Митрофанова выслушивала дребезжащие, повторяющиеся изо дня в день истории терпеливее всех. И начальница предрекала: «Вот влюбится в тебя какой-нибудь членкор Академии наук! Бросит к твоим ногам – руку, сердце, квартиру на Ленинском!»
«Ух, я Диме тогда потреплю нервы!» – мечтала Надя.
Но пока никаких меркантильных предложений ей лично не поступало.
Зато в честь праздника Первого мая (которое выпало в этом году на Пасху) профессор Юрлов, постоянный посетитель их зала, решил подарить историко-архивной библиотеке семейную реликвию – Библию XVII века. И поставил непременное условие: за книгой к нему домой должна явиться непременно Митрофанова.
Надя перепугалась, бросилась к начальнице:
– Не поеду ни за что!
Та возмутилась:
– Это еще почему?!
– Вдруг украдут, потеряю? Миллион двести мне потом из своего кармана платить?
Шефиня снисходительно усмехнулась:
– Кто тебе про миллион двести сказал?
– Юрлов. Говорит, что второе издание – 1756 года – недавно на аукционе за восемьсот тысяч ушло. А у него 1751 год, минимум в полтора раза дороже!
– Чушь, – отрезала начальница. – Видела я эту его Библию. Состояние ужасное, первой страницы нет. В таком сохране – пятьдесят тысяч максимум.
– Но все равно антикварная, дорогая книга. Как я ее повезу – на метро? Машину мне выделяйте.
– Какую? – нахмурилась шефиня. – «Волгу» нашу разъездную? Она второй месяц в ремонте. А ты водить умеешь. И автомобиль в семье есть. Сложно, что ли, съездить? Помочь родной библиотеке? – Скорбно закатила глаза, добавила: – Или хочешь, чтобы мы тебе бензин из наших жалких фондов оплатили?
– Да при чем здесь бензин? Моя работа – библиотекарь. А не шофер. И не курьер.
– Надежда, не капризничай, – строгим голосом потребовала начальница. И со вздохом добавила: – Раз ты такая корыстная, дам тебе отгул.
Надя молчала.
– Даже почти два. Ехать к профессору можешь завтра прямо с утра. А потом на работу не возвращаться.
– А раритет куда девать? Домой везти?!
– У Юрлова она – в коммуналке! – пятьдесят лет валялась. И никто не покусился, – парировала шефиня. – А у тебя – в элитном доме! – вдруг пропадет?
Надя как можно более простодушно произнесла:
– Я лучше сразу сюда отвезу. Мне так спокойнее.
– Нет, – торопливо отказалась начальница. – В этом нет никакой необходимости. – И добавила вкрадчиво: – Лучше Диме своему ее покажи. Ты говорила, он старые книги обожает. Может, и сейчас заинтересуется…
И вдруг нахально взглянула Наде в глаза и закончила:
– …черкнет хоть десяток строк.
– Есть такая пословица, – буркнула Надя, – не очень политкорректная. Дай негру палец – он оторвет всю руку.
Ждала, что шефиня взорвется, но та лишь руками всплеснула:
– А что делать, Наденька, что делать?! Публикации про библиотеку с меня требуют. А «Молодежные вести» про нас последний раз год назад писали. Когда выставка дневников Булгаковых была.
В итоге Митрофановой пришлось соглашаться на все. Перевозить Библию, подсовывать ее Полуянову.
«Как всегда, – грустно думала Надя по дороге домой. – Делаю только то, что хотят другие».
Но следующим утром мужественно проснулась в шесть тридцать – на час раньше, чем обычно.
Полуянов открыл один глаз, взглянул на часы, изумился:
– Бегать, что ли, опять решила?
Митрофанова машинально втянула живот. Взглянула на себя в зеркало. Загадочно молвила:
– Нет. Я еду к мужчине. И беру машину. Ты не против?
– Машину-то зачем? – возмутился Димка.
А про мужчину – ни слова.
Пришлось рассказывать о подарке профессора.
Полуянов проснулся окончательно. Сел на кровати. Спросил недоверчиво:
– Неужели правда первое издание?
И сам – легкая добыча! – попросил:
– А домой можешь притащить? Я почитать хочу.
– Бесплатно – нет.
– Мыть посуду? – закатил глаза он.
– Хуже. Шефиня требует заметку в «Молвестях».
– Ф-фу, делов-то! – облегченно выдохнул журналист. – И напишу. Мне не сложно. Повод информационный – позитивный. Большая редкость в наши дни.
Снова улегся в постель – поперек. Подтянул к себе Надину подушку, обнял ее. Сонным голосом изрек:
– Ключи в моей ветровке, документы в борсетке. Резко не тормози. На переднее сиденье Библию не клади. И запрись обязательно.
Сладко зевнул – и засопел.
Надя сбегала в душ, позавтракала, тихонько оделась.
Небо то улыбалось синим, то хмурилось, поэтому девушка накинула плащ – свой любимый. Синий, с белыми ромашками по подолу. Из прошлогодней коллекции, куплен на распродаже – но все равно выглядит (о, великие итальянские дизайнеры!) остромодной новинкой.
Митрофанова приняла (перед зеркалом) уверенный вид, произнесла мантру: «Я прекрасный водитель!» И спустилась в подземный гараж. (Имелось в их новой квартире такое удобство.)
Проживал Юрлов ровно на другом конце Москвы – на профессорском Юго-Западе. Навигатор предложил унылое Третье транспортное, но Надя решила ехать через центр. Только весной, казалось Митрофановой, Москва из жесткого мегаполиса превращается в романтический, дворянский, мило старорежимный город. Детишки с мольбертами сидят вокруг памятника Высоцкому, старушки выгуливают немыслимые, почти английские шляпки. Все увереннее зеленятся березы и тополя. В Диминой «Мазде» – шестнадцать колонок, кондиционер. Первый концерт Рахманинова, комфорт, прохлада, Большой театр, «Метрополь», Кремль. И народ на дорогах – сплошные джентльмены. В прошлую поездку (в марте, тогда еще случился сильный снегопад) Наде постоянно сигналили. И пару раз не ленились открывать окна, выкрикивали что-то обидное. Но сегодня даже прирожденных хамов, похоже, смягчило радостное, почему-то пахнущее арбузами весеннее утро.
Митрофанова без устали нажимала на «аварийку» – благодарила, что ее пропускают. Настроение с самого утра несерьезное, абсолютно ей не свойственное. Вдруг фантазия разыгралась: будто она – спецагент. Выполняет особую миссию. Доставляет из точки А в точку В ценнейший груз. Понимала, что совсем глупость в голову лезет, но продолжала фантазировать дальше. Вот охотники за Библией организовали погоню, она разгоняет «Мазду» до двухсот сорока (максимум на спидометре), лавирует в потоке машин, враги все ближе, и тут – ну, конечно, любимый Димочка. Перестрелял врагов? Нет, просто остановил погоню. Сел в «Мазду» на пассажирское сиденье. Обнял. Поцеловал в губы.
Тут сзади все-таки загудели – давно зеленый сияет, а она вся в мечтах.
Надя дала машине газку – какое счастье, что коробка-автомат, не заглохнешь позорно от того, что резко отпустила сцепление!
И заметила краем глаза: в соседнем ряду, метрах в трех позади и наискосок от нее, тоже только что тронулся автомобиль. Надя бы и внимания не обратила на серый, очень скучный «Рено» – мало ли «чайников» тупят в жестком московском трафике? Да случайно заметила в зеркале заднего вида: в машине двое парней. Оба коротко стрижены. Кожаные куртки, темные очки. Очень характерные образы.
Следят за ней?!
Фу, Надя, хватит фантазий! До спецагента тебе пока далеко. Чрезвычайно.
Но – затягивает играть в шпионов – на следующем светофоре притворилась, что притормаживает на желтый. А в момент, когда свет сменился на красный, – с ревом пролетела перекресток.
За ней никто не последовал, серый «Рено» затерялся в потоке.
«Потеряли», – хмыкнула Надя.
Но во дворе профессора Юрлова парковалась нарочито медленно, по-дамски. Она у цели. Нужно удостовериться, что хвост сброшен.
Впрочем, кроме двух бабушек на скамейке и сердитого малыша в песочнице она не увидела никого.
Юрлов встретил гостью громогласно.
Завопил прямо на пороге коммунального коридора:
– Какая красивая девушка ко мне пришла!
Пара дверей, конечно, сразу приотворились. Из-за одной выглянул острый старушечий носик, вторым зрителем оказался мохнатый – настоящий питекантроп! – мужик.
– Завидуй, Степаныч! – обернулся к нему профессор.
Бабка хлопнула дверью, скрылась. Обросший черной шерстью дядька, наоборот, выполз в коридор. Перехватил Надин взгляд – уставленный в его голое, отвисшее пузо. Спросил неожиданно тоненько:
– Это ты ей, что ли, свою книгу драгоценную отдаешь?
– Не лезь в чужие дела, Степаныч, – надменно бросил Юрлов.
Отвернулся от соседа, захлопотал:
– Пойдемте, Надя, в мою комнату. Там чаек, пирожки, конфетки.
И не отпускал часа два. Митрофанова покорно слушала о сыне в Америке. Покойнице-жене. Вздорных соседях. Бывших коллегах, которые совсем забыли старика.
Елизаветинская Библия красовалась на почетном месте – на школьном пюпитре, в центре письменного стола.
Надя дождалась, пока чайник опустеет, а рассказы Юрлова пойдут по второму кругу, и вытащила из сумочки папку:
– Вот акт дарения. Директор библиотеки его уже подписал.
Профессор читать текст не стал. Увенчал документ размашистой закорючкой. Вздохнул:
– От сердца отрываю. Но куда еще девать? Сын получился агностик, ему Библия ни к чему, а тут, в коммуналке, того и гляди, стянут, на ящик водки сменяют.
Взял книгу, погладил кожаный переплет. Молвил задумчиво:
– Хотя Степаныч – ты не гляди, что неандерталец. Он понимает, что к чему. Давно перекупить пытается. Сто тысяч мне предлагал.
– Ну и отдали бы. – Надя уже изрядно устала – от чужой жизни, терпких запахов коммуналки и своей (ха-ха) «секретной миссии».
Юрлов взглянул обиженно:
– Да вы что, Надя, такое говорите? Чтоб я какому-то спекулянту на книжном раритете наживаться дал?! Нет. Пусть лучше народу достанется.
Хотя народ – Митрофанова по опыту знала – старые Библии редко берет читать. Да и не пустят профессорский подарок в открытый доступ. Будут в отделе редкой книги держать и выдавать только избранным.
Она сочувственно взглянула на профессора. Под глазами мешки, руки дрожат. Совсем старичок.
«Лучше бы ты продал свое сокровище и в хороший санаторий поехал. Сердце подлечил».
Но понимала: Юрлов – из упрямого, послевоенного поколения. Принципиальный. И меркантильного совета все равно не послушает.
Никаких указаний по поводу особо бережных методов транспортировки ей не давали. Но Надя – по собственной инициативе – сначала бережно обернула раритет в крафтовую бумагу. Далее последовала мягкая ткань, потом – аккуратная картонная коробка.
Профессор с удовольствием наблюдал за ее действиями. Бормотал растроганно:
– Вот в чьи ручки – добрые, бережные! – и отдать не жалко. Степаныч – тот бы в целлофановом пакете поволок.
Надя знала, Юрлов наблюдает за ней из окна. Поэтому и в машине разместила Библию в самое безопасное место – в бардачке, откуда загодя вынула три пары Димкиных темных очков, сервисную книжку, расплавленную шоколадку и груду чеков с заправок.
Когда садилась за руль, подняла глаза. Юрлов отворил фоточку и бешено махал ей рукой. У соседнего окна виднелся заросший шерстью Степаныч. В руках телефон, физиономия, Наде показалось, хитрющая.
А только выехала со двора – за ней из соседнего переулка выскочила «десятка».
И снова в машине двое. Опять в черных куртках.
«У меня началась мания преследования», – весело подумала Митрофанова.
Она не спеша катилась к светофору. Зеленый замигал. Девушка еще больше сбросила скорость. Красный «Мини-купер», что ехал сразу за ней, сердито взвизгнул покрышками, объехал справа, умчался на четкий желтый. Ну а Надя долю секунды подумала и рванула вперед, на конкретный красный.
Мания, не мания – а проверить не мешает.
Перекресток она проскочила быстро – встречный поток даже тронуться не успел. «Десятка» явно не ожидала от «Мазды» подобной прыти. Но ринулась повторять маневр. На дороге завязалась небольшая свалочка, народ бибикал, вопил в открытое окно ругательства.
Но таранить нахала никто не стал. «Жигули» догнали Митрофанову и снова поехали за ней.
Надя перепугалась.
Одно дело фантазировать, что ты спецагент. Но сейчас-то имелся самый настоящий хвост.
Что делать? Звонить Димке?
Нажала на «единичку» – Полуянов у нее везде первый: и в жизни, и в телефонной книжке.
Но абонент оказался недоступен. Одиннадцать утра. Планерка. Или отписывается, на звонки отвлекаться не хочет.
А «десятка» продолжает ее преследовать – уже не стесняется, висит почти на бампере.
Надя вцепилась в руль. Попробовать оторваться? Но даже каскадеры – ей Димка рассказывал – иногда на съемках разбивают по паре машин за эпизод. А тут она – очень средненький водитель. Очень будет жаль Димочкину любимую «Мазду» расколотить. Да и вдруг парни просто познакомиться с ней хотят?
Она еще раз – безуспешно – набрала Димку.
И вдруг поняла, что делать. Не домой тащиться – через всю Москву, в пустынный, по рабочему времени, двор. А поехать к Полуянову в редакцию! Там самый центр, охрана, курьеры, стажеры снуют. На пороге вечно толкутся курильщики. Даже если нападут на нее, найдется кому вступиться. А если тревога ложная, она с Димочкой просто пообедает. И – отличная мысль! – отдаст ему машину вместе с Библией. Пусть Полуянов теперь нервничает и за раритет отвечает. А Надя спокойненько отправится домой на метро.
Вот как раз и поворот с Ленинского проспекта на Садовое.
Смиренно встать в очередь? Или поехать хамски, из второго ряда?
Моргалку Митрофанова пока не включала, но скорость сбросила. Семьдесят, шестьдесят… сорок. И тут вдруг «десятка» отчаянно взвизгнула покрышками. Резко вывернула в крайний левый. И умчалась дальше – в сторону Кремля. Причем парни (что водитель, что пассажир) в Надину сторону даже не взглянули.
Митрофанова нервно хихикнула.
Все причудилось, получается?
Хорошо, что она не успела к редакции свернуть.
Надя снова разогналась до восьмидесяти. Миновала съезд на Садовое, поехала дальше, к дому. В зеркало заднего вида поглядывала беспрерывно, но никаких подозрительных авто больше не наблюдалось.
* * *
Дима не сводил взгляда с монитора. С экрана ему улыбалось большеглазое солнце. Костя Лопатин. Шестилетний безнадежно больной ребенок.
Костя родился и жил в Заполярье. В декабре прошлого года катался на лыжах, промерз, заболел. Сначала ему лечили грипп, потом менингит. Температура не спадала, ребенок таял на глазах. Родители схватили в охапку, повезли в Москву. В столице сделали томограмму: опухоль мозга. Злокачественная. Обширная. Запущенная. Терапия бесполезна. Оперировать бессмысленно. Болезнь прогрессировала. Костю ждали детский хоспис и быстрая смерть.
Пока за него не взялся фонд «Дарим детям добро».
Снимок ребенка появился в Интернете в начале марта.
Мальчика сфотографировали на широком подоконнике больницы. Сидит по-турецки, сгорбился, худенькие ручки на коленках сложил. За спиной – предвкушающий весну парк. Синяя акварель неба. А в глазах ребенка – огромная, стариковская усталость. И никакого дела ему до скорого лета, велосипедов, скейтов, воздушных змеев, моря, самолета на юг.
«Костю можно спасти! – гласил пост под фото. – Российские врачи от него отказались, но в Германии берутся его оперировать!»
Дима только взглянул в бесконечно несчастные глаза мальчика – и сразу перевел на счет благотворителей пятьсот рублей.
А вечером задумался: если его – журналиста, тертого калача! – проняло, то сколько же обычных, более простодушных людей поддались минутному порыву?
Нет ли здесь профессиональной, подлой и хитрой разводки?
У «Молодежных вестей» в любой области знаний свои консультанты. Имелся среди них и известный детский нейрохирург. Дима немедленно ему позвонил.
Обычно врач охотно давал Полуянову комментарии, но едва прозвучала фамилия Лопатин, отрезал:
– Не буду про него говорить.
– Почему?
– Ой, Дима. Сбавь свой сыскной тон, – попросил доктор. Добавил досадливо: – Что б я ни сказал, все равно мы гады и сволочи. Я мальчика смотрел. Шанс на успешный исход операции – десять процентов. Десять! И все равно он проживет полгода максимум. Ты понимаешь? А немцы – те двадцать процентов дают. И те же шесть месяцев жизни. Только за триста тысяч евро. И еще надо довезти его сначала до той Германии.