штатов".
Чистая ерунда! Но я не стал возражать: бесцельно. Я надеялся на своих юных друзей, которые, судя по мирному поведению пуговки, во время перестановки коек не были открыты. Я надеялся, что мы, если вторая цель (и единственная, надо думать) будет направлена против нашего отечества, — мы-то сумеем ее ликвидировать!..
Цаплеобразный председатель перевернулся на одной ноге в сторону одиноко сидевшего на окне человека и резко крикнул ему:
— Роберт, готово ли все для опытов?
— Да, сэр, — ответил человек на окне и, проворно вскочив, вышел из зала.
Через две-три минуты в зал внесли аппарат, подобный тому, которым управлялась психо-машина: стул на стеклянных ножках, имеющий над собой металлическое кольцо с двумя боковыми проводниками, оканчивающимися в двух психо-аккумуляторах, и одним передним, свободным.
— Мистер Джексон, прошу вас! — председатель движением руки указал на стул.
Джексон — он же Джек, он же четырехугольный, он же бродяга и авантюрист, сел на стул и сунул голову в кольцо. Перед ним, на уровне свободно оканчивающегося проводника, на треножник положили фунтовую гирю.
Председатель пояснил:
— М-р Джексон будет концентрировать свое внимание на подъеме этой гири при помощи чистой психо-энергии…
Председатель был похож на балаганного фокусника, собирающегося дурачить публику.
Джексон понатужился. И, — представьте себе: гиря легко снялась с подставки и взмыла в воздух!..
Джексон посредством стеклянной палочки стал поднимать передний проводник: за его движением следовала гиря.
Я удивился, но не выразил этого на своем лице. В конце концов, ведь управляем же мы аэропланами без пилотов! И управляем, невзирая на расстояния, при помощи чистой энергии, при помощи радио-волн!..
— Довольно, — сказал председатель.
Гиря опустилась на подставку.
— Давайте двухфунтовик…
И этот так же легко поднялся на воздух.
Джексон смог повторить то же самое и со следующими гирями — вплоть до десятифунтовика. На большее его не хватило, и он побледневший и потный, как загнанная лошадь, покинул стул.
— Просим профессора занять оставленное м-ром Джексоном место! — возгласил председатель.
Я с большой готовностью, — хотя и не понимая, для чего все это, — исполнил просьбу. Чрезвычайно интересно проверить мощь своего интеллекта.
Мое ожидание, что со мной повторят те же опыты, т. е. начиная с фунтовика, не оправдалось. Мне с первого же раза предложили поднять десятифунтовик (!)…
— Это уже слишком! — подумал я, сомневаясь в своих силах и, все-таки, опустился на стул.
И что же? Стоило только появиться в моем сознании соответствующему желанию, гиря легко порхнула в воздух…