Обычно это называют третьей любовью, когда вы вроде не имеете полового контакта, однако явно больше, чем просто друзья. Ты отдаешь ему свою душу, а он дает тебе свою. Вы обмениваетесь колбочками, которые залили красителем и глицерином. У него она оранжевая, а у тебя темно-синяя. И под Луной, которая становится свидетельницей вашего обмена, вы крепко обнимаетесь. Ты говоришь ему все свои самые страшные секреты, а он слушает, перебирая отросшие пряди твоих волос.
Его колени костлявые, но это не мешает им быть теплыми. Чувствуешь уютность, радость, осознание того, что ты нашел того самого человека, с которым провалялся бы вот так всю жизнь.
— Как-то давно, — начинаю я, смотря на звезды,— мои родители поссорились, а я надел новый спортивный костюм, который мне купили в школу, да и убежал из дома.
Он фыркает, как бы спрашивая, а далеко ли я ушел.
— Нет, — тяну я, — на соседнюю улицу. У нас вообще улицы заканчиваются там, где пересекаются с другими. Просто свалил к школе, полазил по качелям, турникам.
Он смеется. Не как обычные люди, просто учащенно дышит.
Мимо пролетает звезда.
— Не загадывай, — говорю ему я.
— ?
— Не загадывай, говорю, это спутник.
После этого я начинаю втирать ему про то, что всякая звезда, которая движется — это спутник или комета. Да и вообще, звезды не падают, это все кометы пролетают мимо нас. Настоящие звезды гаснут, большие взрываются, потом становятся маленькими, холодными.
— Солнце, — продолжаю я, — тоже звезда. И рано или поздно и она… Ну, понимаешь.
Он кивает. Для него это научный факт. Однако руки сжимаются, обнимают меня крепче.
Он словно боится, что солнце взорвется.
Приподнимаюсь, придвигаясь к нему.
Темно. И только Луна — свидетель.
Телефон мерцает, намекая, что зарядка садится. На моей «Nokia» включается функция энергосбережения, поэтому песни Адель начинают играть тише.
Луна — свидетель.
Свидетель того, как я жадно сжимаю это маленькое, покинутое Богом существо в своих объятьях, прощупываю шершавыми от долгого рисования пальцами выступающий позвоночник через тонкую футболку.
Ночь смотрит на нас, а я смотрю в его черные бесконечности.
— Значит, Александр немой? — тихо шепчет Жизнь, прижимая руку ко рту. Еще немного — и она расплачется.
Саша — существо нежное. Его мир — это прекрасный сад, который цветет и благоухает. Он любит всех и каждого. В силу подросткового возраста он не может понять, куда ему идти, какой выбор сделать, все ли есть зло или добро в этом мире.
Я учусь в одиннадцатом, пока он готовится покинуть девятый. Разница между нами мала. Однако я понимаю, что мое кроваво-красное небо никогда не сравнится с его нежно-голубым.
Если меня спросят, видел ли я когда-нибудь человека добрее, чем Птич, то я покачаю головой.
Если меня спросят, слышал ли я о людях, которые так сильно хотели бы возлюбить этот мир, то я вновь покачаю головой.
Голова моя качнется из стороны в сторону, совершая колебательное движение и в третий раз, когда меня спросят, встречал ли я человека арти…
— А в чем его добро?
Смерть перебивает меня. Она больше не качается на качелях, смотрит не на меня, а на него. Это, знаете, как разговор с иностранцем. Ты втираешь ему про то, как сегодня солнечно, и в этот день можно было бы заключить сделку. А переводчик говорит: «Today is sunny. This is a great day for the transaction». Однако на тебя, переводчика, вообще никто не обращает внимания. Только лишь вопросы. «А ты верно перевел? Что он так долго молчит?».
Так и я. Саша смотрит на меня, намекая на дальнейший ответ, а я понимаю его с полувзгляда.
— Он умеет сопереживать. Часто ли вы видели тех, кто будет грустить о незнакомом человеке, которому плохо? Часто ли вы, Госпожа Смерть, могли лицезреть человека, который умел так искренне прощать и давать второй, третий, а то и четвертый шанс?
Смерть смеется:
— Сколько таких несчастных.
Я вспоминаю, как мы едем вместе на одном автобусе. Триста двадцать второй маршрут. У частников, как правило, водитель один и тот же, сам хозяин автобуса. Редко его сменяет напарник. Выходят они обычно через сутки. Так вот, каждый вторник, четверг и субботу мы едем по этому маршруту на этом самом автобусе, который постоянно проезжает через один и тот же столб, на котором висит венок с цветами. Где-то вдалеке виднеется золотой купол с крестом. Водитель замедляет ход, крестится, затем ускоряется и едет дальше с постоянной скоростью.
Сначала думаешь, что это всего лишь верующий. Много ли у нас таких, которые, проезжая собор, крестятся?
Бабульки шепчутся, что год назад здесь погибла жена водителя.
Вроде бы обычная информация, которая просачивается в наши головы. Вроде бы просто слова. Вроде бы обычная катастрофа из миллиона катастроф, которые случаются в нашей стране, да и вообще во всем мире.
Но каково это — человеку, который потерял любимую женщину, ездить каждый раз по одному и тому же маршруту? Каково это — каждый раз брать лезвие и пилить засохшую корочку раны?
С недавнего времени крестное знамя совершаю и я вместе с водителем.
Саша не верит в Бога. Это не мешает ему переживать за судьбу этого водителя.
И если я могу озвучить то, как взорвалось во мне все, когда я представил себя на месте того мужчины, то Александр этого не сделает.
Мне часто приходится оставаться на ночь с ним. Пока все мысли в его голове перевариваются, он копит в себе липкую дрянь, которая стекает со стенок его сознания вниз и превращается в консистенцию, напоминающую гудрон.
— Ну, не надо плакать, — говорю я, обнимая его ночами.
И лишь Луна свидетель того, как сильно я могу переживать за распространение гудрона в этом человечке.
Черт поймет этих подростков. Вроде бы я переживал подобное, а вроде бы истории каждого из нас индивидуальны.
Дорогая Смерть, спроси Луну, она тебе расскажет, каким он становится наедине с собой.
Мы могли играть в шашки, морской бой, крестики-нолики, «Монополию» или гляделки. Мы могли смеяться над глупостями. Могли гулять до ночи и слушать музыку или тишину до рассвета. Однако проблемы брали верх, и всякое веселье сменялось страданиями и болью.
И эта боль, как дрянь на стене, закрывалась цветущими деревьями того мира, которые сейчас для нас создала Смерть.
Гудрон тянулся, и его неприятный вкус пропитывал Птича насквозь.
А самое печальное было то, что в проблемах, суете, возне я не мог поймать и кусочек этой тянущейся дряни.
Саша мог лишь молчать, накапливая смолистую гадость в себе.
— Он трудно переживает смерти, — говорю я, садясь на подиум по-турецки рядом с ним. Беру его за руку и успокаивающе глажу. — А в своей жизни он терял многих.
Смерть забирает близких нам людей. И на то существует два оправдания. Во-первых, если смерть забрала человека, то его история закончилась и этому обществу он уже не пригоден. А во-вторых, смерть забирает лучших. Если ты рвешь цветы из сада, то, конечно же, самые красивые.
И поэтому мне страшно, что леди в черном заберет именно Сашу.
— Прекрасный цветок, — шепчет Жизнь.
Жизнь очень похожа на Сашу. Если та решит уйти в отпуск, то тот легко сможет заменить ее. Они оба прекрасны. Прекрасны и лживы. Их радужные внешности скрывают их гниль, как те самые деревья, прикрывающие плесень стен, как те бабочки, что раньше были ползучими тварями.
Здесь, в царстве Смерти, есть люди, которые оставили Птича. Давно. И навсегда. Те люди, которые являются черной смолой в его душе. Те, кто тормозит его и уносит во тьму.
— Мне ясна твоя история, — Смерть встает с качелей и идет к Жизни. Она медленно поднимается по светлой части комнаты, поросшей цветами, наклоняется, целуя супруге руку. — Отдать его тебе или же забрать в мою коллекцию?
Сейчас они смотрят друга на друга. Юная, красивая, с белой кожей девушка, распущенными яркими волосами, переливающимися разноцветными глазами, и она, взрослая, властная, с иссохшей белой кожей и улыбкой акулы. Темная ткань платья спадает по лестнице вниз, прикрывая сапоги с тонкими каблуками. Смерть затягивает пояс потуже, затем хватает костлявыми пальцами подбородок Жизни, шипя:
— Спроси, спроси у него!
Жизнь покорно говорит, чуть дрожа:
— Ты… хочешь жить?
Александр смотрит на меня, обнимает и, прижимаясь носом к щеке, кивает.
— Хочет, — озвучиваю я.
Смерть заливается громким хохотом:
— Не ломай комедию, сынок! Тут просто так не уходят. Покажи талант. Я хочу знать, стоит ли тебе жить на этом свете. Жалостливых у нас хватает.
За секунду она перемещается к нему и, хватая за руку, притягивает к себе, смотря в глаза:
— Думаешь, я поверю в то, что ты немой ассистент фокусника? На концерт не берут просто немых.
Смерть хватает микрофон и швыряет в сторону Саши. Тот звенит. Морщусь, переводя взгляд на Птича. Он расплывается в довольной ухмылке.
Деревья уходят под землю. Бабочки разлетаются в стороны. Цветы вянут. Евгений подносит пламя свечи к качелям, сжигая их.
— Покажи нам свой талант! — голос Смерти похож на гром.
Птич водит пальцами по микрофону. Качели начинают рушиться от огня. Он опускает голову, тихо напевая:
Первая Алиса, что вошла в Страну Чудес,
Храброй девушкой была с мечом наперевес.
Представала храбро пред опасностью любой,
Путь кроваво-красный оставляя за собой.
Так вот, я не договорил, что если бы меня спросили, встречал ли я человека артистичнее Александра, то моя голова совершила бы два полных движения влево и вправо.
— Только не говори им, — просит он, когда я узнаю его тайну. Тайну о том, что он ни черта не немой!
И я соглашаюсь, как покорный осел. Соглашаюсь лгать всем о том, что он немой. Лишь его одноклассники, родители и я знают правду. Для остальных он пишет на бумажке, рисует солнышки, цветочки, зайчиков, строя из себя «калеку».
Стал второй Алисою талантливый певец,
Распевая арии на всю Страну Чудес.
Зачаруя голосом доверчивый народ,
Создал он безумный мир фальшивых звонких нот.
Он, великолепный, словно сама Госпожа Смерть, поднимается на подиуме, шагая по нему медленно из стороны в сторону, продолжая напевать. Птич запускает пальцы в черные волосы, взъерошивает их, откидывает голову назад и, выпрямив спину, поет громче и увереннее:
Но конец печальный у истории его:
Пулей одноглазого он был лишен всего.
Через его сердце стали розы прорастать,
И кто его любил, тот скоро начал умирать.
Спрыгивая с подиума, он идет прямо к Жизни. Та поднимается, протягивая к Птичу руку.
Он проходит мимо горящих обломков качелей. Цветы под его ногами вянут.
Хрупкой и невинной третья девушка была,
Но в ее руках хранилась целая страна.