Я снова был свободен…
Вокруг стояла тишина. Несмотря на волнение, я не смог сдержать улыбки при мысли о Маркезе, который по нашему уговору продолжал ругаться в запертой комнате, и о начальнике лесного хозяйства, несшем вахту в кровати под окном…
Но нужно было двигаться дальше. Я очень волновался и по недосмотру вбежал в разлегшуюся на земле отару овец. Прежде чем мне удалось из нее выбраться, сзади мне в штаны вцепился пес и отпустил меня, только вырвав кусок ткани. Я так перепугался, что помчался по первой попавшейся тропинке, но скоро заметил, что она очень круто забирает в гору. Нет, так дальше не пойдет! Значит, нужно назад, обогнуть овец и продолжить путь по другой тропе. Чуть за полночь я обнаружил, что снова ошибся с направлением. И опять в безумной спешке мне пришлось возвращаться на пару километров назад. Из-за этих блужданий я потерял часа четыре, уже начинало светать. За одним из поворотов тропинки метрах в двадцати впереди я увидел медведя, но он, к счастью, потрусил дальше, не обратив на меня внимания. Когда совсем рассвело, я спрятался, хотя в этой местности не было видно следов присутствия человека. Но я знал, что перед тибетской границей должна быть еще одна деревня. И только за ней начнется свобода! Я шел всю следующую ночь и поднялся на высоту 3000 метров. Потихоньку я начал удивляться, почему же деревни все нет. Согласно моим самодельным картам, она должна была располагаться на другом берегу реки и к ней должен был вести мост. Может, я уже давно прошел это поселение? Но не заметить деревню не так-то просто, – успокоил я себя и беспечно продолжил путь, даже когда начало светать.
В этом была моя ошибка. Потому что, обогнув галечный откос, я оказался прямо перед домами той самой деревни и целой толпой яростно жестикулировавших людей. Это место было в моей карте неправильно нанесено, и, поскольку я ночью дважды сбивался с пути, моим преследователям удалось меня обогнать. Меня тут же окружили – чуть ли не все жители деревни стояли вокруг меня. Они потребовали, чтобы я добровольно сдался, а потом повели в один из домов и стали угощать.
Тогда я впервые столкнулся с тибетскими кочевниками, которые пасут овец и привозят в Индию соль, чтобы выменять ее на ячмень. И впервые отведал тибетского чая с маслом и цампой, основную пищу этого народа, которой мне потом пришлось питаться несколько лет. Но в первый раз мой желудок и кишечник откликнулись на эту непривычную еду довольно энергичным протестом.
В этой деревне – она называлась Нэлан – я провел две ночи. И хотя я сразу стал думать о новом побеге и даже обнаружил некоторые возможности для этого, я был пока слишком измотан и подавлен, чтобы воплотить их в жизнь.
Возращение обратно по сравнению с трудностями, перенесенными до сих пор, показалось чуть ли не увеселительной прогулкой. Нести ничего не нужно было, кормили меня очень хорошо и регулярно. Я снова встретился с Маркезе, который все еще оставался в гостях у начальника лесного хозяйства в его личном бунгало. Меня тоже туда пригласили. И представьте мое удивление, когда несколько дней спустя туда же были доставлены еще два беглеца из нашего лагеря. Так я снова встретил своего старого товарища по горной экспедиции Петера Ауфшнайтера. Второй был некий отец Каленберг.
Между тем я снова начал серьезно размышлять о побеге. Я свел дружбу с одним индийцем из нашей охраны, который готовил для нас. Он показался мне достойным доверия, и я передал ему свои карты, компас и деньги, понимая, что в свете предстоящего личного досмотра не смогу все это пронести обратно в лагерь. Я договорился с этим человеком, что вернусь следующей весной и заберу свои пожитки. Он должен был взять отпуск в мае и ждать меня. Он клятвенно пообещал мне, что так и поступит. Затем началась обратная дорога в лагерь – скорбный путь, который я смог вынести только благодаря мыслям о новой попытке бегства.
Маркезе был все еще болен, он был не в силах идти пешком и ехал на лошади. В пути нас ждал небольшой приятный сюрприз: махараджа Тихри-Гархвала гостеприимно принял нас у себя и роскошно попотчевал. А потом мы снова двинулись к лагерю за колючей проволокой.
Эта попытка бегства оставила заметный след и на моей внешности: когда мы по дороге остановились у горячего источника и стали мыться в нем, я обнаружил, что волосы большими клоками остаются у меня в руках. Видимо, краска, которую я использовал, чтобы походить на индийца, была очень вредной.
После этой вынужденной смены прически и пережитых мною тягот побега некоторые товарищи по несчастью не сразу меня узнали, когда мы снова увиделись в лагере.
Дерзкий маскарад
«You made a daring escape. I am sorry, I have to give you twenty-eight days!» – сказал встретивший нас по возвращении полковник-англичанин.
Двадцать восемь дней я наслаждался свободой и теперь, в качестве наказания за попытку бегства, должен был провести двадцать восемь дней в одиночной камере. Но так как англичане не отказывали этому «дерзкому побегу» в некотором героизме, условия моего наказания соблюдались не столь строго, как это бывало обычно.
Отбыв назначенный срок одиночного заключения, я узнал, что Маркезе пришлось отсидеть столько же одному в другом конце лагеря. Он пообещал помочь мне с новым побегом, но сам наотрез отказался в нем участвовать. Не теряя ни дня, я начал рисовать себе новые карты и обдумывать полученный в процессе неудачной попытки опыт. В успехе своего нового плана я был почти убежден. На этот раз я решил идти один.
Зима быстро прошла за разными приготовлениями, и я встретил новый «сезон побегов» во всеоружии. В этот раз я хотел начать пораньше, чтобы пройти деревню Нэлан, пока она еще необитаема. На возврат доверенных индийцу вещей я не стал полагаться, а заново раздобыл все необходимое. Трогательным свидетельством лагерного братства стали денежные вспомоществования, которыми меня оделяли товарищи по несчастью, хотя каждый из них мог потратить эти сбережения на собственные нужды.
Конечно, не только я думал бежать из лагеря. Два моих лучших друга, Рольф Магенер и Хайнс фон Хафе, тоже готовили побег. Оба они отлично говорили по-английски и хотели через Индию добраться до бирманского фронта. Хафе двумя годами ранее уже пытался бежать с одним товарищем и практически добрался до Бирмы, но неподалеку от границы их схватили. При второй попытке бегства его спутник погиб. Другие обитатели лагеря – три или четыре человека – тоже строили планы побега. В конце концов мы собрались всемером и решили бежать из лагеря вместе, ведь несколько одиночных побегов заставили бы руководство лагеря усилить меры безопасности, что усложнило бы задачу для тех, кто окажется не первым. В случае удачи нашего предприятия дальше каждый мог действовать сообразно собственным планам. Петер Ауфшнайтер, который на этот раз планировал побег совместно с уроженцем Зальцбурга Бруно Трайпелем, а также берлинцы Ганс Копп и Заттлер намеревались, как и я, направиться в Тибет.
Операция была назначена на вторую половину дня 29 апреля 1944 года. Наш план состоял в том, чтобы переодеться в костюмы рабочих, ремонтирующих ограду лагеря. Ремонтные бригады были для всех привычным зрелищем: столбы ограды лагеря постоянно подтачивали полчища белых муравьев, и забор приходилось непрестанно ремонтировать. Ремонтная бригада состояла из нескольких индийцев и одного англичанина, который над ними надзирал.
В назначенное время мы собрались в маленьком сарайчике поблизости от – мы точно это выяснили – практически не охраняемого коридора из колючей проволоки, и наши гримеры в мгновение ока превратили нас в смуглокожих индийцев.
Хафе и Магенер получили форму английских офицеров, которую мы тайно сами сшили в лагере. А нам, «индийцам», остригли головы и надели тюрбаны. И хоть ситуация была очень серьезная, взглянув друг на друга, мы не смогли сдержать смеха. Потому что выглядели мы так, будто собрались на карнавал. Двое из нас взяли лестницы, которые мы принесли в этот неохраняемый коридор еще предыдущей ночью. Кроме того, мы раздобыли большой кусок колючей проволоки и накрутили его на один из столбов. Нехитрые пожитки спрятали частично под широкие одеяния, а частично увязали в узлы. Это не должно было привлечь внимание, потому что индийцы постоянно что-то таскают с собой.
Два наши «английских офицера» выглядели совершенно как настоящие. Под мышками они держали свернутые в трубочки строительные планы и с надменным видом поигрывали своими офицерскими тросточками. В ограждении мы заранее проделали дыру, через которую теперь один за другим проскальзывали в неохраняемый проход, отделявший друг от друга разные флигели лагеря. Оттуда было еще метров триста до главных ворот. Мы совершенно не привлекали внимания. Только один раз мы остановились, и «офицеры» принялись внимательно осматривать состояние ограждения – когда недалеко от главных ворот проехал старший сержант на велосипеде. А потом мы глазом не моргнув прошли мимо караульных, которые молодцевато отдали честь офицерам, а нас, чернорабочих, не удостоили и взглядом. Наш последний, седьмой товарищ, Заттлер, который несколько задержался в бараке, бежал сзади, весь вымазанный черным, усердно размахивая ведром со смолой. Догнать нас ему удалось только за воротами лагеря.
Едва оказавшись вне поля зрения караульных, мы шмыгнули в кусты и скинули свои маскарадные костюмы. Под ними у нас была форма цвета хаки, обычная наша одежда во время прогулок. Без лишних сантиментов мы попрощались друг с другом. С Хафе и Магенером мы пробежали вместе несколько миль, а потом наши пути разошлись. Я намеревался двигаться той же дорогой, что и в прошлый раз. Я старался не терять ни минуты, чтобы к утру оказаться как можно дальше от лагеря. В этот раз я намеревался строго придерживаться правила идти только в темное время суток, а на рассвете искать укрытия. Нет, больше мне рисковать не хотелось! Четверо моих товарищей, которые тоже выбрали себе целью Тибет, не стали разделяться и решили дерзко двигаться по главной дороге, идущей через Массури в долину Ганга. Я на такое не отважился и двинулся своим прежним путем через долины Джамны и Аглара. В первую ночь мне пришлось идти по Аглару вброд не меньше сорока раз, но, несмотря на это, к утру я остановился точно в том месте, до которого мы в прошлый раз добрались только на четвертый день – так быстро у меня получалось продвигаться в одиночку. Я был счастлив, что наконец оказался на свободе, и очень доволен своими успехами – не важно, что я был весь в ссадинах и ранах и за одну ночь, из-за тяжелого груза за плечами, до дыр износил пару новых теннисных туфель.
Для первой стоянки я выбрал себе место между валунами в русле реки. Но едва я распаковал вещи, как недалеко от меня показалась стая обезьян. Увидев меня, они начали с пронзительными воплями кидаться комьями земли. Из-за обезьяньего крика я не заметил, что на берег реки вышли три десятка индийцев, – обнаружил их только тогда, когда они были уже в опасной близости от моего укрытия. Я до сих пор не знаю, были ли это просто рыбаки, которые случайно проходили мимо, или эти люди действительно искали нас, беглецов. В любом случае я едва мог поверить своему счастью, когда они удалились, пройдя всего в нескольких метрах от моего укрытия. Я вздохнул с облегчением… Этот случай стал мне хорошим уроком, так что я просидел в укрытии до глубокого вечера и отправился дальше только после наступления темноты. Всю ночь я шел вдоль Аглара и проделал солидный путь. Следующая дневка прошла без приключений. Мне удалось как следует отдохнуть и восстановить силы. К вечеру меня охватило нетерпение, и я двинулся в путь несколько раньше, чем следовало. Едва пройдя пару сотен метров, я до смерти напугал индианку, пришедшую к реке за водой. С криком ужаса она выронила глиняный кувшин и бросилась к ближайшим домам. Я сам перепугался не меньше нее и тут же свернул с основного маршрута в боковую долину. Местность там круто шла вверх, и, хотя я знал, что в итоге выйду куда надо, все же это был утомительный крюк на много часов. Мне пришлось перевалить через гору Наг-Тибба высотой 3000 метров, верхняя часть которой совершенно безлюдна и покрыта густым лесом.
На рассвете, уже порядком усталый, я продолжал идти и вдруг увидел перед собой первую в своей жизни пантеру. У меня чуть не остановилось сердце, потому что я был безоружен. Единственным моим средством защиты был большой нож, который специально для меня изготовил лагерный кузнец, а я привязал к длинной палке. Пантера сидела, готовая к прыжку, на толстой ветке, метрах в пяти над землей. Мгновение я думал, как поступить, потом поборол страх и спокойно пошел дальше. Ничего не произошло. Но еще долго я не мог отделаться от неприятного чувства.
До сих пор я двигался по хребту Наг-Тибба, а теперь наконец вернулся на свой основной маршрут. Через пару километров меня ждал еще один сюрприз: прямо около тропы лежали несколько мужчин и мирно посапывали. Это были Петер Ауфшнайтер и еще трое товарищей из лагеря! Я их растолкал, мы вместе нашли укрытие и, наслаждаясь чудесным видом, открывавшимся с этого места, стали беседовать, делясь тем, что успели пережить с тех пор, как расстались. Мы все были в отличном расположении духа и твердо верили, что нам удастся добраться до Тибета. После дня, проведенного в обществе друзей, продолжать путь в одиночестве стало особенно тяжело. Но я остался верен своему плану. После расставания с товарищами я в ту же ночь добрался до Ганга. Это был пятый день после побега из лагеря.
Перед храмовым комплексом Уттаркаши, о котором я уже упоминал, рассказывая о своем первом побеге, мне снова пришлось спасаться бегством. Только я прошел мимо какого-то дома, как из него вышли двое мужчин и погнались за мной. Опрометью промчался я через поля и заросли кустов вниз, к Гангу, и спрятался там между валунов. Все было тихо – мне удалось благополучно оторваться от преследователей. Но вновь выйти на лунный свет я отважился далеко не сразу. Идти по уже знакомой дороге было настоящее удовольствие, меня переполняла такая радость от быстрого движения вперед, что я даже не чувствовал тяжелого рюкзака за плечами. И хотя ноги у меня были стерты в кровь, днем мне удавалось хорошо отдохнуть. Часто я спал по десять часов не просыпаясь.
Так, без особых приключений, я добрался до дома моего индийского друга, того самого, который год назад принял у меня на хранение деньги и вещи. Уже наступил май, а мы как раз договаривались, что он в этом месяце будет ждать меня каждую полночь. Я специально не стал сразу подходить к дому, а сначала надежно спрятал свой рюкзак – ведь предательство было все же вполне вероятно.
Луна ярко освещала дом. Я спрятался в тени хлева и дважды тихо позвал своего друга по имени. Тут дверь распахнулась, он бросился ко мне, упал на землю и стал целовать мне ноги. По щекам его текли слезы радости. Он сразу провел меня в уединенную комнату с огромным замком на двери, засветил лучину и открыл какой-то сундук. В нем лежали все мои вещи, бережно зашитые в чистые хлопковые мешки. Глубоко тронутый его верностью, я распаковал свои пожитки и вознаградил этого человека. А потом воздал должное еде, которой он меня стал потчевать. Я попросил его к следующему дню раздобыть мне продуктов и шерстяное одеяло. Он пообещал выполнить это и в придачу подарил мне шерстяные штаны и шарф домашней вязки.
Следующий день я проспал в ближайшем лесу, а вечером пошел забирать свои вещи. Мой друг еще раз щедро накормил меня, а потом немного проводил. Он нес часть моих вещей и не поддавался на уговоры отдать их все-таки мне. А бедняга был совсем тощий от недоедания, и ему было тяжело идти в моем темпе. Так что скоро я попросил его повернуть назад и после сердечного прощания снова остался один.
* * *
Наверное, было немного за полночь, когда произошла очень неприятная встреча: вдруг прямо передо мной, посреди тропинки, вырос медведь. Он стоял на задних лапах и рычал. Мы не слышали приближения друг друга из-за шума Ганга. Я направил свое примитивное копье на сердце зверя и потихоньку попятился, не спуская с него глаз. За первым же поворотом тропинки я быстро развел костер, выхватил из огня горящую палку и, размахивая ею перед собой, отважился вернуться к месту встречи с медведем. Но там уже никого не было. Потом я узнал от тибетских крестьян, что медведи нападают только при свете дня, а ночью они сами всего боятся.