Воцарилась тягостная тишина. Венель-младший вспомнил о причине своего посещения. Это касалось семьи мужа Мари де Сальвен, которой помощник бальи отправил послание, где говорилось, что честь Мари восстановлена и она сама перезахоронена в освященной земле рядом со своим мужем, убитым бесчестным негодяем Жаком де Фоссеем. Но в такой печальный день он не мог задать Тизану какие-либо вопросы, хотя бы ради приличия.
– Венель, я чувствую себя таким усталым… прошу вас, не могли бы вы позвать слугу?
Мэтр Высокое Правосудие встал и зашел за бюро, чтобы потянуть за один из широких шнуров из позумента, свисающих с угла камина. Затем он снова уселся, смущенный этой тишиной, которую он не знал, как прервать. Глубокой томительной тишиной, которую нарушало лишь слабое потрескивание угасающего огня в очаге.
Подобно безмолвной тени, вошел слуга, которого Ардуин еще не видел.
– Позовите истопника, а то огонь почти погас и холод пробирает меня до костей. И принесите мне стакан гипокраса. Мне больше не хочется настоек.
С низким поклоном слуга так же безмолвно удалился, украдкой бросив на Тизана немного испуганный взгляд.
Снова наступила такая же гнетущая тишина. Ардуин пребывал в замешательстве, раздумывая: может быть, ему стоит вмешаться и произнести какую-нибудь ни к чему не обязывающую фразу – или, наоборот, помощнику бальи нужно какое-то время побыть в тишине, чтобы прийти в себя? Он не мог найти те несколько слов, которые не были бы в таких обстоятельствах неуместными или глупыми, и продолжал так же тихо сидеть. Внезапно Тизан спросил резким голосом:
– Скажите, вам когда-нибудь приходилось чувствовать, что вы достигли самого дна отчаяния?
– Нет, думаю, мне бы такое не понравилось.
Тизан закрыл глаза, и Ардуину показалось, что помощник бальи с трудом удерживает слезы, которые вот-вот польются. Но вместо этого взгляд его глаз орехового цвета снова стал сосредоточенным, и мессир де Тизан прошептал с бесконечно грустной улыбкой:
– Хм… прекрасный ответ. Прекрасный и правильный. Так скажите, мэтр Высокое Правосудие, что, по-вашему, является лучшим лекарством в отчаянии?
– Может быть, молитва?
– Нет, это ярость! Молитва будет потом, чтобы послужить извинением за ярость.
– Может быть. Ярость требует, к примеру, страсти и живости, которая прогонит мысли о смерти. Вам известно, каким образом погибла демуазель Анриетта?
– Задушена… Так говорится в послании от матушки аббатисы из Клерет, которое я получил на заре.
– Смерть Христова! – выдохнул Ардуин. – Прямо в стенах аббатства?
– Да, насколько я мог понять. Она возвращалась после посещения жертвователей. Деньги, которые она везла с собой, исчезли, лошадь нашли в нескольких туазах от ее… останков.
– Этот проклятый преступник не украл лошадь?
– Без сомнения, это потому, что он боялся, как бы не узнали клеймо аббатства.
– А, конечно!
Разговор прервало появление слуги и его помощника. Ардуин погрузился в созерцание неловких движений истопника – парнишки около двенадцати лет, – который уронил полено, при этом едва не поджег себе рукав, раздувая огонь, и, вставая, стукнулся головой о колпак над камином, после чего оглянулся на хозяина с извиняющейся улыбкой.
Когда они снова остались одни, помощник бальи протянул Ардуину стакан гипокраса.
– Вы его убили?
Мэтр Высокое Правосудие не нуждался в уточнениях, чтобы понять, о ком идет речь.
– Мессир, я убил очень много людей.
– Но среди них не так уж много старших бальи шпаги, – возразил Тизан.
Сделав глоток пахнущего пряностями вина, Ардуин уклончиво заметил:
– Ценность петуха определяется по тому, как он себя ведет, когда в курятник забралась лисица, а не по тому, как он делает грудь колесом перед курами и цыплятами.
– Занимательная метафора, но тем не менее…
– О достоинствах человека можно судить по тому, как тот ведет себя перед лицом смерти. Когда думаешь, что она близка, становится не до лжи и уверток. Ну а что касается д’Эстревера, то под маской мужественного вояки оказалось полнейшее ничтожество.
Услышав это косвенное признание, Арно де Тизан поднял брови и прошептал:
– Вижу. Ничтожество, которое без колебаний впутало меня во все эти… заблуждения, чтобы самому дешево отделаться.
– Заблуждения? Это еще очень мягко сказано, – выпрямившись, произнес мастер Высоких Деяний. – Что же касается всего остального, то не кажется ли вам, что во всех этих субъектах есть нечто общее?
– Я вдвойне… нет, втройне ваш должник. Подтверждение виновности слабоумной Какет и… предел, который вы положили убийствам этих несчастных детей… к тому же вы избавили меня от большой опасности, которая уже было нависла надо мной.
Может быть, мессир де Тизан надеялся услышать, что это вовсе не так. Но Ардуин увидел в этом лишь проявление любезности. По правде говоря, помощник бальи и в самом деле был ему обязан. Поэтому он выкрутился с помощью недурного словесного пируэта:
– Человек чести охотно допускает как обязательства, так и долги.
– Хм… Расходы, которых я опасаюсь, увеличиваются прямо на глазах, – произнес Тизан, и его глаза орехового цвета, взгляд которых мог становиться таким тяжелым и безжалостным, пристально уставились на собеседника. – Анриетта… Вы мне поможете? Я не могу требовать как бальи, не стану просить вас как… друг, так как не уверен, что вы согласитесь связать себя со мной узами дружбы. Я умоляю вас как отец.
Будь ситуация не настолько трагичной, Ардуин непременно сыронизировал бы. Вся эта наигранная сердечность, которую помощник бальи демонстрировал в его адрес, проистекала лишь из потребности в его таланте судебного следователя, причем такого, которого невозможно ни подкупить, ни отговорить, ни запугать. Очень богатый палач как нельзя лучше подходит на эту роль. Казалось, Тизан полностью забыл, с каким презрением он всегда к нему относился. Так все относились к людям этой профессии. Ну и какое это имеет значение? Да никакого!
– Помочь вам – большая честь для меня, мессир.
Заметив напряженно сжатые губы собеседника, Ардуин понял, что помощнику бальи нелегко далась эта просьба. К его неудовольствию, это увеличивало список долгов перед мэтром Высокое Правосудие.
– Вы согласитесь сопровождать меня в аббатство Клерет?
– Это недалеко от Ножан-ле-Ротру, – заметил Ардуин.
– Именно так. Девять или десять лье птичьего полета от Мортаня. Мы отправляемся завтра рано утром. Сегодня вечером мы вернемся в Ножан-ле-Ротру, где и переночуем. Почему бы не остановиться в вашем излюбленном «Напыщенном кролике»? Наши лошади тем временем отдохнут. А на следующее утро мы направимся в аббатство.
Перспектива провести вечер и ночь в обществе помощника бальи вовсе не привела в восторг мэтра Высокое Правосудие. Тем не менее отклонить это предложение было бы оскорбительно и, более того, неосторожно.
– Я…
– Колеблетесь? – перебил его Тизан резким, почти угрожающим тоном.
– Ни в коем случае; я охотно помогу вам во всем, что касается демуазель Анриетты и аббатства Клерет.
Ардуин принялся осторожно подыскивать слова, чтобы не вызвать внезапное любопытство собеседника.
– Ножан… насколько я помню, вы распорядились отправить послание семье родственнице Мари де Сальвен, которая там живет.
Помощник бальи, казалось, был немного удивлен тем, какой оборот принял этот разговор. Голос его прозвучал довольно безразлично; все, что не имело отношения к его горю, не имело значения для мессира де Тизана:
– Да, молодой баронессе Маот де Вигонрен и ее свекрови Беатрис, с которыми я едва знаком. Это самое меньшее, что я смог для них сделать. Она была мне признательна, так как ее потрясла ужасная несправедливая и позорная смерть этой несчастной молодой женщины.
Стоило помощнику бальи произнести это имя, которое уже упоминалось в разговоре с хозяйкой «Напыщенного кролика», Ардуин почувствовал, как его сердце подпрыгнуло и застучало с бешеной скоростью. Мэтр Высокое Правосудие постарался, чтобы его голос прозвучал как можно более безразлично:
– Так, значит, насколько я понял, между баронессой Маот и Мари де Сальвен существует родственная связь?
– Ну конечно, они единокровные сестры.
Ардуину едва удалось скрыть изумление, когда он услышал то, что последовало за этим:
– Жеранвильские волки, очень хорошая семья – великодушная, покровительствует искусствам. Уроженцы Труа, они посодействовали строительству аббатства Сен-Лу-де-Труа, епископ которого был их дальним родственником, чем объясняется то, что они носят то же самое имя. Впрочем, мадам Констанс де Госбер является тетушкой им обеим и дальней родственницей нашего дорогого святого отца Климента Пятого. Очень почитаемая семья. Если я правильно помню, мадам Маот, баронесса, на несколько лет младше Мари де Сальвен.
Судя по всему, помощник бальи ничего не знал об аресте Маот де Вигонрен, урожденной Ле де Жеранвиль.
Внезапно Ардуин ощутил нечто вроде головокружения и поспешно закрыл глаза. Судьба. Снова и всегда судьба, которой он доверил свою жизнь, не задавая вопросов, не проявляя излишнего любопытства и не питая особых надежд, не испытывая дурных предчувствий. Судьба – или чистая и успокаивающая рука Мари, которую та положила на его пылающий лоб в ту ужасную горячечную ночь, указывая дорогу к не известной тогда судьбе?
Сокровенный путь, начертанный обожаемой умершей женщиной и ведущий в Клерет…
Ардуин поднялся на ноги, говоря:
– Я должен вернуться и сделать распоряжения. Завтра я буду ждать вас на рассвете неподалеку от своего дома. До очень скорой встречи, мессир бальи.
6
Женское аббатство Клерет, ноябрь 1305 года
Решение о строительстве монастыря на опушке леса Клерет в сотне арпанов от прихода Масл, предложенного бернадинкам ордена цистерцианцев, было принято июльской хартией 1204 года. Инициатива исходила от Жоффруа III, графа Перш, и его супруги Матильды де Бринсвик, очень набожной сестры императора Отона IV. Благодаря их усилиям и щедрым дарам женское аббатство за семь коротких лет стало одним из самых значительных в королевстве. Будучи освобожденным от налогов и обладая исключительным правом сеньора, аббатисы Клерет имели право вершить низшее, среднее и высокое правосудие, не испрашивая согласия старшего бальи шпаги и даже короля. В нескольких сотнях туазов от стены, ограждающей аббатство, на развилке дороги стояла виселица, так называемая Жибе, где висели тела не только людей, но и медведей и волков, обвиненных в преступлениях против овец.
Также монастырю было даровано множество других привилегий. Например, монахини могли рубить деревья на дрова и для строительства в лесах, принадлежащих графам де Шартр. Стоит добавить, что сумма очень щедрой ежегодной ренты с земель Масла и Ле-Тея увеличивалась щедротами буржуа, сеньоров и зажиточных крестьян, желающих замолить грехи либо снискать божественной милости или за существенный вклад поместить в аббатство старую деву или вдову.
Более двух сотен монахинь, полсотни послушниц и сто пятьдесят мирских слуг неустанно трудились, делая Клерет огромным ульем, предназначенным для труда и молитвы и по своей мощи намного превосходящим земли окрестных сеньоров.
Группа зданий представала перед взором, подобно темным скалам посреди леса. Большинство из них, таких как монастырская церковь Нотр-Дам с клиросом, развернутым в сторону Гроба Господня, было построено из темного камня, представлявшего собой природную смесь темно-коричневого с вкраплениями кремня, кварца, глины и железной руды. Монастырь окружала высокая неприступная стена. Главным из трех проделанных в ней входов считался северный. Сразу же за ним находились здания, где принимали мирских гостей; зачастую там останавливались паломники или родственники, приехавшие навестить кого-то из монахинь. Здесь же находились гостиница, приемная и конюшни. Гостям аббатства предоставлялась некоторая свобода перемещения, но они ни в коем случае не имели права заходить ни во внутренние покои, ни в зал с реликвиями, ни в библиотеку. Хотя они могли присутствовать на церковных службах в аббатстве, принимать пищу в столовой или по приглашению аббатисы, за ее столом. Справа располагалось жилище старшей настоятельницы и ее помощницы. Дальше находился аббатский дворец, где жили и трудились аббатиса и ее секретарша. Согласно уставу, так назывался приземистый одноэтажный домик, который был не намного уютнее монастырских дортуаров. Но мадам де Госбер с первых дней весны радовал вид, открывающийся перед застекленными окнами ее рабочего кабинета. Это были террасы аббатисы – единственное украшение, разрешенное скрупулезным исполнением правил святого Бенуа, которые позже были несколько смягчены. Аббатиса готова была без устали любоваться цветочными клумбами и ничего так не любила, как иногда присоединиться к садовникам и собирать лилии или мальвы, подправлять изгородь или сажать гравилат и посконник – прекрасное средство поднять настроение и прогнать все страхи. Скромные золотистые цветы пробуждали в ней нежность, особенно когда они расцветали все разом. Констанс де Госбер позволяла молодым мирским служанкам плести четки из цветов роз для себя и своих милых сестер. Она с умилением слушала, с каким радостным смехом те предавались этому занятию. Как грустно, что этот очаровательный обычай постепенно выходит из употребления… Роскошь, которой становится все больше и больше, с презрением отвергает прекрасные и недолговечные украшения, которые дарует Госпожа Природа, в угоду бантам в волосах, брыжам, украшенным драгоценными камнями, и, что, с точки зрения аббатисы, было гораздо хуже, накладкам. Фальшивые волосы! Куда катится этот мир… А в то же время, что может быть драгоценней и трогательней, чем хрупкое совершенство цветка, в котором ощущается рука Господа?
С юго-восточной стороны дворец аббатисы примыкал к внутренним покоям монастыря Сен-Жозеф, где находились кухня, столовая и копировальная. В центральной части внутренних покоев располагался капитульный зал – небольшая, хорошо отапливаемая комната, где могли передохнуть больные, и на том же этаже – большие спальни для монахинь. Монастырская больница находилась позади, скрытая в глубине сада, чтобы ограничить распространение болезнетворных миазмов. Чуть дальше располагались помещения для послушниц и приют. Официальное и такое милосердное назначение этого здания было давать приют детям, которых подкидывали к помещению монастырского привратника, дабы спасти их от голодной смерти или от ужасной судьбы оказаться добычей диких зверей. Здесь их воспитывали в благочестии и скромности, зачастую без всякого вознаграждения, – незаконных детей, рожденных у недостаточно хитрых и крайне осторожных девиц, принадлежащих к дворянскому или буржуазному сословию.
Констанс де Госбер вертела в пальцах длинный стилет с узорчатой серебряной рукояткой, предназначенный для того, чтобы вскрывать письма. Глаза ее были мокры от слез в связи с ужасным потрясением, вызванным внезапной кончиной Анриетты. Той, в ком она видела будущую аббатису, которая займет ее место, когда она сама сделается слишком старой, чтобы выполнять эту миссию. Но Анриетта была полностью увлечена своими теологическими изысканиями, чтобы с легким сердцем принять все, из чего состояли ежедневные обязанности аббатисы, – нечто вроде распорядителя, которого в первую очередь должна занимать чистота душ тех, кто обитает в этих стенах. Мадам де Госбер вспоминала улыбку худенькой женщины тридцати двух лет от роду, ее изумление хорошим урожаем меда и чудной красоты вышивками, в которых она видела новое свидетельство бесконечной доброты Господа к своим созданиям. Помимо неиссякаемой энергии и крепчайшей веры, Анриетта обладала живым умом. Ее взгляд, полный любопытства к окружающему миру, всегда приятно удивлял мадам де Госбер. Какое ужасающее событие! Как же так получилось, что она оставила без внимания свои дурные предчувствия?