— Человека этого убили не палкой, а застрелили, — сказал я.
— Жизнь свою готов прозакладывать, что это не огнестрельная рана, — перебил меня Кольтон. — Я много видел огнестрельных ран. Пуля никогда не оставляет таких дыр в голове человека. Она была нанесена острым орудием, брошенным чьей-то сильной рукой.
— В свою очередь, и я присоединяюсь к мнению мистера Кольтона, — сказал профессор Равенден.
— Можете вы выступить в качестве эксперта? — спросил я довольно резко. Нервы мои были слишком возбуждены, и я чувствовал себя, кроме того, крайне удивленным самоуверенным тоном молодого человека.
— Когда я находился в области реки Ориноко, где занимался наблюдениями над одной из разновидностей бабочек, — отвечал он совершенно покойно, — нашу экспедицию атаковали индейцы, живущие вблизи этой реки. Нам удалось оттеснить их, и обязанность ухода за ранеными выпала на мою долю. Я имел, таким образом, случай изучить раны, сделанные их метательными копьями. Рана, с которой мы имеем дело в настоящее время, имеет разительное сходство с теми ранами, которые я видел тогда. Могу прибавить, что образчики бабочек мне удалось сохранить в целости, тогда как мы потеряли большую часть наших съестных припасов.
— Вблизи этого места не было ни одного человека, который мог бы нанести такой удар, — отвечал я. — Здесь имеются только наши следы и следы убитого. Других здесь нет. Несчастный был убит кем-то, кто лежал в овраге или на верхушке холмов.
— Пари на пятьсот фунтов пятидолларовых монет, что результаты вскрытия не дадут вам никакой пули, — крикнул Кольтон.
Я согласился, и мы решили, что он будет присутствовать при вскрытии и затем напишет отчет о нем. Из разговора своего с некоторыми из живущих на станции я вывел заключение, что обстановка этого убийства крайне необычайна, а потому придется поработать очень основательно, чтобы найти ключ к выяснению загадки. Результаты, добытые мною, были очень скудны. С одной стороны, я узнал, что Сердгольм пользовался всеобщим нерасположением, ибо отличался раздражительным и скрытным характером, да к тому же никто не знал, откуда он появился. С другой стороны, никто и ничего серьезного не имел против него. Четыре вывода, сделанных мною из полученных сведений, заключались в следующем:
I. Неделю тому назад Сердгольм вернулся из Амагансета с разбитым лицом. Он подрался на улице с тамошним бродягой, который напал на него в пьяном виде. Один из бывших там в то время фермеров рассказывал, что сторож здорово избил бродягу, который грозил ему местью. Сведения, добытые по телефону, говорят, что бродяга находился сегодня в Амагансете часов до пяти пополудни.
II. Два месяца тому назад Сердгольм обвинял местного рыбака в том, что тот украл у него табак. Затем ничего больше не было слышно об этом.
III. Три недели тому назад сюда приходил фокусник, он же и паяц, и обратился за помощью к Сердгольму, говоря, что он его двоюродный брат. Сердгольм отправил его вон на следующий день. Тогда он собрал зрителей и показал им за деньги несколько фокусов. Сердгольм, рассерженный тем, что родственник его вздумал служить потехой для людей, бросил в него тяжелую палку и сшиб его с ног. Когда фокусник оправился настолько, что мог ходить, он ушел отсюда со слезами. С тех пор его никто не видел.
IV. Этот пункт самый важный для разрешения загадки. Береговой сторож Шенк (человек, встретившийся с нами на месте убийства), поссорился с покойным из-за дочери фермера, которая любит больше Шенка. Они вступили в драку, но их успели развести. Шенк подбил глаз Сердгольму. Сердгольм грозил ему, что потом сведет с ним свои счеты. Шенк не может доказать своего «alibi». Поведение его показывает, между тем, что он человек ни в чем не повинный. Нож, найденный у него, слишком мал и не мог нанести той раны, которая была причиной смерти Сердгольма. Но как мог Шенк — или другой — убить человека и не оставить следов на песке? Вот она, та непроницаемая стена, сквозь которую, мне не пробиться, несмотря ни на какие предположения.
Профессор Равенден, Шенк и я, — отправились обратно: мы в дом № 3, а Шенк с себе на станцию. Кольтон остался ждать следователя, который прислал сказать, что прибудет тотчас же, как только ему доставят лошадь. Когда мы уходили, Шенк сказал:
— Джентльмены, боюсь, что дело это навлечет на меня большие неприятности.
— Весьма возможно, — отвечал я, — что вас даже арестуют.
— Богу известно, что я не думал убивать Сердгольма, да и никого другого. Я, правда, был сердит на него и, как на беду, находился недалеко от того места, где его убили. Единственное свидетельство, говорящее в мою пользу, это те странные следы.
— Я прослежу за ними, пока они не приведут меня к чему-нибудь, — сказал я. — Я и сам, Шенк, не верю тому, чтобы вы участвовали в этом преступлении.
— Благодарю вас, — отвечал сторож. — До свиданья!
Когда мы входили уже в дом, профессор Равенден обратился ко мне:
— Простите, пожалуйста, мое естественное любопытство. Так ли я понял, будто на песке оказались следы, которые могут считаться важным указанием?
— Профессор Равенден, — отвечал я, — это дело окружено самыми необъяснимыми обстоятельствами. Пройдите, пожалуйста, ко мне наверх и я представлю вашему суждению один факт из естественной истории.
Когда мы уселись по местам, я обратился к профессору с следующим вопросом:
— Может ли кочующий страус или какая-нибудь другая большая птица, убежавшая из зоологического сада, жить здесь?
— На основании науки это возможно. Могу я узнать значение такого вопроса? Неужели следы, о которых говорил сторож, были следами какой-нибудь птицы о двух пальцах…
— О двух пальцах? — воскликнул я с полным разочарованием. — Неужели в семействе страусовых нет ни одного вида, у которого было бы больше пальцев?
— В настоящее время нет. В течение эволюции мира лапы страуса, подобно крыльям ого, постепенно…
— Нет ли какой-нибудь огромной птицы с большими когтями и настолько сильной, чтобы она в состоянии была убить человека одним ударом клюва?
— Нет, сэр! — отвечал профессора. — Я не знаю ни одной птицы, которая решилась бы атаковать человека, за исключением страуса, эму или казуара; орудие защиты, употребляемое этими птицами, нога, а не клюв. Простите, пожалуйста, если я позволю еще спросить вас…
— Профессор Равенден, одно только существо приближалось к убитому Сердгольму — и ноги у него оказались вооруженными пятью пальцами с большими когтями. — Я наскоро набросал на бумаге изображение виденного мною следа. — Вот следы, — сказал я, пододвигая бумагу к профессору.
Трудно представить себе более точного, хладнокровного и ученого до мозга костей человека, чем профессор Равенден, а между тем при виде моего рисунка глаза у него засверкали, на щеках появился легкий румянец; он приподнялся на стуле, взглянул на меня и сказал голосом, дрожащим от внутреннего волнения:
— Вы уверены, мистер Хайнс, вы совершенно уверены, что рисунок этот правилен?
— Если и есть какая-нибудь неточность, то разве в каких-нибудь мелочах. В главных и существенных частях своих рисунок этот представляет точный снимок со следов от входа в овраг до того места, где мы нашли тело.
Не успел я договорить, как профессор выбежал уже из комнаты. Он вернулся почти тотчас же назад, держа в руках довольно тяжелый плоский камень. Он положил его на стол и, взяв мой рисунок, сравнил его с оттиском, вдавленным глубоко в камень. Мне достаточно было одного взгляда, чтобы узнать оттиск, настолько сильно запечатлевшийся в моем мозгу, что я мог бы так далеко увидеть его, как далеко могли видеть мои глаза.
— Тот самый, — воскликнул я со всем пылом восторга от сделанного мною открытия. — Птица, с ноги которой сделан этот слепок, и есть то существо, которое убило Сердгольма!..
— Мистер Хайнс, — сухо отвечал мне энтомолог, — это не слепок.
— Не слепок? — с удивлением спросил я. — Что же это такое?
— Это осколок камня мелового периода.
Я снял камень, покрывавший след.
Профессор поднес фонарь — и громко вскрикнул от удивления. Он стал на колени и сравнил след, сделанный сегодня, со следом на куске камня, сделанным много миллионов лет тому назад. Дыхание его сделалось более шумным и учащенным. Не могу сказать, чтобы и я дышал так же спокойно, как всегда. Когда же он поднял голову, лицо его нервно подергивалось, но голос звучал ровно.
— Прошу извинения, мистер Хайнс! — сказал он. — Рисунок ваш верен. Следы одни и те же.
— Но что это значит, ради самого Бога? — воскликнул Кольтон.
— Это значит, что мы находимся накануне величайшего открытия нашего времени, — сказал профессор. — Ученые до сих пор еще с презрением отвергают предположения, выведенные из упорно циркулирующей легенды о грифе и из универсального учения индейцев Северной Америки, несмотря на то, что легенда о некоторых крылатых чудовищах, совершенно отличных от каких бы то ни было существующих и признанных всеми животных, подтверждается многими убедительными доказательствами. В 1844 г. на севере Англии найдены были после снежной ночи, как показывают достоверные свидетели, следы какого-то животного с висячим хвостом, которое летало над домами и другими зданиями, оставляя следы, сходные с теми, которые мы имеем перед собою. Существуют еще и другие примеры того же рода. Ввиду настоящего обстоятельства я сказал бы, что это был бесспорно птеранодон или несколько измененный потомок его, но все же довольно крупный экземпляр, так как следы его были значительно больше следов его ископаемых предков. Джентльмены, позвольте мне поздравить вас с открытием, которое, смело могу сказать, составит эпоху в науке!
— И вы надеетесь, что человек в здравом уме поверит такой вещи? — спросил я.
— Не думаю, — сказал Кольтон. — Но ввиду такого вещественного доказательства трудно не поверить этому.